– Ушли, чтобы известить полицию, – уточнил Мейсон.
– Ну и что ж, – с надеждой сказала она, – пока они это сделают, вы можете… мы можем вытащить каноэ с яхты, и…
– Да, – сухо кивнул Мейсон. – А вы сможете продолжать заниматься своими делами. Я же поплыву в каноэ по заливу. И прежде чем отведу его туда, откуда взял, меня задержат и станут задавать разные вопросы. Что вы посоветуете мне отвечать им?
– Это ваше личное дело, – сказала девушка.
– А как только им займется полиция, оно перестанет быть частным и личным. Кроме того, я не имею желания быть обвиненным как соучастник преступления.
– Давайте завесим одеялами иллюминаторы, чтобы можно было зажечь фонарик, и вместе посмотрим на мою добычу.
– Справедливое желание! – согласился Мейсон. – Только наши друзья не станут бездействовать, пока мы будем все это делать.
– Да, вероятно, но у них нет никаких улик, чтобы задержать эту яхту.
– Пока мы на борту, – терпеливо объяснил Мейсон. – Я вам уже говорил, что, если меня схватят, прежде чем я доберусь до берега, мне придется объяснить, где я был и что делал, и…
– Ну хорошо. – Слова адвоката возымели действие, и девушка испуганно сказала: – Не можете же вы оставаться здесь всю ночь. – Но, подумав, быстро добавила: – Впрочем, нет, можете! Вам придется! Единственное, что можно предпринять, – это оставить проклятое каноэ на яхте, закрыв хорошенько, чтобы его не было видно, а утром выедем на рыбалку как ни в чем не бывало. Вы облачитесь в спортивную форму и сядете в качалку с удочкой в руках…
– А пока, – сказал Мейсон, – давайте-ка закроем одеялами иллюминаторы, потому что я собираюсь хорошенько рассмотреть эту бутылку.
– О’кей, сказано – сделано.
Мейсон смутно различал ее движения по каюте, слышал, как она встряхивала тяжелые одеяла. Затем лунный свет вдруг исчез с левой стороны каюты. Через несколько секунд не стало света и с правой стороны.
– Ну вот, – заключила она, и темноту пронзил тонкий лучик карманного фонарика. Голос ее дрожал от возбуждения: – Свет мы будем держать у самого пола, и когда… А где же бутылка? – спросила она.
– В каноэ, надо полагать, – ответил Мейсон.
Девушка прикрыла руками линзу фонарика, оставив крошечное отверстие.
Свет обрисовал красные линии ее ладоней и пальцев, задержался на загорелых ногах и разрезе домашнего халатика.
Нагнувшись, девушка сняла одну руку с фонарика.
Не успела она взять ее, как Мейсон схватил бутылку обеими руками.
– Я подержу ее, а вы возьмите фонарь.
– Вы так добры ко мне, – насмешливо сказала она.
Мейсон осмотрел бутылку.
– Чтобы вытащить оттуда бумагу, нужны щипчики. Ее туго скатали, сунули в горлышко, и там она развернулась.
– А длинный пинцет подойдет? Он у меня в сумке с инструментом.
– Попробуем. Должен сгодиться.
На мгновение Мейсон погрузился в темноту, так как луч фонарика скользнул к носу каюты. Потом он услышал, как открылся выдвижной ящик, звякнул металл о металл, и через секунду она вернулась с пинцетом и фонариком.
Мейсон ввел длинные тонкие кончики инструмента в горлышко бутылки и начал осторожно поворачивать бумагу, в то же время подтаскивая ее к узкому горлышку, пока наконец не свернул бумагу в спираль, так что ее легко можно было протолкнуть в него, не порвав.
Оказалось, что это были несколько сложенных листков бумаги, все с одинаковым штампом наверху страницы: «С борта яхты „Сейер-Белл“, владелец Джордж С. Олдер».
Мейсон положил листок на колено, прижав его так, что оба могли прочитать написанное твердым, четким почерком:
«Где-то за островами Каталина. Я, Минерва Дэнби, делаю это заявление потому, что, если со мной что-нибудь случится, я хочу, чтобы свершилось правосудие.
Пишу это на яхте Джорджа С. Олдера „Сейер-Белл“. Потому что я располагаю сведениями, оглашение которых может, по всей вероятности, лишить Джорджа Олдера большей части его состояния, и он, возможно, не остановится ни перед чем, чтобы заткнуть мне рот. Боюсь, что я всегда была беспечной, если не глупой. Когда отец Джорджа Олдера умер, он оставил все акции громадной корпорации, известной под названием „Олдер ассошиэйшнс, инк.“, под опекой государства, разделив их на две части: одну – на имя своей падчерицы, Коррин Лансинг, другую – на имя своего родного сына, Джорджа С. Олдера. Наследник, переживший другого, получает все акции.
Брат отца, Дорлей X. Олдер, получил гарантированный пожизненный доход, а также право решающего голоса, имея одну треть акций, но не имел права касаться основного капитала, по крайней мере пока оба младших наследника живы. Дивиденды выплачиваются поровну, по одной трети каждому из наследников.
