Но когда наступила зима — шел 1835 год, — недовольство и брожение среди населения чрезвычайно усилились. И настолько усилились, что грозили вспышкой народного гнева. Подеста понимал это очень хорошо. Пожар мог вспыхнуть от малейшей искры. По любому поводу могли произойти события, чреватые самыми опасными последствиями. А о конкурсе ничего слышно не было. Музыкальная жизнь в Буссето замерла. Филармонический оркестр собирался по-прежнему в доме синьора Антонио, но никаких концертов и публичных выступлений не было. И даже богослужение в соборе проходило без музыки. Потому что филармонисты, возмущенные незаконным приглашением Феррари, отказались принимать участие в музыкальной части богослужения до тех пор, пока не будет пересмотрено постановление церковно-приходского совета и не будет объявлен конкурс на место органиста. И унесли из собора все партитуры торжественной церковной музыки. И настоятель не мог воспрепятствовать этому, так как все эти партитуры являлись собственностью Филармонического общества. И теперь городок так и жил совсем без музыки.
А недовольство все росло и росло. И подеста чувствовал и понимал это очень хорошо, но также хорошо он понимал и то, что изменить создавшееся положение не в его силах.
И вдруг пятого января после полудня по городу разнесся слух, что завтра, в праздник Богоявления Джузеппе Верди выступит за органом в церкви Санта Мария дельи Анджели. Городок заволновался. Одни любители музыки поспешили к дому Барецци, другие — к церковной сторожке. Слух подтвердился. Да, это правда: Джузеппе Верди выступит завтра за органом в церкви Санта Мария дельи Анджели. Его пригласили отцы францисканцы. Церковь принадлежала ордену и не была подчинена соборному капитулу.
На другой день люди потянулись к церкви с пяти часов утра. Еще только начинало светать. На чистом небе ярко горела утренняя звезда и было очень холодно. К шести часам все скамьи между колоннами были заняты. Правда, церковь наполнилась главным образом беднотой, людьми неимущими, которые, когда ближе к началу службы стали подходить жители города побогаче, с охотой уступали свои места за мелкую монету. Но, отдав места для сидения, они не уходили из церкви, а продолжали стоять тут же, прислонившись к колонне или отойдя немного в сторону, к стене.
Слух о том, что братья францисканцы пригласили Верди играть на органе во время торжественного богослужения, разнесся необыкновенно быстро. Много народа приехало из окрестных деревень. На площади вдоль стены монастырского сада стояли повозки. На земле валялась солома. Можно было подумать, что сегодня в Буссето базарный день.
Очень скоро небольшая церковь оказалась переполненной народом. Было так душно, что многие женщины обмахивались веерами. Под высокими сводами стоял приглушенный, но несмолкаемый говор. Перешептывались.
— Наконец-то мы услышим вдохновенную импровизацию, — говорили любители музыки.
— Давно наш молодой маэстро не выступал у нас.
Многие, не стесняясь, громко говорили, что Феррари будет сегодня посрамлен перед всем городом.
— Да, да, придется ему убираться восвояси.
И смеялись, и потирали руки. Но недоверчивые и осторожные только вздыхали и, оглядываясь по сторонам, шептали:
— Дал бы бог, дал бы бог!
Народ шел к церкви толпами. Пришедшие последними входили в церковь с большим трудом. Они проталкивались вперед, упорно работая локтями, и вполголоса выражали свое неудовольствие. Зато братья францисканцы были очень счастливы. Они давно не видели у себя такого наплыва верующих.
Церковь Санта Мария дельи Анджели, обычно полутемная, была освещена a giorno. Об этом позаботилось Филармоническое общество. Из лавки синьора Антонио было прислано в подарок отцам францисканцам огромное количество свечей. Теперь все были зажжены. Желтоватые язычки пламени дрожали в нагретом воздухе. Воск стекал прозрачными, медленно затвердевающими струйками. Особенно много свечей горело у алтаря. Они были поставлены очень тесно, почти вплотную. От сильного жара свечи никли, гнулись и слипались вместе. И тогда они вспыхивали общим высоким пламенем, как факел. Мальчик, прислуживавший во время обедни, едва успевал поправлять их.
