В богатой приемной королевского дворца Хмельницкого встретил канцлер Оссолинский. Это был высокий уже не молодой человек с холодными, даже суровыми чертами лица, не утратившим его красоты. В его голубых глазах светился ум; изящные манеры, полные достоинства, обнаруживали светского человека.

– Пан Хмельницкий желает видеть его величество? – осведомился канцлер. – Могу я знать, по личному или общественному делу?

– На этот раз по личному, пан государственный канцлер, – отвечал Хмельницкий.

– В таком случае не смею предлагать пану советов, – осторожно проговорил канцлер. – В личных делах я не считаю себя в праве быть посредником, хотя и слышал кое-что о постигших пана Зиновия несчастьях. Могу только заметить, что сегодня его величество мене чем когда-либо способен выслушать пана. Лучше бы отложить аудиенцию до другого раза.

– Я не могу долго ждать, – проговорил Богдан, – так как тороплюсь уехать из Варшавы.

– Как угодно пану Хмельницкому; я доложу его величеству. Но сперва еще один вопрос.

Оссолинский понизил голос.

– Каковы дела на Украине? Уверен ли пан Хмельницкий, что если бы королю понадобилась помощь казаков, то он мог бы поднять людей?

Богдан колебался с ответом.

– А пан канцлер полагает, что его величество рассчитывает на казаков? – спросил он в свою очередь.

– Его величество не переменил своих воззрений, а вражда его с панами за это время еще более обострилась.

– Я могу пану канцлеру сказать только, – уклончиво отвечал Богдан, –что казачество, как один человек, встанет против своих притеснителей панов.

Оссолинский ловко прекратил разговор и пошел доложить королю о Богдане.

Король, видимо, еще находился под впечатлением постигших его неудач на сейме, тем не менее он принял Богдана ласково, пригласив движением руки занять кресло против себя.

– Канцлер доложил мне, что пан Хмельницкий желает видеть меня по личному делу?

– Да, ваше величество, мне пришлось на самом себе испытать все несправедливости, которым подвергается народ.

Богдан рассказал все, что с ним случилось.

Король слушал внимательно, потом подумал немного и сказал:

– Да, дело твое правое, в этом я вполне уверен, но помочь тебе невозможно: судебным порядком ты ничего не можешь добиться, там все основано на формальностях, а форменных документов у тебя нет.

– Но, может быть, ваше величество найдете возможным оказать влияние на старосту Чигиринского, – заметил Богдан. – От него зависит дать мне нужный документ на владение Суботовым.

Король горько усмехнулся.

– Мое влияние ничего не значит, – отвечал он. – Я самый несчастный король, какого только можно представить. Я должен смотреть из рук панов, делать то, что они прикажут. Ты, Хмельницкий, как честный человек, как казак, гораздо счастливее меня. Ты можешь силе противопоставить силу, как воин и оскорбленный человек, а я? Что я могу сделать? Я связан по рукам и ногам, в моем распоряжении нет даже войска. Всякий из моих приближенных может меня оскорбить, и я не могу требовать удовлетворения, так как это ниже моего королевского достоинства.

– Вашему величеству стоит только пожелать, и войско у вас будет –казаки довольно натерпелись от панов. То, что я испытал теперь, испытывает каждый; многим приходится еще горше, чем мне. Паны так привыкли к своеволию, что даже воля короля для них не священна. Милости, оказанные вашим величеством, только еще более раздражили их против казаков. Они чувствуют, что стоит вашему величеству сказать одно слово, и вы найдете в казаках верных своих слуг.

Король задумчиво слушал Хмельницкого.

– Я знаю обо всех утеснениях, причиняемых панами казакам; но в настоящее время я не в силах помочь им. Я не могу стать в открытую борьбу со шляхетством, для этого нужно слишком много военных сил, одних казаков недостаточно.

Хмельницкий ожидал такого ответа.

– Итак, ваше величество, и вы не можете мне сказать ничего утешительного. Несмотря на то, что Чаплинский не прав, он будет владеть Суботовым, а я останусь ни с чем.

– Этого я не говорю! – возразил король. – Мог же Чаплинский найти себе и товарищей, и приятелей, это можешь сделать и ты.

