Супруги Штранге держат по указанному адресу семейный пансион. У них есть сын Мишель[93] 25–30 лет, который занимается литературным трудом. Он живет обычно не в Париже, а у родителей. Не знаю, часто ли он бывает здесь и не знаю, продолжает ли он поддерживать отношения с моим мужем.

Муж почти никого не принимал дома, и не все его знакомства мне известны.

Среди многих фотографий, которые вы мне предъявляете, я узнаю только Кондратьева[94], которого встречала у общих друзей, супругов Клепининых, которые жили в Исси-ле-Мулино, на улице Мадлен Моро, д. 8 или 10. Я встречала его года два назад, когда Кондратьев имел намерение жениться на Анне Сувчинской, работавшей гувернанткой у г-жи Клепининой[95].

Мы с мужем были удивлены, узнав из прессы о бегстве Кондратьева в связи с делом Рейсса.

На одной из фотографий я узнаю также г-на Познякова[96]. Этот господин, по профессии фотограф, увеличил для меня несколько фотографий. Он также знаком с моим мужем, но я ничего не знаю о его политических убеждениях и что он делает сейчас.

Дело Рейсса не вызвало у нас с мужем ничего, кроме возмущения. Мы оба осуждаем любое насилие, откуда бы оно ни исходило.

Итак, как я вам сказала, я знаю только тех знакомых моего мужа, которые бывали у нас дома, и не могу вам сказать, был ли знаком Позняков с мадемуазель Штейнер[97] или с кем-нибудь из тех, чьи фотографии мне были показаны.

Я не могу дать никаких сведений о тех людях, которые вас интересуют.

17 июля 1937 года я с сыном уехала из Парижа в Лакано-Осеан. Мы вернулись в столицу 20 сентября. Муж приехал к нам числа 12 августа и вернулся в Париж 12 сентября 1937 года[98].

В Лакано мы занимали виллу «Ку де Рули» на улице братьев Эстрад. Этот дом принадлежит супругам Кошен.

На отдыхе муж все время был со мной, никуда не отлучался.

Вообще же мой муж время от времени уезжал на несколько дней, но никогда мне не говорил, куда и зачем он едет. Со своей стороны, я не требовала у него объяснений, вернее, когда я спрашивала, он просто отвечал, что едет по делам. Поэтому я не могу сказать вам, где он бывал.

По прочтении подтверждено и подписано

Комиссар дорожной полиции /подпись/

М. Цветаева-Эфрон /подпись/

<На бланке, аналогичном предыдущему>

Протокол от 1937 года 27 ноября

Дело Штейнер Рене, Шильдбах[99], Росси[100] и других. Свидетельские показания г-жи Марины Эфрон, урожденной Цветаевой, 43 лет, проживающей по адресу: 65, улица Жан-Батист Потэн в Ванве.

Мы, Борель Робер, Главный инспектор дорожной полиции при Главном надзоре службы криминальной полиции (Главное управление Национальной безопасности), офицер судебной полиции, помощник Прокурора Республики, согласно прилагаемому ниже поручению, исходящему от г-на М. Сюбилла, судебного следователя Верховного суда Лозанны, от 16 сентября 1937 года, переданному нам для исполнения 6 числа ноября месяца старейшиной судебных следователей департамента Сена и касающемуся следствия по делу Штейнер Рене, Росси и других, обвиняемых в убийстве и сообщничестве, вызвали для допроса свидетельницу, которая, предварительно заявив, что она не состоит в родственных или дружеских отношениях с обвиняемыми и не работает на них, и присягнув говорить всю правду и ничего кроме правды, показала следующее:

Меня уже допрашивал 22 октября этого года по поручению следственной комиссии судебный следователь из Парижа г-н Бетейль по поводу политической деятельности моего мужа. Мне нечего добавить к моим первоначальным показаниям.

Муж уехал в Испанию, чтобы служить в рядах республиканцев[101], 11–12 октября этого года. С тех пор я не имею от него известий.

Я знаю, что перед своим отъездом в Испанию он помогал уехать туда своим соотечественникам, выразившим желание служить в рядах испанских республиканцев. Не знаю, сколько их было. Могу назвать двоих: это Хенкин Кирилл[102] и Лева[103].

