Увидев меня на руках матери, он отрывал меня от нее, тряс и бил. Я вечно ходил весь в синяках.

Мне пришлось уехать в город, где он не мог найти меня.

Земля была покрыта снегом, когда я стоял у могилы матери. Она умерла из-за него, как будто он убил ее собственными руками.

Теперь он стар и не в состоянии ударить меня, и его грязный орган больше не действует.

— Адам! Адам!

— А? Что?

— Адам!

— В чем дело?

— Ты гонишь. На спидометре почти сто миль в час.

— О, прости. Я что-то задумался.

В клинике, как всегда, было полно пациентов, но из Оксфорда на несколько дней приехал Терренс Кемпбелл, так что все было в порядке. Осенью у Терри начнется практика в больнице. Как было бы здорово иметь его в помощниках. Мальчик весь день работает с ним бок о бок; делая уколы, проводя лабораторные исследования, беря анализы, консультируясь со своим учителем относительно диагнозов. Он прирожденный врач.

Наконец ушел последний из пациентов, и они расположились отдохнуть в кабинете Кельно.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Адам, поднимая к свету рентгеновский снимок.

Терри пригляделся к нему.

— Тени. И пятно. Туберкулез?

— Боюсь, что рак.

Терри глянул на имя на конверте.

— У этой бедняжки пятеро детей.

— Рак не выбирает, — ответил доктор Кельно.

— Я понимаю, но что станет с детьми? Им придется отправляться в сиротский приют.

— Я хотел бы поговорить с тобой на эту тему. Это часть нашей профессии — справляться со своей слабостью. Если ты хочешь стать по-настоящему хорошим врачом, ты должен найти в себе силы, которые помогут сохранять спокойствие, даже при виде тела друга. Врач, который позволяет себе умирать с каждым пациентом, долго не протянет.

Терри кивнул головой, но продолжал изучать рентгеновский снимок.

— Ну, а с другой стороны, может быть, у нее не рак, а если и опухоль, то она операбельна. Я хочу показать тебе кое-что еще.

Открыв ящик стола, он протянул Терри документ с подколотым к нему чеком на девятьсот фунтов.

— Что это?

— Извинение от полиграфической компании, которое должно быть представлено на открытом судебном заседании. И более того, адвокат Шоукросса встречался с Ричардом Смидди, чтобы обговорить условия соглашения. Насколько я понимаю, Кэди был в Лондоне и они заметались.

— Слава Богу, что скоро все кончится, — сказал Терри.

— Я так рад, что ты помогаешь мне, ты и Стефан. С Кэди я покончу. Я-его достану в любой стране, где вышла в свет его гнусная книжонка. Особенно дорого она достанется американцам.

— Доктор, — мягко сказал Терри, — когда вы начали дело, вы руководствовались только высокими принципами. Сейчас же может создаться впечатление, что вами движет месть.

— Ну и что из этого?

— Искать воздаяния ради самого воздаяния — значит питать зло в своей дуще.

— Перестань цитировать мне оксфордских философов. Чего, по твоему мнению, заслужил Кэди?

— Если он признает свою ошибку и выразит желание исправить ее последствия, тем самым искупив свою вину перед вами, вы можете проявить благородство. Вам не стоит травить его до смерти.

— То же самое благородство я проявил в Ядвиге и в Брикстонской тюрьме. И меня точно так же травили. Не больше и не меньше. Это люди, которым все надо говорить прямо в глаза.

— Но неужели вы не понимаете, что при таком отношении вы ставите себя в один ряд... ну, с нацистами.

— А я думал, что- ты испытываешь гордость, сказал Адам, задвигая ящик стола.

— Так и есть, доктор. Но не унижайте себя, опускаясь до мести. И не думаю, чтобы Стефану этого хотелось.

Сэр Роберт Хайсмит тщательно прореживал густые посадки роз, оставляя к лету только самые здоровые побеги. Это было его любимым занятием в саду на Ричмонд-Сюррей.

— Дорогой, чай готов, — позвала его Синтия.