Король поднялся с места; его примеру последовал и Хмельницкий.

– Вообще, я удивляюсь вам, казакам, – продолжал король. – Вы ищите защиты у короля, а он и сам был бы рад, чтоб его кто-нибудь защитил.

– Что же нам делать, ваше величество, – возразил Богдан, – где же нам искать наших прав, как не у нашего законного повелителя.

– Права, закон!.. – с горечью сказал король, – все это слова! А на деле силе надо противопоставлять силу…

Король сделал два шага к Хмельницкому, прикоснулся к его сабле и сказал:

– Вот ваша защита! Разве вы не воины, у вас есть сабли, кто же вам запрещает постоять за себя?.. А, может быть, наступит время, когда и мне ваши сабли пригодятся.

Хмельницкий отвесил низкий поклон.

– Ваше величество разрешаете мне то, о чем я уже не раз и сам думал, – отвечал он.

Король отпустил его, а в приемной его опять встретил Оссолинский и несколько раз повторил ему, что все их планы остаются по-прежнему без всяких перемен; если Хмельницкому удастся поднять казаков, то они легко могут способствовать тем преобразованиям, о которых мечтает король.

В гостинице Хмельницкого ожидал православный священник, невысокого роста, подвижный, с греческим типом лица, с проницательными быстрыми глазами.

– Здравствуй, отец Иван, – приветствовал его Хмельницкий. – Что нового?

– Об этом тебя надо спросить, – отвечал священник.

– Кажется, теперь скоро придется начать дело, – отвечал Хмельницкий, усаживая гостя. – Сам король советует постоять за себя.

Отец Иван пытливо взгляну на него своими рысьими глазками и с презрительной усмешкой возразил ему:

– Ты все еще надеешься на короля? Ни в чем тебе твой король не поможет! При его слабохарактерности, при его неумении вести дело, казаки только проиграют, если будут держаться за него.

Богдан хитро посмотрел на своего собеседника.

– Вижу, что ты опять будешь мне говорить про царя московского.

– Конечно, московский царь мог бы больше вам помочь в вашем деле. Он только ждет повода, чтобы начать войну с Польшей.

– Знаю я, только нам-то от этого не легче… Нет, уж я лучше обращусь к татарам: те проще, от них потом откупиться можно.

– Не дело ты говоришь! – остановил его отец Иван. – Союз с нехристями – плохой союз; ты их привлечешь на русскую землю, покажешь им путь, они потом и повадятся рабов в Украине набирать.

– Не повадятся, можно потом и отвадить… Лишь бы сила была, вот что главное… Надо нам силой народной заручиться, а там и паны по нашей дудке плясать, друзьями нашими станут; нужно только припугнуть их хорошенько… – Не запугать вам панов, – с уверенностью возразил священник, – притихнут они на время, а там опять начнут хлопов давить… Уж потому они не могут быть нашими друзьями, что они нашу веру презирают. А под властью самодержавного царя московского, православного, жить вам будет куда свободнее…

– Бог весть, Бог весть! – с сомнением проговорил Богдан. – Да царь-то московский от нас еще и не уйдет, как не уйдет и король польский… А лучше ты мне вот что скажи, есть ли у тебя надежные товарищи из духовенства, такие, чтобы на них можно было положиться вполне?

– Найдется довольно, – отвечал отец Иван. – В каждом селе, в каждой деревне человека по два, по три найдется недовольных, и наша братия, священники, помогут их тебе выставить. Со всяким русским священником, если только он не униат, можешь говорить свободно, по душе. Бери только оружие, все мы станем за тобой, поднимется земля русская, как еще никогда не поднималась…

– Вот увижу сам, как поеду назад, – отвечал Хмельницкий, провожая гостя. – Спешить теперь мне некуда, хозяйства нет; буду прислушиваться, да присматриваться…

– Ох, хорошего немного увидишь! – заметил с горькой улыбкой отец Иван.

На следующий день Хмельницкий оставил Варшаву и отправился обратно а Украину. Он ехал не торопясь, останавливался всюду, где только видел или слышал интересное. В одном селе он заметил необычайное волнение и подъехал к кучке людей узнать, в чем дело.