Вечность приблизилась, взяла за руку, обняла его, заглянула в глаза. А глаза у вечности… он впервые увидел ее глаза. Поздно бояться.

Он принял вечность, обнял ее, поцеловал в губы… и она осталась. Навсегда. Его вечность. Его. Кто другой бы посмел? И нет ей конца.

* * *

Как это было?

Тизкар лежал на спине, уставившись в небо и пытался вспомнить, осознать, но мысли только неразборчиво гудели в голове.

– Мы победили? Да? – язык слушался плохо.

– Победили, – глухо подтвердил голос, откуда-то издалека, – ты победил, царь, войска Урушпака разгромлены. Ты герой.

Герой устало скривился. Они победили… а небо… Небо.

Он лежал навзничь на земле и смотрел в небо, бездонное, бесконечное, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем. Лохматые облака лениво плывут куда-то по своим делам, а в облаках носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. Они все-таки победили.

Люди потихоньку вставали, приходили в себя, искали своих. Люди устало бродили среди живых и мертвых, врагов и друзей. Люди выиграли эту битву, и те и другие – выиграли. Успели. Теперь можно просто жить. Люди радовались, и люди плакали… И Тизкар долго стоял над трупом стрелка, пронзенного копьем насквозь, долго искал Мелама, и не нашел. И горели всю ночь погребальные костры.

И Этана всю ночь обнимал жену, не веря, что все позади, и не мог уснуть, слушал как сын тихо ворочается в колыбельке. И звонко трещали цикады за окном, мерцали далекие звезды…

Много еще будет всего – новые войны, новые победы. И снова засеют поля, и снова соберут урожай, и овцы будут бродить среди маков в степи. Желтые звездочки гусиного лука и горицвета рассыплются по бескрайним полям, и могучие кедры будут гудеть на ветру. Много будет.

Скоро заделают выщерблены на Аннумгунских стенах, сложат доспехи, повесят на стену мечи, помянут мертвых. Воспоют и забудут. Лишь старики вечерами станут рассказывать детям о далекой войне… Человеческая память коротка, как короток век. Забудут даже богов, ибо боги ушли. А люди остались.

Люди разошлись по своим домам, по своим делам, потихоньку примерили на себя новый мир, заглянули в самые дальние уголки, и мир оказался куда больше, чем им казалось. Так всегда бывает, когда кончается детство, и уютный дворик у дома перестает казаться огромным миром. Дети вырастают… Однажды, наверно, они расправят крылья и полетят к звездам… Возможно, однажды сами будут играть в игры… И солнце коснулось тонким лучом края небес на востоке. И начался новый день.

Эпилог

Если кто скажет горе сей: «Поднимись и ввергнись в море», – и не усомнится в сердце своём, а поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет.

Марк 11:23

Ленка, закусив губу, старательно запихивала в вазу целую охапку хризантем.

– Привет, солнышко, как прошел день?

– Хорошо, – улыбнулась она, подставляя щечку для поцелуя.

– Как папа?

– Да ничего, он там, на веранде сидит, чай пьет. Хочешь, сходи пока к нему, а я сейчас.

Атт привычно располагался в большом плетеном кресле у стола, ноги заботливо укрыты теплым пледом, руки заметно трясутся, когда он подносит чашку ко рту, щеки запали, нос слегка заострился. И только в по-прежнему ясных, голубых глазах плещется беззаботно-высокое небо.

– Димочка, проходи, садись, – улыбается Атт, – наливай себе чайку. Вон там печенье бери, Лена сама пекла – вкусное, с орешками.

Дима кивает, пододвигает поближе высокий стул. Печенье и правда вкусное, не зря вчера Ленка пять раз за день звонила, чтобы по дороге домой он не забыл зайти в магазин, купить грецких орехов и муки. Потом до ночи крутилась у плиты, а он, довольный, сидел рядом, слушая Ленкину болтовню. Она так изменилась с тех пор, стала тихой, домашней… уже два года как его жена. К отцу ездили вместе, каждые выходные… сегодня, правда, он чуть задержался.