Однако существуют еще акции, составляющие десятую долю наследства, но они не находятся под опекой государства, они в руках их владелицы, Кармен Монтеррей. Я пишу все это потому, что хочу показать, в какой опасности я нахожусь и почему.
Коррин Лансинг уехала в Южную Америку. Она страдала нервным заболеванием, которое прогрессировало.
Я познакомилась с ней в самолете, когда летела через Анды, Сантьяго, Чили и Буэнос-Айрес в Аргентину. Она нервничала и была ужасно подавлена, и я попыталась ее немного приободрить. В результате она вдруг почувствовала ко мне необычайную симпатию и настояла, чтобы я путешествовала вместе с ней, пользуясь всеми удобствами за ее счет.
Так как у меня были крайне ограниченные средства, а также и потому, что надеялась сделать доброе дело для нее, я согласилась, хотя совершенно ничего не знала о ней и ее прошлом.
Коррин сопровождала ее горничная Кармен Монтеррей, которая много лет жила в семье и которая, как я догадывалась, была фавориткой отчима Коррин.
Постепенно я узнала историю семьи, про брата и про завещание отца. Кармен Монтеррей, разумеется, тоже обо всем этом знала. С ней обращались как с членом семьи, и Коррин никогда не стеснялась обсуждать свои дела в ее присутствии.
Несмотря на то что с финансовой точки зрения моя договоренность мне была очень выгодна, пришло время, когда я просто не в состоянии была выносить это. День ото дня Коррин Лансинг становилось все хуже и хуже. У меня появились все основания считать, что в некотором отношении она была совершенно ненормальной. Кармен сказала, что Коррин грозилась даже убить меня, если я попытаюсь покинуть ее.
При таких обстоятельствах я боялась пойти на открытый разрыв, если только она не станет явно агрессивной. Короче говоря, несчастная женщина проявляла ко мне неистовую, страстную привязанность и настаивала, чтобы я все время находилась при ней. Было очевидно, что она становится безумной. Она хотела, чтобы я принадлежала только ей, и стремилась властвовать надо мной, что не только раздражало, но и пугало меня. У нее появилась ярко выраженная мания преследования. Она решила, что кто-то хочет ее отравить и что ее единственное спасение – в моем постоянном присутствии.
Мне было жаль женщину, но я стала бояться ее и знала, что и Кармен Монтеррей испытывает те же чувства.
Случилось так, что Джордж Олдер приехал в Южную Америку, привезя с собой какие-то бумаги, на которых ему нужна была подпись Коррин Лансинг. И в тот день, когда он должен был прийти к ней, она с утра отправилась в салон красоты, а я сложила вещи и оставила ей записку, в которой объясняла, что меня неожиданно вызвали телеграммой домой, так как моя близкая родственница тяжело больна и находится при смерти. Предвидя, что она перед свиданием с братом пойдет в салон, я заранее заказала билет на самолет „Пан-Америкэн“, летевший на север.
Я воображала, что уже нашла выход из неприятного положения, в которое попала, и не вспоминала об этом времени в продолжение нескольких недель после возвращения домой. Потом я прочитала в газетах, что Коррин внезапно куда-то исчезла в день моего отлета и с тех пор ее нигде не могли найти; не отыскалось и никаких ее следов, так что она, как предполагают власти, вероятнее всего, умерла.
Одно время думали, что она бродит где-нибудь в состоянии невменяемости, потеряв память. Оказывается, она была очень расстроена в день отъезда „подруги“ и могла отправиться на ее поиски. Но время шло, и власти стали подозревать, что она, возможна, погибла в результате какого-нибудь несчастного случая.
Были наняты детективы, но их поиски не привели к каким-либо ощутимым результатам. Однако определенно установили, что в момент исчезновения женщина была душевнобольной.
Естественно, прочитав это в прессе, я пошла к Джорджу С. Олдеру и рассказала ему все, что мне было известно, предложила помочь всем, чем могла. Я отчасти почувствовала себя виноватой в том, что произошло с Коррин, – ведь я знала, что она отправится меня искать, когда я уеду от нее.
Поначалу Олдер был благодарен мне, а потом мы с ним подружились, и я, откровенно признаюсь, была настолько глупа, что подумала, будто между нами возможна не просто дружба, а нечто более глубокое. Ведь ему хотелось узнать подробности о жизни сестры и обстоятельствах ее смерти.
Я обещала Джорджу Олдеру, что поеду с ним в круиз, и ждала этого с огромным удовольствием. Однако как раз перед самым круизом мне довелось побывать по делу в Лос-Мерритос, в психиатрической больнице. Я уже уходила оттуда, когда увидела во дворе женщину, которую сперва приняла за привидение.
