Жак не заострял внимания на деталях и писал с учетом того, что о нем будут думать, читая его записи. Факты интересовали его меньше, чем их причины и возможные последствия

Филипп, бывший руководитель стройки, с более практическим складом ума, больше места уделял своим чувственным восприятиям. "Кроме обоняния", — признается он. Зато благодаря прекрасно развитому слуху он прекрасно анализировал звуки подземного мира.

"В начале моего заточения я улавливал так много разнообразных звуков, что не мог отделить одни от других. Но потом, очень скоро, стал различать более близкие, четкие, и более отдаленные, чуть слышные, едва уловимые. Как ни странно, эти последние сейчас докучают мне больше. В то время как шум каскадов нимало меня не беспокоит — я с трудом переношу звук падающих капель воды, который доносится откуда-то издалека и примерно каждые четверть часа вторгается в мир привычных мне звуков".

Вода здесь, под землей, имеет очень важное значение. В этом чуждом человеку мире мрака вода — единственное, что движется и живет. Без нее безмолвие подземного мира было бы непереносимым.

Ну, а скука, тоска, страх?

"Одиночества не чувствовал, — замечает Жак, всегда лаконичный, когда речь идет об уже решенных проблемах. — Тоски, скуки от безделья — тоже. Все трудности остались наверху".

Это, однако, не совсем так, ибо в начале эксперимента, первые недели, Жак остро ощущал свою изолированность от мира. Но потом он настолько хорошо приспособился, что хотел провести под землей шесть месяцев вместо запланированных четырех. Более того, за несколько дней до окончания эксперимента он открыл продолжение пещеры в глубину, и, когда я сообщил ему по телефону, что эксперимент завершен, он чуть не рассердился. Его обуяла жажда обследовать расчищенный им ход, между тем как до этого в течение нескольких недель он практически избегал физической деятельности.

"Читаю… читаю… читаю… Сегодня — "Лолиту" Владимира Набокова. Там страниц пятьсот, хватит на весь день".

Филипп также перенес период физической эйфории, но в самом начале: "Копая, расчищая, высекая ступеньки, я часто истощал свои силы, работая по четыре-пять часов без перерывов". Но, как мы подсчитали на поверхности, он трудился более чем по двадцать часов!

Однажды он обнаружил ток воздуха у входа в одну галерею. "Тогда труд перестал быть для меня простым физическим упражнением, превратился в моральный долг. Мне понадобилось тридцать циклов, пока я пробил ход".

Чтобы понять Филиппа и Жака, надо вспомнить, что они оба страстно увлекались спелеологией.

Немного позже жажда открытий прошла, Филипп оставил кирку и лопату, погрузился в чтение и стал вести дневник.

"Я все реже выхожу из палатки. Дошло до того, что мне лень надеть сапоги. Хотелось бы совсем не двигаться. Прочитываю в день до шести романов и делаю менее пятидесяти шагов".

В период интенсивной физической активности Филипп, чтобы передохнуть от работы рудокопа, увлекался скалолазанием. Он часто рисковал и как-то чуть не сорвался с пятнадцатиметровой высоты. Во время опасных подъемов и спусков у него порой мелькала мысль о том, как трудно будет оказать ему помощь. Но все же ни разу не испытал страха… за исключением одного случая, когда проломилась доска настила палатки, уложенного на сваях всего в метре от дна пещеры.

Монотонность циклов регулярно нарушалась лишь одними и теми же изрядно наскучившими тестами — с момента, когда испытуемый вставал с постели (проверка рефлексов, оценка времени), вплоть до фиксации электродов на теле перед отходом ко сну.

Если Жак выполнял эти тесты с философским спокойствием, то Филиппу они вскоре осточертели, особенно один из них — с бусами. "Эти бусы, будь они прокляты! Вязальная спица, воткнутая в дощечку, и рядом — сорок бусинок, которые надо нанизать как можно скорее… Идиотизм!"

