Резко захлопнув книгу, Хайсмит с грохотом бросил ее на стол и поднял глаза к потолку.

— Можно ли представить себе, — воскликнул он, — более ужасное, более оскорбительное и подлое обвинение! — Он стоял, покачиваясь на носках и переминаясь с ноги на ногу, словно боксер перед боем; «р» раскатисто звучало в его речи. — Можно ли представить себе более грязное обвинение в адрес врача, известность которого выходит далеко за пределы его клиники! Я мог бы зачитать бесчисленные благодарственные послания в его адрес, но они будут представлены вам.

— У вас есть какие-то возражения, мистер Баннистер? — спросил судья.

— Я бы хотел узнать, что мой уважаемый противник собирается предъявить суду присяжных.

— Ходатайства, — ответил Хайсмит, — внушительную пачку ходатайств.

Томас Баннистер взял их стопку и протянул О'Коннору, который, быстро просмотрев их, шепнул несколько слов.

— Мы согласны — но с одной оговоркой. У нас есть право рассмотреть их и дополнить, в ходе чего могут быть представлены существенные уточнения.

Каждому из членов коллегии была вручена пачка бумаг. Мистер Гилрой попросил их не углубляться тотчас же в чтение. Это был первый шаг в их юридическом образовании, которое доставило им много хлопот.

— В делах по обвинению в клевете ответчику должны быть предъявлены три обвинения. Первое опубликовал ли ответчик данный текст? Он не собирается это отрицать. Второе — имеет ли этот текст отношение к моему клиенту? Ибо слова могут и не его иметь в виду. И, наконец, носит ли утверждение оскорбительный характер? Мы собираемся доказать все вышесказанное, учитывая, что ответчик отказывается признать свои обвинения ложными. Формально данное дело представляется совершенно ясным, и я готов приступить к обоснованию своей точки зрения. Но первым делом я хотел бы пригласить на свидетельское место сэра Адама Кельно, чтобы вы могли составить себе представление об этом человеке и оценить клевету, жертвой которой он стал.

Хайсмит позволил себе некоторую иронию:

— О, конечно, защита скажет, что цифра пятнадцать тысяч может быть и неточна, а мы тем не менее утверждаем, что доктор Кельно не проводил операций без анестезии. Ну, разве что, скажут они, было несколько сот или несколько дюжин случаев. Они, видите ли, на самом деле ничего толком не знают. Но вам надо принять во внимание, что сэр Адам Кельно не был ни немцем, ни нацистом, а всего лишь польским заключенным. Нашим союзником, который в полной мере испытал обрушившийся на его голову ужас и спасся лишь потому, что был опытным врачом и весь свой опыт, все знания направил на спасение себе подобных. Он был нашим союзником, чье мужество спасло сотни тысяч людей... Да, я совершенно сознательно говорю о тысячах. О тысячах тех, кого он спас от смерти и неизлечимых болезней. Да, в самом деле, сэр Адам Кельно провел или ассистировал при нескольких тысячах операций, но это были продуманные и сознательные оперативные вмешательства, и, более того, он постоянно рисковал своей жизнью, как член подполья.

Сэр Роберт Хайсмит перешел к повествованию о том, как Кельно добирался до Англии, как он получил рыцарское звание, как самоотверженно работал.

— Этот человек предстал перед вами, чтобы очистить свое имя от клеветы. Те, кто выпустил эту книгу, — он поднял ее вверх, — понимали, что творят, и им предстоит принести свои извинения на открытом судебном заседании, на что мы рассчитываем, предполагая, что Абрахам Кэди и Дэвид Шоукросс не заставят нас проделать скорбный путь по дороге воспоминаний. Вы представляете собой британский суд присяжных, и в ваши обязанности входит оценить серьезность нанесенного оскорбления, когда был оклеветан невинный человек.

2

— Сэр Адам Кельно.

Встав со своего места у стола адвоката, он улыбнулся Анджеле и Терри, после чего подошел к трибуне для свидетелей, которая размещалась слева от Королевской скамьи, как раз напротив до предела заполненных мест для прессы.

— На какой Библии вы предпочитаете принести присягу?

