Если бы нам довелось составить список всех обвинений, которые можно предъявить роду людскому, если бы нам удалось подсчитать, что человечество брало и что у него осталось, нам бы пришлось объявить себя полными банкротами.

И теперь приходится отвечать на ужасающий своей простотой вопрос — не пришли ли мы к концу нашего существования на этой земле. Древние боги и мудрецы не могут ответить на него. И губительное ощущение тщетности усилий и отчаяние может остаться на долю грядущих поколений.

Великие и величественные войны ныне остались в прошлом. Теперь в мире царят две сверхсилы, каждая из которых может дотла испепелить мир, каждая в состоянии до основания разрушить его. К тому же будущие войны, если они разразятся, не ограничатся какими-то пределами и будут вестись отнюдь не по строгим правилам.

Но поскольку всеобщая война не стоит на повестке дня, человеку, похоже, надо чем-то возместить ее отсутствие. Суть проблемы состоит в том, что человеческий род обладает неистребимым пороком, который заставляет его настойчиво искать пути самоуничтожения.

Место войн заняли столь же смертельно опасные действия. Человек стремится уничтожить самого себя, отравляя воздух, которым он дышит, разоряя и уничтожая все вокруг, превращая в руины и щебень правила и установления нормальной жизни, бессмысленно истребляя животных и дары земли и моря, наркотиками и медикаментами обрекая себя ка медленную смерть.

Войны, о которых объявлялось во всеуслышание, уступили место войнам против самого себя и соплеменников, и они гораздо быстрее, чем на поле битвы, завершатся полным уничтожением человека.

Молодежь отбрасывает и попирает большинство старых законов и моральных норм. Сплошь и рядом мы с запозданием выясняем, что наше общество поражено лицемерием, расизмом и придерживается ложных сексуальных ценностей. Но в своем стремлении вырваться из этого круга молодежь отказывается и от неизменных ценностей и накопленной мудрости, не в силах предложить что-либо иное.

Что я могу сделать как писатель? Боюсь, что очень мало. Кроме всего прочего, мне довелось видеть, как болезненные, нездоровые тенденции проникают в искусство, литературу и музыку, и лжепророки возлагают на себя фальшивые лавры. Нас в изобилии окружают символы отчаяния и потерь. Посмотрите, что представляют собой сегодняшние танцы. Прислушайтесь к этой музыке.

Как бы то ни было, мое дело — писать. Это единственное, что я могу делать: стараться затыкать пальцем дыру в плотине, когда вокруг хлещут потоки воды.

Я думаю, что, если бы я мог создать какой-нибудь воображаемый американский городок и написать его историю и историю его жителей с начала до конца, с самых разных точек зрения от момента основания до упадка, это могло бы быть моим самым ценным достижением. Я хотел бы тщательно изучить хоть какой-то один кусочек жизни и, обретя доподлинное знание о нем, испытать озарение, которое поможет мне разобраться во всей остальной жизни,

Все это потребует три-четыре года для сбора материала, который должен вылиться в роман. Ванесса скоро закончит военную службу в Израиле и присоединится ко мне в Саусалито, где она будет ходить в колледж в Беркли, который станет, как я надеюсь, богатым источником моих собственных изысканий.

Бен? Бен теперь сеген мишне (лейтенант) Кэди военно-воздушных сил Израиля. Я горжусь им. Но я и боюсь за него. Хотя не сомневаюсь, что с той подготовкой, которую он получил, Бен будет лучшим летчиком из нас троих.

До чего приятно было видеть, что молодежь Израиля имеет ясную и возвышенную цель жизни— выживание своей страны.

Надо сказать, что единственная возможность спасения человечества заключается в том, чтобы достаточное количество людей было готово отдать свои жизни за что-то или за кого-то, кроме себя самих.

В эти дни мне пришлось стать записным оратором. Я получил приглашение на писательский семинар и три дня только и делал, что отвечал на вопросы.

— Конечно, любой может стать писателем. Надо только сесть и начать работать. Вот вам лист бумаги.