Эксперименты Шабера и Энглендера, после того как полученные данные подверглись длительному (в течение года) анализу, полностью подтвердили результаты эксперимента Мерете о существовании связи между фазами сновидений и глубокого сна, а также между фазой сновидений и деятельностью во время бодрствования. Эти эксперименты открыли новые перспективы, имевшие практическое значение: позволили отбирать людей, способных жить по 48-часовому ритму. Критерии этого отбора уже разработаны.

Наши изыскания по раскрытию механизма сна и внутренних часов человека значительно продвинулись вперед, но в то же время возникшие идеи необходимо было проверить на практике.

Вот почему два года спустя я очутился один в подземных недрах Техаса. Моему предприятию предшествовали два кратковременных эксперимента: молодая женщина, Элен Бробекер, в марте 1969 года провела месяц под землей, будучи оснащена датчиками нового типа для биологических измерений на расстоянии, сконструированными Пьером Вержезаком; затем — опыт группового пребывания в пещере в течение трех недель с участием Жерара Каппа, Филиппа Энглендера и Жака Шабера.

Впереди новый, более рискованный эксперимент.

"Через десять лет я повторю этот эксперимент, чтобы выяснить, сохранились ли у меня в тридцать три года те же реакции. Но на этот раз проведу в пещере не более двух недель".

Такое заявление, опубликованное во французских газетах, сделал я 26 сентября 1962 года в Фонде призваний, где меня чествовали за выдающееся достижение человечества, как утверждала международная пресса.

Это был своего рода вызов судьбе и страху, скорее громкая фраза, чем искреннее желание провести новый эксперимент.

Но проблемы чувства времени и старения притягивали меня как магнит. И к тому же чем я, собственно рисковал, ограничивая двумя неделями продолжительность моей новой изоляции под землёй десять лет спустя? Мне предстояло изучить, как изменяется первоначальное представление чувства времени с возрастом.

Однако поистине пути господни неисповедимы: это пари стало реальностью.

14 февраля 1972 года. За несколько минут до спуска в пещеру обнимаю мать, прилетевшую из Франции, чтобы присутствовать при этом торжественном моменте, и жену, Натали, которой передаю свои часы — символический жест! По лестнице спускаюсь на деревянную площадку, установленную на высоте двадцати метров над провалом. Эта площадка — конечный пункт канатной дороги, по которой будут поднимать на поверхность бутылки с мочой для анализа. Последний взгляд на круглое отверстие входа, прощальный взмах рукой, адресованный Натали, чьи волосы развевает ветер, и я устремляюсь в бездну, спускаясь лицом к стене (так быстрее). Прожекторы гаснут; остаюсь во мраке один.

Я — в Техасе, в 600 километрах от Хьюстона, в почти пустынной местности, стране "вестернов", на Рио-Гранде. Температура пещеры, где я проведу полгода в полном одиночестве, постоянна и составляет 21,5° по Цельсию.

Итак, десять лет спустя начинаю все сызнова… Зачем? Разве мало мне было одного раза? Когда 17 сентября 1962 года меня вынесли из пропасти Скарассон (я думал, что еще только 20 августа), я напоминал манекен с беспомощно болтающимися конечностями. Горноспасатели 6-го Республиканского отряда безопасности вытащили меня из пропасти, которая чуть было не стала моей могилой. Я был измотан, за два месяца давление у меня резко упало. Эксперимент в Скарассоне оставил серьезные последствия: ухудшились память и зрение.

Зачем же эта новая попытка? Дело в том, что в 1962 году, хотя я и потерял всякое представление о времени, ритм бодрствования и сна, как вы помните, у меня не изменился. Между тем в последующих экспериментах у всех, кого я посылал под землю, обнаруживался в тот или иной момент 48-часовой ритм. Очевидно, что со мной этого не случилось лишь потому, что я оставался под землей недостаточно долго, и я решил проверить свое предположение.