– А я вчера у Эмеша был, вино пили, – хвастается Атт, все так же счастливо улыбаясь чему-то своему, глядя вдаль, – у них там сейчас знаешь какое вино, из-за моря, с хайдарских виноградников…

– Опять эти сны ему снятся, – тихонько говорит Лена, садясь рядом, – не знаю, верить ли…

Она тоже улыбается, только грустно. Как тогда – светлые волосы собраны в хвост, голубые джинсы и маечка… нет, полосатый свитер с оленями, сейчас холодно.

– Ты думаешь для нас это было правдой, Аик, или тоже только сном?

Она вздрагивает, в глазах, кажется, сверкают слезы… Пусть бы лучше лишь сном.

* * *

– Вон какой у меня парень растет! Герой! – Тизкар подхватил визжащего от восторга малыша на руки, подкинул в воздух, потом поймав, потрепал по белобрысой голове.

– Герой! Хорошим царем будет, весь в отца, – согласился Этана, ухмыляясь в бороду.

Пятилетний мальчишка, размахивая деревянным мечом, гонял по двору здоровенного петуха с уже изрядно пощипанным хвостом, петух отчаянно хлопал крыльями и не сдавался. Его, этого мальчишку, когда-то нашли в корзине у реки, новорожденного, красного, заходящегося от крика. Пригляделись, отнесли царю. Тизкар тоже пригляделся и ахнул.

– А что, моя-то все равно только девок рожает, мальчиков никак, – станет объяснять потом, то ли оправдываясь, то ли просто недоговаривая чего-то важного. – Вот и усыновил, пусть будет наследник. У царя должен быть наследник.

У царя должен быть наследник. Вот он какой, невысокий коренастый парень с пронзительным взглядом голубых, ясных, словно весеннее небо, глаз. Одного только взгляда этих глаз достаточно, чтобы все поверили – наследник, хорошим царем будет. А белобрысый – так это в мать. Тизкар любил его как родного.

А еще Тизкар любил гулять по высокой Аннумгунской стене – отсюда открывался самый лучший вид на море, отсюда можно увидеть его целиком – изумрудно-зеленое, вскипающие у пристани пенной волной, чистым кобальтом уходящее в горизонт.

Недавно из-за горизонта приплыли торговые корабли, важные заморские купцы-хайдары разинув рты восхищались величием Аннумгуна и наперебой предлагали товары, один другого чудесней. Оказалось, за морем есть большая земля, до нее всего пять дней пути, при попутном ветре.

За песками Бехреша тоже скоро открылась неведомая страна – бескрайние, наполненные зноем саванны и люди, с обожженной солнцем кожей. Степи Кузуна уходили далеко на восток, теряясь в туманной дали, и даже костистые хребты Унхареша перестали быть краем света.

Мир стремительно расходился ввысь и вширь, расплеснувшись морями, раскинувшись лесами, взмыв под самые небеса снежными пиками гор, а в небесах, почти на недосягаемой высоте, носились ласточки, радуясь нежданной свободе.

* * *

– Как тебя звали, Сар, там, в другой жизни?

– А была ли она?..

Алый дракон на борту поводит ушами, прислушивается, косит единственным глазом.

– Может и не было.

Только белоснежная галька шуршит у ног.

Под занавес – интермедияТуманы Айдарики

И невероятные вещи подобные этим случаются. Но ты должен сначала поверить в них. Не ждать пока ты сначала их увидишь, потом прикоснешься, потом поверишь… Ты должен сказать это от всего сердца.

Уоллес Черный Олень, лакота

Лето давно перевалило через середину, и медленно остывало от испепеляющей жары.

В неподвижном прозрачном воздухе звенели кузнечики, пахло пожухшей травой, мятой и утренним туманом. Первые золотые лодочки ивовых листьев уже коснулись воды – легкие, тонкие. Савранга подхватила их, закружила, радуясь новой игрушке, и потащила показывать морю. Но море степенно перебирает гальку у берегов, ему нет дела до детских глупостей.