Была суббота. День подходил к концу. Курсанты третьей батареи, весело хлюпая сапогами по лужам, возвращались из парка в казарму. Третий раз уже за последнюю декаду они чистили ракетную технику и, несмотря на то, что очень сильно намаялись, чувствовали себя счастливыми.

Больше всех повезло сегодня Красикову: он протирал и смазывал агрегаты и механизмы в кабине наведения. Правда, выполнял он свои обязанности под строгим наблюдением самого командира батареи и все время боялся получить замечание за какую-нибудь оплошность. Но все обошлось хорошо. После работы командир сказал ему при всех курсантах:

— Молодец, Красиков, доволен я вами.

И еще радовался;Красиков тому, что сегодня канун выходного, в канцелярии лежала приготовленная для него увольнительная записка, с которой он мог после восемнадцати часов отправиться в город. Он уже дважды вынимал из кармана бумажку с Люсиным адресом и перечитывал ее, хотя помнил все наизусть: «Улица Вязовая, дом 17, рядом с клубом швейников и старой татарской мечетью».

Раздалась отрывистая команда лейтенанта Беленького:

— Раз-зойдись!

Красиков быстро вбежал в казарму и принялся готовиться к городскому отпуску: вычистил сапоги и до сверкающего блеска натер пуговицы на мундире.

Когда с подготовкой было закончено и Красиков, свежий, подтянутый, встал перед зеркалом, следивший за ним Винокуров сказал с веселой ухмылкой:

— А ты мировой парень, Коля. Красавец мужчина! Понял?

— Понял, понял, — нехотя отмахнулся от него Красиков.

— Нет, в самом деле красавец, — продолжал цепляться Винокуров. — Ты же настоящий Тристан. Тебе только Изольду теперь на высоких каблучках, и все в порядке. — И уже серьезно спросил: — Слушай, а ты так и не сказал мне толком, рада была Люся моей записке или нет?

Красиков не ответил.

— Ну, чего молчишь? — напирал Винокуров. — Ну видел, как она реагировала?

— Обыкновенно реагировала, — буркнул Красиков. — Взяла, прочитала.

— А хоть слово промолвила?

— Она сказала, что ты, Саня, хороший товарищ.

— Товарищи мы все, — недовольно махнул рукой Винокуров. — Еще-то что говорила?

— Еще вспомнила, как ты и Большой Серега от хулиганов ее избавили.

— Правильно, было. Ну-ну, дальше?

— И все. Чего же тебе еще?

— Так и все? — Винокуров подозрительно прищурился: — А ты, случаем, сам за ней не ухаживал?

— А тебе как доложить об этом: устно или рапортом?

— Нет, серьезно? Может, уже романчик завел?

Красиков, не ответив, ушел в другой конец казармы, сел на первый попавшийся стул. Но Винокуров не отставал от него, он уселся рядом и, подмигнув, спросил:

— Ладно, Коля, ты. мне скажи: правда, Люся — царь-девушка?

— Не знаю.

— Ох ты, «не знаю-не ведаю». Праведник божий.

— Благодарю за комплимент, — ответил, улыбнувшись, Красиков. Никакие колкости приятеля сегодня его не трогали. Он был очень доволен, что никто в батарее не знал о предстоящей его встрече с Люсей.

«И не узнают», — решил Красиков. Он вообще терпеть не мог тех курсантов, которые обычно рассказывали о своих знакомствах с девушками, всячески выставляя себя этакими неотразимыми сердцеедами. В таких случаях он брал гитару и уходил из компании.

Точно так поступил Красиков и теперь. Чтобы прекратить болтовню Винокурова о Люсе, он взял баян я стал играть, «Степную фантазию» Надежды Забелиной. Сбитый с толку, Винокуров с минуту молчал, недоуменно почесывая затылок. Потом подошел к баянисту и, приняв дирижерскую позу, начал подыгрывать ему руками, на ходу вспоминая и уточняя мелодию. Красиков играл неровно: иногда сбивался, некоторые места повторял по два раза. Винокуров подбадривал его:

— Давай, давай, Коля, освоим!

Из глубины казармы донесся взволнованный голос Яхонтова:

— Товарищи! Товарищи! Письмо пришло. Вот оно. Письмо.

Музыканты мгновенно затихли. Сразу несколько голосов спросило:

— Кому?

— Какое письмо?

Показав синий конверт с оранжевыми подсолнухами, Яхонтов, запинаясь, с трудом прочитал:

— Село Цыбуля. Правление колгоспа «Червоный прапор». Голова колгоспа Грицько Евлантьевич Супрун.

— Читай дальше, — торопили собравшиеся курсанты.

— Быстрей только. Чего тянешь?

— Обождите, ребята. Не все слова разбираю, — пожаловался Яхонтов. — Пусть Иващенко почитает. Иди, Олесь, у тебя лучше получится.

«Дорогие родяньски воины! — стал уверенно читать Иващенко. — Мы, мирные людины колгоспа «Червоный прапор», вси, як один, благодарим вас за гарны сердечны поздравления и желаем вам, ридны товарищочки, крепко служить на добру пользу коханой социалистичной витчизны. А щоб вы наилучше знали, як мы робим в колгоспе и николи про то не забували, трэба встретиться. Так що примите зараз приглашение прибыть летом на каникулы в «Червоный прапор». Девчат у нас богато, и вси воны дюже красивы. Краще наших дивчин немае нигде. А если кому яка люба буде, можем зробить таку свадьбу, що в городе николи не зробят».

— Эх, мужики... нагрянем? — загорелся вдруг Винокуров, но стоявший рядом Яхонтов дернул дружка за рукав:

— Помолчи, Саня, не перебивай, Иващенко продолжал:

«И еще трэба нам знать, яки ваши успехи в боевой учебе, вси ли справно выполняют воинску дисциплину чи не вси. Хотелось бы, щоб нияких промашек в этом деле не робилось. И щоб нияка империалистична гидра носа к нам не сувала. На том бувайте здоровеньки. Ожидаем вас до нашей колгоспной хаты. А краще сказать: до нашего стола с варениками».

— Ну як оно, хлопцы? — спросил, помолчав, Иващенко. — Приглашение примем?

— Примем, ясное дело, — с готовностью подхватил Винокуров. — Как же не принять?

— Но ты же, Саня, к деду собирался березу осваивать, — шутливо заметил Яхонтов.

— А ты не смейся, — бойко ответил ему Винокуров. — Мы ведь с тобой вместе на ту березу полезем. Дед, он знал, какой урок преподать. Только я не сразу понял его. Вот в чем дело. А на Украине, чтобы ты знал, я еще никогда не был и поехать согласен.

— Правильно, Саня, и я.

— И я тоже.

Пришел лейтенант Беленький с увольнительными записками, приказал всем, кто собирается в город, построиться в одну шеренгу. Он, как всегда, придирчиво осмотрел каждого сначала в строю, затем отдельно, заставив повернуться и пройти мимо него четким уставным шагом. Лишь убедившись, что никаких изъянов в одежде нет, вручил всем записки. Радостный и довольный, Красиков с улыбкой прошествовал мимо дневального и будто на крыльях выскочил на лестницу. Но здесь навстречу ему попался Беткин, тот самый толстяк из первой батареи, с которым лежал он недавно в госпитале.

— Здорово, крестник! — сказал Беткин весело, растопырив руки. — А тебе, знаешь, привет от Люськи. Самый что ни на есть нижайший. Передай, говорит, обязательно.

— Ну спасибо, — сказал Красиков, смутившись.

— Да за что? — недовольно скривил губы Беткин. — Я сам думал сперва, что птица видная, стоящая. А как поближе познакомился, посидел с ней, что называется, рука в руке...

— Неправда, врешь ты все! — возмутился Красиков.

— Вот чудак, — сказал Беткин, приняв серьезную позу. — У нее знаешь сколько таких, как мы с тобой?..

— Врешь! Врешь! — закричал на него Красиков и, не сдержавшись, ухватил за грудки, прижал изо всех сил к стенке.

Беткин посерел от такого неожиданного наскока.

— Ты что? Ты что? Слышишь, не дури! А то я тебя сейчас!..

Он был хотя и не выше, но посильнее Красикова и сумел бы, конечно, скрутить его в два счета, если бы не помешал лейтенант Беленький. Лейтенант стоял на лестнице, пораженный увиденным.

— А ну, прекратить сейчас же! — И тут же приказал Красикову: — Отдайте увольнительную немедленно.

Обескураженный Красиков неохотно сунул руку в глубокий карман шинели и долго ловил там неуверенными пальцами вчетверо сложенную бумажку: «Вот и все, — подумал он с горечью. — Устроил мне этот подлец Беткин веселый вечер. Запомнится теперь на всю жизнь».

Когда лейтенант ушел, Красиков нехотя вернулся в казарму, сбросил шинель и, выхватив из тумбочки первый попавшийся учебник, уткнулся в него, словно школьник перед экзаменом. В учебник он, конечно, только смотрел, а перед взором его была, как и прежде, незнакомая Вязовая улица. Он пытался нарисовать ее в своем воображении: ведь не зря же люди придумали улице такое лирическое название — Вязовая?