— Сары-ага!.. — воскликнул Артык и, не в силах сказать больше ни слова, обнял пленника.

Взгляды их встретились. Сары увидел то же радостно улыбающееся лицо Артыка, какое он видел, когда они оба, получив свободу, обнялись во дворе ашхабадской тюрьмы. И он пожалел, что наговорил так много обидных слов этому истинному другу, избавившему его от смерти. Но Артык был восхищен мужеством своего земляка, который так спокойно шел на смерть за счастье народа, и потому горькие упреки Сары он выслушал без обиды, как слушал бы своего отца.

Артык знал об агитации, которую вел среди дейхан Ашир. Знал он и о том, что Сары продолжал работу Ашира: прогнал эзизовских сборщиков налогов и готовил дейхан к восстанию против ак-аланского хана. Но про то, что Сары попал в когти Эзиза, ему сказали в последнюю минуту, когда нога его была уже в стремени Мелекуша. Рассказав Сары о своей стычке с тюремщиком, о разговоре с Пеленгом, Артык сообщил, какая участь ждала пленника этой ночью.

Сары и без того понимал, что его собирались «проводить от собак». Три дня, сидя в темной и сырой коровьей землянке, с минуты на минуту ждал он прихода своих палачей... Теперь он радостно вдыхал чистый степной воздух. Всюду, куда ни глянь, расстилались зеленовато-желтые кроны невысоких кустов саксаула, покачиваемые свежим осенним ветерком. В чистом прозрачном воздухе резвились неутомимые жаворонки, разливая свою нескончаемую песню. И, как провозвестник завтрашнего светлого дня, улыбалось своим румяным лицом клонящееся к закату солнце...

Конечно, одному только Артыку обязан Сары тем, что он увидит тот завтрашний светлый день. Ему захотелось вновь обнять своего избавителя. Но он вспомнил, что Артык остается в рядах врагов, и пристально посмотрел на эзизовского сотника.

— Артык, — негромко заговорил он, — ты отважный юноша. Не хочется верить в то, что ты таишь в сердце черное, хочешь зла дейханам. Они и теперь с любовью вспоминают тебя. А кроме того, ведь ты и не глупый парень... Но я не понимаю, как ты до сих пор не понял своей ошибки. Артык, мне жаль тебя.

Слова Сары задели незажившую рану в сердце Артыка. Он с волнением и болью стал объяснять свою ошибку:

— Сары-ага,—заговорил он, — с того самого дня, когда в моих руках оказалось вот это оружие, я чувствовал, что пошел неверным путем. Не раз пытался я прекратить эти муки, но до сих пор безуспешно. Ни словом, ни делом я не вредил советской власти. И говорю я сейчас об этом не для того, чтобы оправдать себя. Я стою во вражеском лагере — кто мне поверит? Но это — голос моей совести. Раз сделан этот шаг — его не возьмешь обратно. Это все равно, что вбитый в стенку ржавый гвоздь стараться выцарапать ногтями... Сары-ага! Вот эту встречу с тобой считай моим разрывом с Эзизом. Приеду в Мары и, чего бы это мне ни стоило, перейду на сторону Красной Армии. Я заверяю тебя, как отца, что то свое намерение я выполню... А тебе желаю еще более успешной работы на пользу советской власти. Передавай привет землякам. Пусть не обижаются на меня. А теперь прощай! Да суждено будет нам более счастливо встретиться после победы! Сары крепко обнял Артыка:

— Верю тебе, Артык, как родному сыну, и радуюсь за тебя!

Одному из джигитов Артык приказал:

— Отвези Сары-ага в аул Гоша, потом догонишь нас.

А сам отпустил поводья и во весь опор помчался вперед.

Разгромив интервентов под станцией Душак, части Красной Армии вынуждены были, однако, отказаться от преследования врага. Ухудшение положения на других фронтах, гибель боеприпасов на станции Душак во время пожара и, наконец, угроза разрыва коммуникаций заставили принять решение об отходе и перегруппировке сил. Налет Эзиза и Аллаяр-хана на Теджен показал, что бандитские формирования, руководимые интервентами, способны причинить немало вреда в тылу. Поэтому советские части, по приказу командования, без боя отошли до станции Равнина. Здесь фронт закрепился надолго.

После урока, полученного под Душаком, интервенты также не решались на новые боевые действия. Оставляемые Красной Армией города занимали главным образом белогвардейские отряды. Не дремал в то время и Эзиз. Налеты на беззащитные города обходились ему очень дешево и укрепляли за ним славу могущественного, беспощадного хана. Зверства, учиненные им в Теджене, он решил повторить и в Мары.

