— Мы узнали, что вы были заключенной в Ядвиге, и не сомневаемся в важности ваших показаний, сказал Александер.

Она пожала плечами; движения ее рук во время разговора были затруднены.

— Я знаю о деятельности Кельно только косвенно. И я не имею права показать под присягой, что лично видела его за работой.

— Но вы были достаточно близки к Марку Тесслару.

— Мы были как брат и сестра.

— Странно, а он никогда не упоминал вашего имени.

— Он всего лишь выполнял мое пожелание. Но, получив письмо Марии Висковой, я не вижу причин молчать о прошлом.

— Разрешите мне задать вам прямой вопрос, обратился к ней Александер.

— Я постараюсь избежать французской манеры отвечать уклончиво.

— Судьба дела в немалой мере может зависеть от показаний Тесслара. Что вы думаете о его чувстве ответственности? Оцените его как опытный психиатр, доктор Парментье. И мне бы хотелось, чтобы на вашу оценку не влияли ваши личные дружеские чувства к нему.

— Если говорить. откровенно, мистер Александер, должна сказать, с ним что-то случилось в тот ноябрьский день, когда он увидел, как оперирует Кельно. И, может быть, шок от этого потрясения и повлиял на его суждение.

— Как вы знаете, нам приходится вступать в рискованную игру, Что вы можете сказать об обвинении Кельно в адрес Тесслара, что перед войной он делал незаконные аборты и позже занимался этим же в концентрационном лагере?

— Фантазии Адама Кельно. Все, кто знает Марка Тесслара, подтвердят, что он истинный гуманист и филантроп. Он уехал из Польши, чтобы завершить в Швейцарии свое медицинское образование, что было невозможно сделать из-за антисемитизма в Польше. И Мария Вискова и я, обе мы можем засвидетельствовать, что он никогда не делал абортов для нацистов.

— Сможете ли вы прибыть в Лондон?

— Я долго размышляла на эту тему. Не раз советовалась с моим пастором и просила Бога указать мне путь. Как у христианки у меня нет иного выбора, кроме как дать показания.

Глаза ее потухли, и стало видно, как она устала. Добравшись до цветника, мадам Парментье срезала две чайные розы и предложила гостям сделать из них бутоньерки.

— В Антверпене живет женщина, которую оперировали как раз в тот день. После войны я несколько лет выхаживала ее как психиатр. Она сильная личность. Рана в ее душе никогда не затянется, но я знаю, она не простит мне, если я не дам ей возможности встретиться с вами.

12

Корреспонденция пришла с утренней почтой. Эйб вскрыл конверт и улыбнулся. В нем было письмо от Ванессы. Он отложил его на потом.

Кэди пробежал письмо от своего французского издателя, полное стонов и сожалений, но к нему был приложен чек на две тысячи долларов на возмещение расходов по процессу.

В эти дни с ним старались связаться все, кто издавал его книги. Первым напомнил о себе его немецкий издатель, приславший пять тысяч долларов, убежденный антинацист, который в свое время был приговорен к смертной казни за участие в заговоре с целью убийства Гитлера и который уже ждал петли, когда в результате налета его тюрьма оказалась разрушенной и ему удалось сбежать.

Все они старались внести свой вклад, кроме шведа. Чем меньше было издательство, тем громче оно било себя в грудь.

Наконец он взялся за письмо Ванессы.

«Киббутц Седе-Бокер

25 июля 1966 года

Морнингсайд-лейн, 10

Саусалито

Дорогой папа!

С тех пор, как зимой ты уехал из Израиля, до нас доходили только отдельные сообщения о тебе. Мы с Иосси ужасно влюбились друг в друга. Лето в пустыне жаркое и душное, но и оно не повлияло на чувства, которые мы испытываем друг к другу.

И все же я не понимаю, почему меня гнетет такая грусть, разве что встреча с ним означает завершение какой-то части моей прежней жизни. Иосси еще год служить в армии, а потом ему предстоят четыре года в университете. Это слишком долго, и не думаю, что решусь обременять его еще и женитьбой.