Он стянул перчатки и направился на веранду своего маленького сельского домика, который двести лет назад был сторожкой у ворот королевского поместья.

— В этом году розы у нас будут великолепны,— пробормотал он.

— Роберт, — сказала его жена, — ты весь уик-энд в какой-то странной задумчивости.,

— Из-за дела Кельно. Непонятная история.

— Вот как? А я думала, что с ним все кончено.

— Как и я. Но внезапно, когда казалось, что Шоукросс уже готов принести извинения в суде, он сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Этот парень Кэди приехал в Лондон и собирается дать бой в суде. Шоукросс присоединился к нему. Самое удивительное, что дело взялся вести Томас Баннистер.

— Том? Довольно рискованное для него решение.

— В определенной степени.

— Ты считаешь, что сэр Адам был откровенен с тобой?

— Этому можно было бы только удивляться, не так ли?

11

Иерусалим — апрель, 1966

Услышав звонок в двери своей квартиры на улице Давида Маркуса, доктор Либерман пошел открыть их.

— Я Шимсон Арони, — сказал стоящий на пороге человек.

— Я ждал, что рано или поздно вы найдете меня, — ответил доктор Либерман.

Арони, известный охотник за нацистами, проследовал за доктором в его кабинет. Ему минуло шестьдесят восемь лет, но возраст не давал представления о его истинных возможностях. Несмотря на глубокие морщины, покрывавшие его жесткое лицо, Арони был проницателен, жесток и неутомим. Словно по контрасту с ним, Франц Либерман был мягок, добр и спокоен.

— Я читал материалы, которые вы публиковали в газетах и журналах. Кого вам удалось найти?

— Моше Бар-Това из киббутца Эйн-Гев. Он сообщил имена остальных. Как предполагается, четырех мужчин и двух женщин, которых удалось найти после всех этих лет. Вы знаете, что сейчас происходит в Лондоне. И я приехал к вам, потому что вы поддерживаете отношения с этими людьми. Нам было бы легче убедить их выступить с показаниями, если бы помог их лечащий врач.

— Я не берусь помогать вам. Они и так уже достаточно настрадались.

— Настрадались. Если вы еврей, вы обречены на страдания. И они никогда не кончатся. Взять хотя бы вас и вашу семью, доктор Либерман. Сколько своих близких вы потеряли?

— Мой дорогой Арони. Чего вы хотите? Заставить их предстать на всеобщее обозрение, подобно диким животным? Чтобы они в открытом суде рассказывали, какому их подвергали унижению? Женщины в особенности так и не смогли оправиться от него. При соответствующем лечении, при внимании и заботе ближних они способны вести то, что можно было бы назвать нормальным образом жизни. Но случившееся с ними они стараются хранить в самых потаенных закоулках своей памяти. И если они снова вытащат на свет эти воспоминания, то рискуют испытать сильнейший шок.

— Это будет вытащено на свет! Мы никогда не позволим забыть то, что было. И при каждой возможности будем выставлять это миру на глаза.

— Годы охоты за военными преступниками ожесточили вас. Я думаю, что вы стали профессиональным мстителем.

— Может быть, я в самом деле сошел с ума, сказал Арони, — когда в селекционном центре Освенцима у меня из рук вырвали мою жену и моего ребенка. Что должно случиться, того не избежать. Мне придется встречаться с ними по отдельности или вы поможете мне?

Франц Либерман понял, что, взяв след, Арони идет по нему до конца. Он никогда не бросал и не отступал. Он доберется до каждого из его пациентов и заставит их испытать стыд, после чего принудит давать показания. В конце концов, если они все соберутся вместе, он сможет приободрить их, думал доктор Либерман.

«Александер, Бернштейн и Фридман»

Адвокаты

8 Парк-сквер

Линкольн-инн

Лондон WC-2

30 апреля 1966 года

Шалом, Александер!

Могу сообщить, что достигнут определенный прогресс. Я встретился с шестью жертвами, чьи имена и предварительные показания высылаю. Мне удалось убедить их, что у них нет иного выбора, кроме как ехать в Лондон. Франц Либерман отправится с ними. Он успокаивающе действует на них.