Кто-то из пришедших сообщил, что в соборе пусто, и настоятель, каноник дон Габелли, вне себя от ярости.
Народ все еще прибывал, но войти в церковь было уже невозможно. Запоздавшие остались на площади.
Через распахнутые настежь двери они видели только море голов и вдалеке красноватое сияние — отблеск свечей у алтаря.
Служба началась. Мужчины на площади обнажили головы. Но молитвенное настроение было сразу нарушено. Люди насторожились… Не до молитвы…
К площади приближался отряд всадников. Был слышен топот коней, отдельные гортанные выкрики, слова команды. И даже те, кто стояли в церкви недалеко от входа, слышали этот шум — и топот коней, и гортанные выкрики, и слова команды. На площадь выехал взвод драгун с офицером. Он сразу же проявил тупую жестокость завоевателя. Хотя на площадь было не проехать — так тесно стояли люди, — он все же отдал солдатам приказ двинуться к церкви. Кому-то отдавили ноги, кому-то помяли ребра. Со всех сторон понеслись пронзительные крики. Офицер оставался надменно-безучастным. Рукой в белой перчатке он туго натянул поводья на крутой шее серого в яблоках иноходца. Конь осторожно переступал сильными, крепко подкованными ногами. Ему было непривычно стоять в самой гуще толпы, точно полицейской лошади. И он похрапывал и прядал ушами.
Орган в церкви братьев францисканцев был меньше соборного, но в руках умелого и опытного органиста он мог звучать весьма внушительно и торжественно. Построил его полвека назад славный бергамасский мастер Грациадеи Серасси, ученик и достойный преемник знаменитых Антеньяти — Костанцо и Паоло — из Брешии. Каждая деталь монументального и сложного по конструкции инструмента была отделана с любовью и точным расчетом. Конечно, орган в церкви Санта Мария дельи Анджели не отличался той мощностью басов, теми по-истине громоподобными раскатами, которые всегда поражали слушателей в соборе, но меньший и не столь громогласный инструмент мог успешно соперничать — и не только с органом соборным, но и с другими, еще более значительными — во всем, что касалось богатства и разнообразия регистров, чистоты призвуков и ровности в работе мехов. И еще: он отличался необыкновенно насыщенной мягкостью в звучании регистра больших труб, самых больших и толстых по объему труб, закрытых сверху. Удивительно округло и наполнено звучали басы в этом регистре, когда воздух, дважды пробежав всю шестнадцатифутовую длину трубы, вырывался наружу через маленькую отдушину. Очень удался этот регистр бергамасскому мастеру. Звучание его можно было сравнить с огромной, мощно-певучей виолончелью.
Молодой Верди, казалось, сроднился с инструментом, на котором выступал сегодня впервые. Недаром же он был органистом с десятилетнего возраста. И любители музыки переглядывались. Маэстро не обманул их ожиданий. Должно быть, он провел не один час в церкви братьев францисканцев, изучая тембры и звучности различных регистров органа. Впрочем, иначе и быть не могло. Ведь молодой маэстро знал, что без этого внимательного изучения тембров и звучаний не овладеешь инструментом, не сумеешь найти в нем самые красивые и выразительные звукосочетания. Он знал, что хороший органист сам находит в каждом инструменте новую звучность музыки, сам создаст ее, по своему усмотрению соединяя регистры и извлекая из аккорда те или иные призвуки. А на это уходит очень много времени. И еще больше времени уходит, пожалуй, на то, чтобы чутко настороженным слухом уловить и проверить, как плывут и разносятся эти созвучия в гулком каменном здании, как резонируют они в разных частях этого здания — между колоннами, в боковых приделах и наверху, под далекими безмолвными сводами. Потому, что музыкальные инструменты, так же как и люди, хотя и не похожи друг на друга, но подчинены определенным законам среды. И если характер человека формируется в зависимости от жизненных условий, в которых он постоянно пребывает, то характер и возможности звучания зависят не только от творческой фантазии и искусства органиста, но и от архитектурных пропорций и акустических условий храма, где находится орган. Настоящий органист знает об этом. Знал это и молодой Верди. И он не обманул ожиданий любителей музыки. Они переглядывались и улыбались. Давно-давно не испытывали они такого высокого и полного наслаждения.