Мне ужасно неприятно писать тебе то, что ты прочтешь ниже, ибо мне приходится сообщить, что я не смогу приехать в Америку. Дела на границах идут все хуже и хуже, и я не могу позволить себе оставить Израиль ради даже краткого визита к тебе. Но, конечно, во время процесса я буду с тобой в Лондоне.

Я была рядом, когда ты писал «Холокауст», и я знаю, через что тебе пришлось пройти и что тебя ждет еще более трудная работа над новым романом, и.я не могу отделаться от мысли, будто бросаю тебя.

Бен попросил меня передать тебе самые лучшие пожелания и сообщить, что у него какие-то специальные маневры на две недели. Он настоящий офицер израильской армии, отрастил пышные усы и старается обрести уверенность, присущую военным. Бен увлечен всеми девушками вместе и никакой в особенности. В этом смысле он напоминает своего отца.

Он все же попытается получить отпуск, так что постарайся дать нам знать, когда начнется процесс.

Иосси никогда не покидал Израиля. Я надеюсь, что он присоединится к нам.

Папа, хочу надеяться, что не очень огорчила тебя.

Твоя любящая дочь Ванесса».

«3 августа 1966 года

Моя дорогая Винни!

Я бы солгал тебе, если бы сказал, что не испытал разочарования, но я на тысячу процентов согласен с твоим решением. Отцу никак не привыкнуть к мысли, что его дочь уже взрослая, и с этим ничего не поделаешь. У меня настал такой период в жизни, когда я чувствую вину перед вами за те месяцы и годы, что проводил в работе, но думаю, что еще придет время., когда мы возместим их и будем вместе.

Чем ближе день, когда мне садиться за книгу, тем острее я понимаю, как мало знаю. Я уже не так молод, чтобы считать себя всезнайкой. Только выпускники колледжей знают ответы на все вопросы, но они их не устраивают.

Меня веселит мысль о том, что неприятие сегодняшних жизненных норм завтра само станет восприниматься как установленное правило жизни. Пройдет несколько лет, бурлящие страсти остынут. И, что бы ни происходило, люди все так же будут влюбляться, жениться и выходить замуж, рожать детей, стараться обеспечить свои семьи и искать мира. и покоя. Такие же стремления свойственны и мне.

Но что все-таки произойдет, если они будут определять порядок вещей? Обретут ли они в себе терпимость к возмутителям спокойствия, бунтовщикам, битникам и прочим, оказавшимся на обочине общества,— и Бог знает, что сулит нам будущее. Думаю, что начать надо с того, чтобы проявлять больше терпимости к нам, старым сукиным сынам, у которых сохранилось еще хоть немного света в душе.

Вот чего мне на самом деле хочется: чтобы был человек, которого можно было бы считать героем,— и не из этих антигероев. И чтобы его жизнь была посвящена какому-то более «божественному» предназначению, чем стремление сровнять все с землей. И чтобы вокруг был мир, ради которого стоило бы жить, — какой обрели вы с Беном.

Похоже, что раньше будущей весны суд не начнется. Меня серьезно беспокоят новости, из которых вытекает, что еще одной стычки с арабами не избежать.

Что ж, такую цену приходится платить за, наше еврейство, за то, что у вас есть Израиль... за мое ожидание вас в Лондоне. Оставят ли они нас когда-нибудь в покое?

Пусть моя любовь будет со всеми вами. Скажи

Иосси, что я напишу ему.

Папа».

13

Мэри Бейтс одернула мини-юбку, еле прикрывающую ее трусики, и застегнула молнию на высоких, до колен, сапогах. Терренс Кемпбелл приподнялся на локте в постели. Он любил смотреть, как Мэри одевается, особенно когда она сидела перед зеркалом без лифчика, причесывая свои длинные светлые волосы.

Мини-юбки — это чистое сумасшествие, подумал Терри. Они отморозят себе все ляжки, но, если девицам так охота показывать их, Терри не откажется полюбоваться.

Мэри подошла к нему и села на край постели. Он откинул одеяло, приглашая ее к себе.