Подтверждаю, что не знала о том, что муж в 1936 году и начале 1937-го года организовал наблюдение за русскими или другими лицами, при содействии некоей Штейнер Рене, а также Смиренского Димитрия, Чистоганова[104] и Дюкоме Пьера. Мне также не известно, состоял ли муж в переписке с этими людьми.

Не берусь определить, действительно ли текст телеграммы от 22 января 1937 года, фотокопию которой вы мне предъявляете, написан рукой моего мужа.

По вашей просьбе передаю вам 9 документов (письма в конвертах и одну почтовую карточку), написанных рукой моего мужа.

Прочитано, подтверждено и подписано

Главный инспектор дорожной полиции,

офицер судебной полиции /подпись/

М. Цветаева-Эфрон /подпись/

Беседу с Идеей Брониславовной Игнатовой, урожденной Шукст, записала в октябре 1982 года в Сочи скульптор Нина Вельмина, создавшая впоследствии бюст Марины Цветаевой.

Запись этой беседы не вошла в изданный том «Воспоминаний о Марине Цветаевой», напечатанный в 1992 году в Москве в издательстве «Советский писатель». Между тем, на наш взгляд, воспоминания И. Б. Игнатовой очень информативны и вызывают несомненное доверие.

Хронологически они относятся непосредственно к тому периоду жизни поэта, которому посвящена данная книга.

Текст записи Н. Вельминой ранее был опубликован в журнале «Россияне» (1992, 11/12). В нашей публикации воспоминания несколько отредактированы: объединены темы и убраны многочисленные повторы.

Цветаева с сыном поселилась в трехкомнатной квартире видного ученого Б. И. Шукста, уехавшего на север в служебную командировку, поздней осенью 1940 года. Она сняла здесь одну комнату (14 кв. м) и прожила в ней до самой эвакуации, то есть до 8 августа 1941 года.

«Мы жили на Покровском бульваре дом номер 14/5, угол Малого Вузовского переулка, квартира 62. Это был так называемый «второй дом Совнаркома», в нем жили люди, занимавшие видные посты в государстве, — и такие ученые, как мой отец. В эти годы множество жильцов дома уже были арестованы, на нашей лестнице только две квартиры оставались неопечатанными».

Квартира была трехкомнатная. В большой комнате жила сама Идея — или, как ее тогда все называли, Ида Шукст, слева — в комнате поменьше — Марина Ивановна Цветаева с сыном Георгием (Муром), справа — супружеская пара, которая постоянно враждовала с М. И.

Однажды М. И. сказала Иде: «У меня свое везенье — продала янтарь и приобрела квартиру». И. Б. поняла это так, что та продавала свои вещи, чтобы снять комнату в их квартире. Она внесла деньги сразу за год вперед.

Лифтом она никогда не пользовалась, а квартира Шукстов была на шестом этаже. Вообще не любила никаких машин. Боялась переходить дорогу.

Какой была Цветаева? Если сказать в целом — смесь гордыни (изредка вдруг всплескивавшей) с полной беспомощностью.

Ида ничего не знала поначалу о своей новой соседке. Но однажды как-то взяла в руки энциклопедию и прочла, что М. И. — поэт, который был известен еще до революции. Это ее очень удивило.

Она была очень прямая, роста выше среднего, примерно 163–165 см. Очень худая, тонкая, узкая, она выглядела старше своих лет. Почти никогда не улыбалась. Одета была чаще всего в простую грубошерстную юбку (всю в сборках), черную блузу. На шее бусы, на руках — скифские браслеты. В облике преобладали мужские черты, вернее, мальчишеские, резкие движения. Лицо, напоминавшее профили на римских монетах. С другой стороны, было в лице и что-то будто скандинавское. И — ни кровинки, оно казалось восковым. Узкий нос, сухие неподвижные губы. Никакой косметики. Глаза очень светлые и какие-то беспомощные. Временами она напоминала большую птицу — движениями. Одежда всегда аккуратна, в облике — неизменная подтянутость.