— Каким образом? Позаботьтесь лишь, чтобы у вас был удобный стул.

Или:

— Я тоже писатель, но мне не везет так, как вам, мистер Кэди.

Все завершилось после моего выступления на банкете. Поднявшись на возвышение, я вгляделся в сосредоточенные серьезные лица присутствующих.

— Кто здесь хочет быть писателем? — спросил я. Все подняли руки. — Так какого черта вы не сидите дома и не пишете? — сказал я, покинув сцену.

Этим и завершилась моя карьера участника писательских семинаров.

Тем не менее для евреев я стал открытием. Еврейская благотворительность всегда была тем образом жизни, которого придерживался мой отец и моя семья. Заботиться о своих ближних всегда было для нас способом существования. В этом суть Израиля. С самого детства помню, как в еврейском магазинчике на Черч-стрит в Норфолке всегда стояла «пашке» — небольшая баночка для взносов в помощь Палестине.

Вот я и хочу вам сказать, что евреи никогда не избегали ситуаций, в которых надо было жертвовать деньги, и в 19бб году я выступал на ста шестнадцати таких мероприятиях. Не могу утверждать, что выступать мне всегда было легко и приятно. Я не испытывал симпатии ко всей процедуре, начиная с, комитета по встрече в аэропорту и интервью по телевидению и кончая интимными обедами с наиболее крупными жертвователями, да и необходимость говорить со сцены настолько волновала меня, что приходилось прибегать или к выпивке, или к транквилизаторам. Как бы там ни было, после выхода «Холокауста» я стал популярен, и мне было очень трудно отказать этим людям.

Милли, секретарша Эйба, встретила Сиднея Черноффа, который представлял Университет Эйнштейна, второе самое крупное еврейское учебное заведение в Чикаго.

— Мистер Кэди звонил и предупредил, что на несколько минут запоздает. Не хотите ли подождать его в кабинете?

Значит, вот где он работает. Преисполненный благоговения, Чернофф огляделся. Потрепанное кожаное кресло, старенькая пишущая машинка, стол, заваленный безделушками, с фотографиями его двух детей в израильской военной форме. Ему на неделю хватит рассказов! На стене была надпись: «МАРК ТВЕН-СИТИ, КАЛИФОРНИЯ», и всю стену закрывали пришпиленные к ней листки бумаги с датами, статистическими данными, именами действующих лиц и перечислением членов семей, а также данные о системе образования, политической жизни, индустрии и культуре этого выдуманного города.

Представить только! Город, созданный воображением!

На длинном столе у другой стены высились груды книг, документов и снимков, посвященных всем деталям городской жизни — национальные меньшинства, бунты и наводнения, забастовки, полиция и пожарная служба.

Пребывание Сиднея Черноффа в этом святилище было грубо нарушено треском двигателя подъехавшего мотоцикла. Он посмотрел из окна на подъездную дорожку, на которой остановился мотоцикл какого-то мужлана; тот выключил двигатель и слез с седла. Бог мой! Это был Абрахам Кэди!

Чернофф старался быть воплощением вежливости и спокойствия, когда Кэди в высоких сапогах и кожанои куртке поздоровался с ним и, плюхнувшись в кресло, водрузил на стол ноги и попросил Милли принести для него «кровавую Мэри».

— У вас довольно любопытное средство передвижения, — заметил Чернофф, стараясь сказать хоть что-то достаточно сдержанное в адрес мотоцикла.

— «Харлей-Спортстер 900», — сказал Эйб, — и все матери относятся к нему как к исчадию ада.

— Да, похоже, это очень мощная машина.

— Время от времени я чувствую, что мне надо встряхнуться и проветрить мозги. Два месяца я носился с ребятами из Бюро по борьбе с наркотиками.

Навидался омерзительных зрелищ. Прошлой ночью мы нашли двух мальчишек двенадцати-четырнадцати лет, умерших от слишком большой дозы героина.

— Чудовищно.

— Единственный недостаток мотоцикла в том, что он не летает. А пилотские права я получить не могу. Из-за глаза, как вы понимаете.