Путь до Мары сотни Эзиза прошли к северу от железной дороги, по пескам, конным маршем.

Вступив в пределы Марыйского оазиса, Эзиз недолго раздумывал над тем, где и как показать свою жестокость. В одном из аулов его нукеры захватили раненого Ата-Дяли. Эзиз вспомнил, что когда-то этот помощник Куллыхана принимал участие в разоружении его отряда и, как говорили, убил Халназара. По его приказу,

Ата-Дяли привязали длинными веревками к седлам двух коней. Кони устремились по широкой улице большого аула, волоча несчастного по земле. Тело Ата-Дяли превратилось в красное месиво, из разорванного живота вывалились внутренности.

Глашатаи разнесли по аулу слова Эзиза:

— Пусть никто не говорит, что не слышал: кто будет помогать большевикам, того ждет такой конец, какой постиг Ата-Дяли!

В тот же день весть о страшной казни Ата-Дяли распространилась среди населения. Жители аулов трепетали при одном имени Эзиза.

Слух о новых зверствах хана застал Артыка на марше: во главе своей сотни он двигался следом за основными силами Эзиза. У Артыка потемнело в глазах. «Что же это за изверг! — в отчаянии думал он. —Нет, дальше терпеть нельзя. Будь что будет, но я должен покончить с этим зверем!.» И он помчался разыскивать Эзиза.

Они встретились в малолюдном месте. Эзиз ехал верхом, его окружали Кизылхан, Кельхан и Мадыр-Ишан. В отдалении шла сотня Кельхана. Артык далеко опередил свою сотню и, подъехав шагов на десять к Эзизу, рывком остановил Мелекуша. Без единого слова приветствия, дрожащим, срывающимся голосом он спросил:

— Эзиз-хан, ты думаешь о том, что ты делаешь?

Взглянув в искаженное гневом лицо Артыка, Эзиз в свою очередь резко ответил:

— Артык, я не нуждаюсь в советчиках!

— Я не могу больше терпеть эти зверства, — сказал Артык. — Твоя расправа с Ата-Дяли...

— А ты кто такой, чтобы я давал тебе отчет в своих действиях?

— Сейчас ты узнаешь, кто я!

— Ата-Дяли — твой брат? Или ты продался большевикам?

— И это скоро узнаешь!

— Вот как!.. — Эзиз опустил веки, словно раздумывая, как поступить с бунтующим сотником, затем злобно сказал, что думал: — Кто убил Чары Чамана?

— Жаль, ускользнул от меня другой негодяй! Я хотел преподнести тебе его голову!

Эзиз понял, что Артык намерен раскрыть тайну тедженского хана, и тяжело перевел дыхание.

— Что ж, — глухо проговорил он, — откормишь ишака, он лягнет хозяина.

— Ишак от ишака учится есть нечистоты! — крикнул Артык.

— Молчи!

— У меня слова не краденые!

Эзиз, привстав на стременах, взмахнул плетью.

— После этого ты не командир, не джигит мне! Сдавай оружие!

— Я давно от тебя отказался! Ты изменник, предающий наш народ в руки иноземных врагов!.. Кто посмеет, подходи — вот оно, оружие!

— Кизылхан! Кельхан! — рявкнул Эзиз.

Кельхан не шевельнулся. Его сотня медленно подтягивалась сзади. Кизылхан, тронув коня, потребовал:

— Артык, сдай оружие

— Кизылхан, не говори, что не слышал: двинешься с места, получишь пулю!

В руке Артыка щелкнул взведенный курок нагана. Кизылхан остановился в нерешительности. Лицо Ма-дыр-Ишана покрылось смертельной бледностью.

— Артык, — сказал он примирительно, — не делай глупостей. Вот, ей-богу!..

Глаза Эзиза налились кровью. Не в силах больше сдержать себя, он ухватился за рукоятку маузера. Артык, уловив движение, крикнул:

— Эзиз, если тебе не жаль своей жизни—убери руку!

Один из джигитов Артыка в это время подал голос:

— Артык, стреляй!

Эзиз с изумлением взглянул на сотню Артыка, точно впервые видел ее. Стало ясно, что не только Артык — вся сотня вышла из повиновения. И Эзиз задумался: не лучше ли снова пойти на мировую, чтобы потом учинить расправу над Артыком пострашнее, чем с Ата-Дяли? Подавив клокочущую злобу, он с усилием улыбнулся и сказал: