Отца нет, мать старуха, и ему ли бы не изварначиться на питье — ан нет! У иных при живых и добрых родителях парни одно смекают: где бы чего выпить и девку облапить. «А и те, кобылы, охотницы до вина и дозволяют себе то, на чего раньше расстриги не всякие решались», — нахмурилась Федосья и отвернулась от окошка.

Печная заслонка плотно придвинута, а жаркое такой дух пускает — впору слюнки глотать у стола. Ну куда, куда гости подевались? У Федосьи в избе и без вина всегда весело: чай заварен — пей да радуйся, и квасок, квасок-то какой забористый! И гармонь кум Слава загодя принес, на спевку когда еще уговорились. Новенькая заведующая клубом Тамара Курочкина обошла всех, кто когда-то пел в хоре ветеранов.

Выступали они на сцене у себя в Песках и в районе, грамот сколько навезли и баян впридачу. Только попивать кое-кто тогда начал, ну и в зале пьяно случалось. А теперь-то отчего бы и не петь? И моложе женщины да мужчины согласие дают, с ними песня сильнее и поплясать есть кому. Пущай молодежь смотрит, слушает и учится. Надоест, поди, им магнитофонами да транзисторами оглушать себя и людей, не должна красота народная умереть вместе с ними, старухами и стариками. Не должна!

Полетели из Настиного сундука всякие там отрезы ситцевые, сатиновые, штапельные и полусуконные, полетели прямо под ноги на половики, на засохшие кокорки назьма. Сама же она и наследила, прямо в чунях и топала после конюшни и хлева. Все, все бесило и злило Славу, во всем виновата Настя — Анастасия Александровна, дочь покойного Сана Горшка. Настроение у него упало еще вчера, когда собирался на дежурство и жена вернулась с улицы оживленная, с краснотой на лице, и суетливо загремела посудой на кухне.

«Ага, выпила, точно, выпила!» — догадался он и тревожно начал определять в уме: где, когда и чего? В сельской лавке вином давным-давно не пахнет, с тех пор, как отменили талоны и открыли всего один винный магазин на весь район. К подружкам-собутыльницам не отлучалась, а стало быть, причастилась браги собственного изготовления. Но где, где же зелье у Насти? В малухе, конечно, у скотины негде спрятать даже самую малую посудину.

Славе грешить, портить праздник не хотелось ни себе, ни Насте. Он, будто бы повязать сеть, пошел в малуху и наметанным глазом вмиг обнаружил тайник. Под связками поплавух и режевок, сложенных в углу подле верстака, и стояла корчага с брагой. Недели три, как рыба отловилась в сети. Слава собрал с озера их, просушил, повытряс зелень и склал сюда на пустой бочонок.

Как усыпила жена Славину бдительность? Бочонок убрала, заместо него сунула корчагу. Трезвая-то она сети ложила нормально, а сегодня вон они брошены как попадя. «Мать ее перемать! — нервно ругнулся Слава и сбросил сети на верстак. Все ясно, вот она, сволочь-брага! Длинные сильные руки у него затряслись, словно сам был после тяжкого запоя, но он совладал с собой. Одним махом выхватил корчагу, водворил из-под нар бочонок на прежнее место и уклал сети. Выглянул в притвор дверей — нету Настюхи, корчагу в руки и широко шагнул под сарай. А там нырнул в проем дверей хлева, пнул корыто из угла, вскружнул корчагу и резко опрокинул.

Вся бражно-зловонная жидкость быстро ушла сквозь щели пола в землю. Только и успел Слава хватануть носом кисловато-крепкий запах. Корыто — на место мокрого пятна, корчагу закатил на потолок хлева, а сам вернулся в малуху и закурил у верстака. Еле-еле унял дрожь тела и стукоток сердца. М-да, когда-то сам искал у Насти брагу, чтобы пить, потом она перестала прятать — пили вместе. А теперь вот борется с брагой, борется за Настину трезвость.

Покуда не приняла Славу, нажилась она со всяким дерьмом из бригад Сельэлектростроя, «дикой» бригады механизации трудоемких процессов на животноводстве, с шабашниками и просто бродягами. Законно в замужестве до него ни с кем не состояла. Из парней-одногодков Насти уцелело на войне всего-то двое: летчик со звездой Героя, оставшийся жить после отставки где-то на Волге, да красавец Николай Попов.

Впрочем, его задолго до приезда Славы похоронили, контузия унесла мужика на тот свет. Некому было сватать Настю, как и ее подруг, вот и не видывала она семейного счастья, не узнала, что такое дети и внуки.

Когда-то Настя до того извыкла прятать бражку и вино — собак пускай по следам и не найдешь. Даже когда вместе начали пить — долго не попускалась привычке прятать. Но как-то сама после себя не могла найти вино, заревела от бессилия, и лишь Слава выручил смекалкой фронтового разведчика и охотника. С того дня перестала совать бутылки по кустам, бурьяну и в поленницы дров, а брагу скрывала только от чужих глаз. В те-то далекие годы боролись не столь с пьянством, сколько с брагой и самогоном. По злу иные песковцы выдавали друг друга, участковому милиционеру и крепко «нажигали» штрафами и позором.

Сама собой укатилась куда-то волна борьбы с пьянством, снова в открытую люди пили и брагу, и самогон, а магазины прямо-таки ломились от всякого дешевого вина, прозванного в народе «гамырой». Грузовиками перли в села и деревни не продукты и промтовары, а водку и «гамыру». Порожние бутылки — мужики звали их «пушниной» — не принимали, и не только по селу — по лесам, полям, вдоль дорог, берегами озера и речки — всюду было «светло и зелено» пустых склянок.

На памяти у Славы, когда кочегарил он на молочнотоварной ферме, мужики «дикой» бригады без гроша в кармане угодили в запой. Занялись они не установкой автопоилок коровам, а прямо на автомашине с обнадеживающей надписью на будке «Техпомощь» целый день собирали бутылки. По селу, по дворам, по берегу озера и даже в делянки съездили, где весной колхозники рубили дрова. Две машины «заготовили пушнины», в бочках с горячей водой и стиральным порошком отмыли наклейки, убрали сургуч и свезли в город. Вина взамен навезли море! Три дня гудела ферма вместе с бригадой, заведующим Федором Дюрягиным и остальным персоналом. Кум Иван настрелял прямо здесь же голубей, и пошла «дичь» на закуску.

Господи, сколько же десятилетий бесились люди с вином! Да что они-то, колхозники и работяги! Начальство не мыслило никаких мероприятий без выпивки! На глазах у Славы сколько колхозных денег утекло с коньяками, водкой и закусками — пропасть! Один из череды председателей колхоза возлюбил Славу: во-первых, не из местных он, а во-вторых, Слава на банкете и пикнике необходимый человек. Врет здорово и на гармошке шпарит все, что душе угодно.

Славу устраивала роль «придворного шута», бог с ним, самолюбием, зато дармовое питье и закуска не магазинная. Ну и на «Волге» тебя везут, и ты с начальством на короткой ноге. Оно, начальство, тебя: Слава да Слава, а ты его по-братски: Петрович, Федосеич, Алексеич, в разгуле и того проще. «Эх, жили не тужили, пол-Россеюшки пропили», — вопили в те годы мужики по канавам и под пряслом огородов.

А ведь очень просто оказалось забросить пьянку… После больницы (отлежал тогда Слава почти месяц с желудком) так же в какой-то праздник выплыл он на озеро. Удивительная тишина стояла, озеро огромным овальным зеркалом отражало все дома с тополями вдоль берега, даже дальние леса, охваченные жаром осени. Стайки уток — буроголовиков, лысух, чернеди и крякв — казались совсем-совсем рядом. Какой-то очередной календарный праздник числился, к селу он отношения не имел, а все Пески гудели и бурлили. Одни, наверное, комбайнеры и водители машин не гуляли — страда же велась, остатки хлебов домолачивали.

Сидел Слава в лодке, наблюдал за всплесками карасей и гольянов, озирался на округу так, будто бы впервые в жизни увидел озеро, поскотину, леса и село. И до того резко да больно резанула мысль: эдак можно в пьяном угаре ничего не заметить и помереть не по-людски. А столько, столько в жизни хорошего, интересного и радостного! Взять те же книги — совсем ведь Слава забросил читать, словно и не он до войны девятилетку окончил на «хорошо», баянистом лесозаводского клуба работал, пол районной библиотеки перечитал. На войне не расставался с книжками, там ухитрялся читать. Работы Ленина многие сам читал и вникал в суть, а ныне, как и очень многие, слышит из чужих уст одни ленинские цитаты. Да и те для докладов начальству выписывают из книг всякие помощники.