Неужели это в самом деле Лондон?

Все, чем я жила, ныне стало предметом осмеяния, и похоже, не делается ровным счетом ничего, чтобы на место старых отвергнутых идей пришли какие-то новые. Самое худшее из всего — молодежь забыла, что значит быть счастливыми. У них самые абстрактные представления о любви, о человечестве, о прошедшей войне, однако они хотят получать от жизни вознаграждение, палец о палец для этого не ударяя. Они смешат нас; но нам приходится поддерживать их. Они испытывают полное равнодушие друг к другу, и, хотя между ними повсеместно распространены свободные сексуальные отношения, они практически не имеют представления о нежности друг к другу или о постоянстве.

Могло ли все это иметь место пятнадцать лет назад? Идет разрушение столетней цивилизации и традиций. Почему это произошло? Во имя благополучия Стефана и Терри кто-то должен найти ответ на эти вопросы.

Лондон предстал передо мной подобно Сараваку, когда я впервые явилась туда, — джунгли, полные странных звуков и созданий. Только здешние обитатели далеко не так счастливы, как ибаны. Здесь нет радости, только отчаяние.

17

Само собой предполагалось, что Адам Кельно, получив дворянство, воспользуется своим положением, чтобы стать практикующим врачом в Вест-Энде. Вместо этого он открыл небольшую клинику, как врач Государственной службы здравоохранения, обслуживающую рабочих в районе Боро в Соутарке, недалеко от площади Слона и Замка, в невысоком кирпичном доме рядом с Темзой; большинство его пациентов составляли портовые рабочие, грузчики и иммигранты, нахлынувшие в Англию из Индии, с Ямайки и Вест-Индии.

Казалось, Адам Кельно не мог поверить, что окончательно расстался с Сараваком, и хотел сохранить свою анонимность, поселившись в скромном уединении неподалеку от своей клиники.

Не чувствуя под собой ног от усталости, Анджела со своей двоюродной сестрой бродила в том восхитительном районе, образованном пересечениями улиц Оксфорд и Риджент-стрит, Бонд-стрит и Пикадилли, где огромные универсамы и бесчисленные магазинчики кишели тысячами покупателей, охваченных предрождественской лихорадкой.

Хотя она жила в Англии уже больше года, декабрьская сырость все же пронизывала ее до костей. Попытка поймать такси не принесла успеха. С чисто британской терпеливостью длинные очереди ждали у дверей магазинов и на автобусных остановках.

Женщины спустились в подземку.

В метро они пересекли Темзу, и, поднявшись на поверхность рядом со Слоном и Замком, Анджела добралась до дома, нагруженная кучей свертков с покупками.

До чего восхитительно было снова почувствовать эту блаженную усталость, это всеобщее возбуждение от грядущего Рождества в Англии. Аромат пирожных и пудингов, политых вкусным соусом, и песни, и яркие огни вокруг...

Миссис Коркори, экономка, помогла ей освободиться от покупок.

— Доктор в своем кабинете, мадам.

— Терренс приехал?

— Нет, мэм. Он звонил из Оксфорда сказать, что опоздал на поезд и будет не раньше половины седьмого.

Она сунула голову в кабинет Адама, где он в привычной-позе сидел за столом, заполняя графы длинного отчета.

— Здравствуй, дорогой, вот я и дома.

— Здравствуй, радость моя. Ты скупила весь Лондон?

— Почти. Попозже я помогу тебе справиться с отчетом.

— Мне кажется, что это обилие бумаг губит здравоохранение еще хуже, чем Министерство по делам колоний.

— Может быть, имеет смысл взять секретаршу на полный рабочий день? Мы в самом деле можем себе ее позволить, Адам. И диктофон.

Адам пожал плечами.

— Я не привык к такой роскоши.

Анджела просмотрела пришедшие к нему письма. Среди них было три приглашения выступить с речью. Одно от Союза студентов-медиков, выходцев из Африки, а другое из Кембриджа. На каждом из них он набросал: «Отказ с обычными выражениями сожаления».

Анджела была не согласна с его подходом. Ей казалось, что Адам ни в малой мере не хочет воспользоваться той славой, которую он вполне заслужил.

Возможно, он но горло сыт общением с темнокожими. Но почему он предпочел обосноваться в Соутарке, когда половина Лондона сочла бы за честь лечиться у польского врача, удостоенного рыцарского звания. Ну что ж, в этом был весь Адам. За годы их супружества она привыкла воспринимать его таким, какой он есть, хотя порой ее выводило из себя полное отсутствие у него честолюбия, что никак не шло ему, на пользу. Но она была не из тех жен, которые досаждают своим мужьям по этому поводу.

— Ну вот мы и готовы к вторжению из Оксфорда, — сказала Анджела. — Кстати, дорогой, Терренс сообщил, сколько он притащит с собой приятелей?

— Предполагаю, что обычную компанию австралийцев, малайцев и китайцев, тоскующих по дому. И мне придется быть для них воплощением польской галантности. — Они обменялись легким поцелуем, но, вернувшись к своим бумагам, Адам тут же бросил ручку. — Клянусь Господом Богом, ты права. Мне в самом деле придется нанять секретаршу и купить диктофон.

Анджела подняла трубку.

— Это мистер Келли. Он говорит, что схватки у его жены повторяются каждые девять минут.

Адам был уже на ногах и натягивал куртку.

— Это у нее шестой, так что она знает, как действовать. Скажи ему, пусть он везет ее в клинику, и позвони акушерке.

Было уже около полуночи, когда миссис Келли наконец разрешилась от бремени и была на ночь отправлена в палату.

Анджела дремала в гостиной. Адам нежно поцеловал ее, после чего она машинально поднялась и пошла .на кухню готовить чай.

— Как прошло?

— Мальчик. Они решили назвать его Адамом.

— Ну разве не прелесть? Ты провел тут всего год, и у нас на счету уже четыре маленьких Адама. В будущем останется только удивляться, почему каждый уроженец Соутарка носит имя Адам.

— Терренс явился?

— Да.

— Что-то странно тихо, учитывая, что с ним прибыло пять ребят.

— Он приехал один. И сейчас он у тебя в кабинете ждет твоего появления. Я принесу вам чай наверх.

Когда они обнимались, в Терренсе чувствовалось напряжение.

— Где все твои друзья?

— Они приедут днем. Могу ли я первым делом кое-что узнать у вас?

— Ты никогда не станешь политиком. Когда ты был чем-то обеспокоен, это срезу же читалось у тебя на лице с первых же дней рождения.

— Сэр, — запинаясь, начал Терренс, — вы отлично знаете, что вы для меня значите. Под вашим влиянием я, сколько помню себя, всегда мечтал стать врачом. И я знаю, сколько вы мне сделали добра. И помогли мне получить образование, и доверяли мне...

— Что тебя беспокоит?

— Видите ли, сэр, мой отец как-то мельком упоминал, что вы были в тюрьме и что вас собирались депортировать, но я никогда не думал... мне никогда не приходило в голову...

— Что?

— Я никогда даже представить себе не мог, что вы способны сделать что-то недостойное.

Вошла Анджела, неся поднос с чайным сервизом. Пока она наливала чай, царило молчание. Терренс, облизывая губы, уставился в пол, а Адам, вцепившись в ручки кресла, смотрел прямо перед собой.

— Сказала же я ему, что ты уже и так достаточно настрадался, — бросила она, — и чтобы он не ворошил то, что мы хотим забыть.

— У него есть такое же право все знать, как и у Стефана.

— Я никуда не лезу. Это делают другие. Появилась книга «Холокауст», написанная неким Абрахамом Кэди. Вы слышали о ней?

— Она достаточно хорошо известна в Америке. Сам я ее не читал, — сказал Адам.

— Ну так вот, черт побери, теперь она опубликована и в Англии. И боюсь, что теперь я должен показать вам вот это:

Он протянул книгу доктору Кельно. На странице 167 была закладка. Адам поднес книгу к лампе и прочел эти строчки.

«Из всех концентрационных лагерей самой мрачной славой пользовалась Ядвига. Именно там эсэсовский врач полковник Адольф Восс основал исследовательский центр с целью разработки методики массовой стерилизации, где людей использовали как подопытных морских свинок; здесь же полковник СС доктор Отто Фленсберг и его ассистенты ставили ужасающие эксперименты на людях. В небезызвестном пятом бараке проводились секретные хирургические операции, и на счету доктора Кельно около пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза».