— …усыпленными, — поправил Нигидий Фигул.

—…пусть усыпленными, — согласился Лукулл, — и их вопрошаешь о будущем…

— Это верно, Я вопросил о судьбе Митридатской войны;..

Лукулл нахмурился, но тртчае же, улыбнувшись, воскликнул:

— Разве судьба ее не была известна Риму до моего возвращения из Азии? Ты напрасно потерял, благородный Публий Нигидий, дорогое время…

Фигул пожал плечами.

— Говорят, ты излечиваешь меланхолию при помощи музыки, — вмешался Лукреций, — но нашел ли ты средство против эпилепсии? Этой болезнью страдает Юлий Цезарь, и, говорят, врачи предписали ему есть собачье мясо, сваренное с разными травами, вином и миррой…

— Но эпилепсия — сумасшествие, — заметил Лукулл, — следовательно, Цезарь — сумасшедший…

Нигидий Фигул рассмеялся.

— Нет, он не сумасшедший, ибо не одержим ларвами… поп est larvatus, — повторил он, — но близок к помешательству, — и, омочив губы в чаше с вином, переменил разговор. — Будущее скрыто во тьме, и трудно предсказывать предначертанное Фортуною. Однако нам помогает астрология, и я, сблизившись с халдеями, вкусил от их премудрости. Я вынул гороскоп младенцу Октавию, племяннику Цезаря, и предсказал ему славную будущность…

— Ты назвал его императором! — вскричал Парфений.

— Так оно и будет, если лучи звезд не отвратятся от него.

Помолчали.

— Над чем ты теперь работаешь? — рассеянно спросил Лукулл, прислушиваясь к откровенной беседе Катулла с Клодией.

— Пишу книгу о мудрости и учености халдеев.

— Увы! — вздохнул Лукреций. — Я не настолько учен, как ты, и потому люблю прославлять только доблестных мужей.

Гремели кроталлы, арфы, веселая греческая песня, нарастая, ширилась.

Лукулл встал с ложа и пошел между столов; он подходил к собеседникам, спрашивая, всем ли они довольны и не желают ли еще- чего-нибудь. Гости громко благодарили, восхваляя его за радушие, доброжелательство и дружбу.

Проходя мимо Катулла и Клодии, Лукулл остановился: красавица делала поэту знак языком и губами, но Катулл растерянно смотрел на нее, не понимая. Глаза его беспомощно мигали.

Лукулл с негодованием отвернулся.

Помпей между тем гнал Митридата, совершая большие переходы, и, настигнув его на берегах Евфрата, завязал битву ночью. Увидев, что понтийцы дрогнули под яростным напором римлян, царь в отчаянии прорвался с несколькими сотнями воинов сквозь ряды неприятеля и погнал коня, стараясь уйти от бешеной погони. Но в пути отряд рассеялся, и Митридат скакал во главе нескольких человек рядом с своей смелой наложницей Гипсикратией. В широких персидских штанах и военном плаще, она, одетая по-мужски, мало была похожа на женщину: выдавали только смугло-розовые щеки, улыбка и черные маслянистые глаза. На привалах она ухаживала за царем и его лошадью, развлекала повелителя рассказами о жизни наложниц старого Тиграна. Но Митридат был не весел.

- В крепости Синорах, где он остановился ненадолго, царь дал приближенным яду — спасительное средство, чтобы не попасть в руки неприятеля.

— А теперь к Тиграну, — шепнул он, но Гипсикретия покачала головою. — Что? Ты сомневаешься в нем? Разве Тигран не друг и родственник?

— По слухам, царь, — осторожно вымолвила наложница, зная его вспыльчивость, — твоя голова оценена Тиграном в сто талантов…

Лицо Митридата исказилось.

— Кто говорит? — вскрикнул он, едва владея собою. — Назови имя, и я прикажу содрать со злодея шкуру и бросить его в раскаленную печь…

— Прежде чем ты это сделаешь, царь, пошли к Тиграну приближенного с просьбой о гостеприимстве…

Недолго ждал Митридат Ответа — слухи подтвердились: посланец, прибывший от Тиграна с отказом, был в ужасном состоянии: с отрезанными ушами и носом, с отрубленными руками, привязанный к лошади, Голодный, он долго не мог вымолвить ни слова. И наконец объявил страшную весть. Митридат захохотал.

— Боги, слышите? Ты, Зевс, и ты, Митра, испепелите вероломного царя, подлого клятвопреступника, связанного со мной узами родства! Да не будет ему покоя в жизни и после смерти, пусть злые духи терзают его днем и ночью, пусть жены изменят ему с его сыном, а наложницы — с рабами! И пусть кинжал сына погрузится в сердце отца и трижды повернется в нем! О Зевс, о Митра!..

Проклятья успокоили его — -верил в их силу. Вышел из шатра и, вскочив на коня, крикнул:

— В путь!

Он решил бежать в Колхиду, а оттуда пробраться в Пантикапею.

«Новую, новую войну я начну с проклятым Римом… Подыму скифов, пэонцев и весь Восток, вторгнусь в Италию, подобно Аннибалу… А тогда…»

Он захохотал и стегнул коня бичом, оставив позади себя Гипсикретию.

Старый Тигран, потерпев несколько поражений, понял, что борьба с Римом немыслима, если даже Митридат не в состоянии дать отпор железным легионам противника. Надеясь на милосердие римского полководца, он окончательно порвал с Митридатом и объявил,, что спасение Армении зависит от перемирия с неприятелем. Молодой сын его был против решения отца, но царедворцы поддержали старика, и пришлось, скрепя сердце, покориться. Однако, желая предупредить события, молодой Тигран восстал против отца и послал гонцов к Помпею, приглашая его вступить в Армению. Он надеялся, что римлянин отнимет престол у старого царя и передаст ему, царевичу, но старик, вздумав предупредить его, сам выехал ночью в лагерь Помпея.

Войдя в шатер полководца, он увидел сына и — побледнел, Сорвав с головы своей китару, он нагнулся, чтобы положить ее к ногам Помпея и упасть перед ним на колени, но полководец приветливо взял его за руку и посадил рядом с собою, а царевичу указал место по другую сторону.

— Царь, клянусь богами, не я виноват в твоих несча стьях, а ты сам и Лукулл: ты поддерживал врага римлян Митридата, а Лукулл отнял у тебя Сирию, Финикию, Галатию и Софену… Если желаешь владеть этими землями — владей, но ты должен быть наказан за враждебные действия против Рима; поэтому выплати мне шесть тысяч талантов и передай трон Софены своему сыну.

— Да будет благословенно богами твое справедливое решение! — радостно вскричал старик.

На надменном лице Фавста Суллы мелькнула улыбка; он пригладил рукой непослушные вихры рыжих волос и, толкнув незаметно Помпея, указал глазами на царевича. Помпей пожал плечами и, поднявшись, вымолвил:

—   Поздравляю тебя, Тигран, царем Армении, а тебя, царевич, повелителем Софены.

— Боги слышат твои слова, величайший полководец, — ответил старик, — и я молю их, чтоб они исполнили мои пожелания о награждении тебя и доблестных твоих легионов воем, что вы помыслите. А я сверх шести тысяч талантов,,которые ты назначил, выдам твоим воинам по полумине, центурионам — по десяти мин, а военным трибунам по одному таланту…

— Объявляю тебя другом и союзником римского народа, — сказал Помпей и повернулся к Деметрию: — Позаботься:, чтобы обед, на который я приглашаю царя и царевича, был вполне приличен их высокому положению…

Царевич встал, глаза его злобно сверкали.

— Благодарю тебя, римлянин, за кость, которую ты мне бросил, как собаке! — засмеялся он, не глядя на отца.-

— Что? — вспыхнул Помпей. — Про какую кость лепечешь ты, глупый щенок?

— Про Софену. Царствуй в ней сам, а я поищу себе более справедливого судью.

Помпей побледнел.

— Взять его, связать… — выговорил он трясущимися губами. — Зорко стеречь… Он пойдет за моей колесницей во время триумфа… Слышишь, Фавст Корнелий Сулла?

Оставив легата своего Афравия поддерживать порядок в Армении, Помпей двинулся на Кавказ. Легионы проходили по местам, памятным подвигами Язона и аргонавтов, жизнью Медеи… Разбив албанцев и иберийцев, он переправился через Кирн и вступил в Гирканию. Но не Гиркания соблазняла Помпея, — он мечтал о покорении Сирии и Аравии и о дальнейшем походе до Красного моря.

— Разве, воюя в Африке и Испании, я не дошел до Атлантического океана? Разве не могу достичь Тирканского моря? Я должен увидеть воды Красного моря и стать победителем на берегах Океана, окружающего всю землю.