— Я католик.

— Дуэйскую Библию, пожалуйста.

Судья повернулся к Кельно.

— Предполагаю, что вам придется пробыть на свидетельском месте довольно длительное время. Пусть служитель принесет вам стул.

— Благодарю вас, милорд.

Сэр Роберт Хайсмит заставил Кельно рассказать историю всей его жизни, начиная со времен окончания обучения: участие в войне, работа в подполье, арест гестапо, жестокие допросы и заключение в Ядвигский концентрационный лагерь летом 1940 года.

— Нас зарегистрировали, провели в душ, побрили с головы до ног и выдали полосатую форму.

— Чем вы занимались, когда оказались в лагере.

— Я был на общих работах.

— Немцы знали, что вы врач?

— Может быть, а может, и нет. В лагерь поступали тысячи рабов, и мои данные могли затеряться. Вначале я боялся говорить о себе, ибо немцы старались уничтожить всю польскую интеллигенцию.

— Но потом вы изменили свою точку зрения.

— Да. Я видел, как страдают вокруг меня люди, и подумал, что смогу помочь им. Я не мог и дальше скрывать свою профессию.

— Но на первых порах и вы были жертвой существовавших там условий, не так ли?

— Нас одолевали вши, и я заболел тифом. Несколько месяцев я был на грани жизни и смерти. Оправившись, я попросил перевести меня на работу в медицинский блок, и мое ходатайство было удовлетворено.

— Довелось ли вам пережить что-то еще, кроме тифа?

— Да. Личные унижения.

— Один раз? Дважды?

— О, таких случаев были десятки. Нас постоянно наказывали за подлинные или выдуманные нарушения. Капо то и дело гонял нас. Нас лишали прогулок. Обычным наказанием являлась ходьба на корточках, и в таком положении заставляли покрывать сотни метров, а когда ты от изнеможения падал, тебя били. Мне пришлось столкнуться с серьезной эпидемией дизентерии. Вот тогда я почувствовал, что я в самом деле врач. Немцы старались не иметь дело с эпидемическими заболеваниями.

— А что последовало после эпидемии?

— Мне было разрешено организовать прием хирургических больных в двух бараках медицинского комплекса. Я старался убедить немцев, что имею дело только с незначительными случаями, такими, как фурункулы, абсцессы, порезы.

— Мы говорим о конце 1940 года. Могли бы вы описать условия, в которых проводились медицинские процедуры?

— Они были очень плохими. Нам постоянно не хватало лекарств, и порой мы были вынуждены пользоваться бумажными бинтами.

— Работали ли вместе с вами другие квалифицированные хирурги из числа заключенных?

— На первых порах нет. У меня было несколько помощников. Больница скоро заполнилась жертвами гематом.

— Чем вы можете объяснить это?

— Крупные синяки, особенно в области ягодиц, связаны с кровоизлияниями в ткани, после чего может начаться воспаление или заражение крови. Порой нам приходилось вычищать до полпинты гноя. Мышцы бывали настолько поражены, что пациент не мог ходить, сидеть или даже лежать. И мне приходилось проводить хирургическое вмешательство, чтобы облегчить их страдания, прибегая к иссечению, дренажу и поэтапному лечению.

— В чем была причина таких гематом?

— Избиение заключенных немцами.

— Доктор Кельно, проводили ли вы какие-нибудь ампутации в ранний период своего заключения?

— Да. Большей частью фаланги пальцев на руках и ногах, которые были отморожены. Или если начиналась гангрена после избиений.

Сняв очки, Хайсмит подался вперед.

— Доктор Кельно, — подчеркивая каждое слово, сказал он. — Проводили ли вы операции, когда в них не было необходимости?

— Никогда. Ни тогда, ни позже... Никогда.

— Итак, как с вами обращались с конца 1940 года и до 1942-го?

— Я много раз был подвергнут избиениям.

— И к чему они приводили?

— Я был весь в синяках. Некоторые из них были размером с футбольный мяч. Порой боль была невыносимой. У меня поднималась температура, сводило ноги, так как я приобрел в лагере варикозное расширение вен, которое удалось вылечить только после войны.