Это оказалась Коррин Лансинг! Я остолбенела, глядя на нее, прикованная к месту ужасом. Она взглянула на меня со странным блеском в глазах, типичным для сумасшедших, но тем не менее узнала меня. Она сказала: „Минерва! Что ты здесь делаешь? Минерва, Минерва, Минерва!..“ И стала пронзительно кричать, пока к ней не подошла надзирательница и не сказала ей, что она не должна так волноваться. Коррин была в истерике, и ее увели в здание, где врачи занялись ею.
Негласно наведя справки, я узнала, что женщину подобрали на улицах Лос-Анджелеса, бродившую словно во сне. Она не могла сказать, кто она, ничего про себя не помнила, не могла назвать никого из своих родных. Однажды она назвалась одним именем, потом – другим и так всякий раз называла новое имя. А временами не могла вспомнить ничего и сидела, тупо уставившись в одну точку, беспомощная и угнетенная.
Крайне расстроенная и совершенно изнервничавшаяся, я поспешила найти Джорджа Олдера, чтобы рассказать ему, что я обнаружила.
Когда я приехала, Джорджа Олдера на яхте не оказалось, и никто, по-видимому, не знал, где он находится. Я прождала его до десяти вечера, но и тогда он все еще не появился, и я попросила передать ему, чтобы он зашел ко мне в каюту.
У меня был очень трудный день. Я растянулась на диване в своей каюте и вскоре уснула. Меня разбудил шум работающих двигателей, и по сильной качке судна я догадалась, что мы вышли в открытое море и что на море шторм. Мало того, вокруг яхты завывал такой ветер, что я поняла: это ураган.
Я позвонила стюарду и попросила его сказать Джорджу Олдеру, что мне нужно видеть его немедленно.
Джордж передал мне в ответ, что мы попали в неожиданный и очень сильный шторм, что он занят на капитанском мостике и прийти не может, но, как только управится с делами, непременно придет. И вот час тому назад, почти на рассвете, Джордж пришел ко мне в каюту.
Я ему рассказала о том, что случилось. Он задал мне несколько осторожных вопросов, а потом несколько раз спросил, рассказала ли я кому-нибудь то, что поведала ему.
В то время я была слишком несообразительна, чтобы понять, что у него на уме. Я гордилась своей сдержанностью и скрытностью, ведь я ничего не сообщила в прессу, пока не рассказала Джорджу Олдеру, потому что знала, как он не любит огласки и газетной шумихи.
Сейчас я пытаюсь объяснить свое тогдашнее состояние тем, что мне пришлось пережить очень тяжелое потрясение, что события последних двадцати четырех часов не прошли бесследно для моей нервной системы. Однако все мои старания отдать себе отчет в происшедшем и отнести мое самочувствие лишь на счет нервов оказались напрасными: меня переполняли дурные предчувствия.
После того как я рассказала Джорджу Олдеру все, что знала, он долго сидел в моей каюте, смотря на меня пристальным, оценивающим взглядом.
Мне становилось не по себе. Это было похоже на то, как змея старается околдовать птичку.
– Минерва, вы уверены, что ничего никому не рассказали? – спрашивал он в который раз.
– Ни одной живой душе, – клялась я. – Можете положиться на мою порядочность.
И тогда я вдруг уловила в его глазах то, что видела в глазах его сестры: это был взгляд безумного человека, придумывающего какой-то особенно изощренный ход, чтобы покончить с этим делом. Не сказав ни слова, он поднялся, повернулся к двери, задержавшись на пороге, повозился с замком, потом вышел и захлопнул за собой дверь.
Меня вдруг охватило предчувствие беды. Я хотела немедленно высадиться на берег, хотела связаться с кем-нибудь из друзей. И подбежала к двери.
Она была заперта: выйдя, Джордж запер дверь снаружи.
Я начала бить в нее кулаками, пинала ногами, дергала за ручку, пронзительно кричала.
Ничего!.. Ураган ревел и завывал вокруг яхты. Мачты дрожали и скрипели под напором огромных волн. Ветер свистел в такелаже. Волны, разбивавшиеся о борт яхты, заглушали мои беспомощные слабые вопли.
Я беспрерывно вызывала стюарда. Пробовала звонить по телефону. Он молчал. Теперь я понимаю, что Джордж перерезал проводку в моей каюте.
Я озиралась кругом, пытаясь найти способ сообщить кому-то о моем положении, связаться с кем-нибудь, но шум шторма, поздний час и тот факт, что я находилась взаперти в каюте для гостей, сделали это невозможным.
У меня остается одна-единственная надежда. Я решила записать все, что произошло, запечатать в бутылку и выбросить ее в иллюминатор. Тогда, если Джордж придет сюда, я ему скажу, что я сделала. Я ему скажу, что бутылку со временем выбросит волнами на берег, где ее почти наверняка найдут. Таким способом я надеюсь заставить его внять голосу рассудка. Но я чувствую, что этот человек с его дьявольской хитростью сумасшедшего, которая, вероятно, является фамильной чертой, намерен позаботиться о том, чтобы навсегда заставить меня замолчать.
Минерва Дэнби».
