– Это Чесма, Прохор, настоящая Чесма. Была такая битва во время войны с турками в царствование Екатерины Второй. Тогда русский флот ночью в Чесменской бухте, что на острове Хиос, сжег весь турецкий флот. Ужасно интересно было бы узнать, кто и зачем сейчас сжег германцев?
Комиссар лишь пожал плечами. Ему в Центробалте ни о каком таком новом чудо-оружии никто ничего не говорил. Там все больше напирали на революционную бдительность и на то, чтобы не пропустить германца в Петроград. А сейчас произошло такое, о чем надо было срочно сообщить рапортом лично товарищу Дыбенко, председателю Центробалта. Оторвавшись от наблюдения, он ответил Звереву:
– Я, мичман, знаю столько же, сколько и ты. Скажу только, что я на одной такой летающей машине флаг наш Андреевский видел, а значит, они не англичане и не американцы. Наши это, русские. Пойдем, поможешь рапорт товарищу Дыбенко составить. В юзограмме напишем все, как есть, то, что видели своими глазами. Германца побито несметно, и народа, и кораблей. Может, товарищ Дыбенко чего знает?
Тем временем взрывы в заливе практически прекратились. И тогда с моря до артиллеристов батареи, задробивших стрельбу, донеслись крики ужаса и боли. Это орали раненые немецкие солдаты и те, кто сошел с ума во время страшной бомбардировки.
Солнце еще не взошло, но уже было достаточно светло. Немецкие солдаты, безуспешно пытающиеся спастись, сотнями барахтались в холодной осенней воде. Кто-то из них не успел надеть спасательные жилеты и сразу же утонул. Но можно сказать, что этим «счастливчикам» повезло, и смерть их была легкой. Те же, кого пробка жилетов удержала на поверхности, умирал от холода в ледяной воде залива Тагалахт долго и мучительно.
Когда солнце наконец появилось из-за горизонта, к берегу мыса Хундерсорт волны стали выносить трупы в спасательных жилетах и без них. Их было много, очень много…
Выбросившиеся на пустынный берег десантные и боевые суда германцев продолжали гореть. Вся поверхность бухты была усеяна обломками уничтоженных кораблей, трупами десантников в серых мундирах и моряков в черных форменках.
Командир и комиссар батареи, отправив рапорт Дыбенко и заодно комфлоту Бахиреву, снарядили из добровольцев группу, которая на баркасе обследовала берег бухты Тагалахт, а также немецкие корабли, выбросившиеся на мелководье. Никто из тех, кто сумел выбраться из воды и уцелеть на разбитых, изрешеченных осколками транспортах и плашкоутах, и не подумал оказать сопротивление. Противник был настолько деморализован, что при приближении патруля тут же поднимал руки. Тем более что большинство немецких солдат утопили свое оружие в море. Некоторые из уцелевших немецких десантников и моряков находились явно в невменяемом состоянии. Часть из них просто спятила. Те же, что сохранили разум, в ужасе что-то бормотали. Мичман Зверев, немного знавший немецкий язык, перевел комиссару Москвину и другим матросам то, о чем рассказывали немцы.
По их словам, они вышли из Либавы в составе десантного корпуса, для того чтобы захватить острова Моонзундского архипелага. На транспорты было погружено все необходимое для постройки в месте высадки пристаней. Командиры сказали им, что русская армия сражаться не будет, и что им предстоит просто легкая прогулка. Дескать, бравые солдаты кайзера сойдут на берег, не замочив ног, и одним своим видом разгонят русише швайне, которые уже закончили для себя войну и ждут не дождутся, когда немцы возьмут их в плен. И вот тогда, когда от начальников десантных партий поступила команда приготовиться к началу высадки, и произошло самое страшное.
Тут немцы начинали дрожать и нести полную околесицу. Они бормотали что-то о «летающей смерти», об «оружии бога Тора» и о «крылатых всадниках Апокалипсиса». По словам пленных, вдруг разверзлись небеса, и на них набросились все силы ада. И что они – три десятка человек – это все, что осталось от полностью укомплектованного десантного корпуса германской армии.
По мере того как мичман Зверев переводил рассказы пленных, у русских моряков от ужаса начинали шевелиться волосы на голове. Те, кто еще верил в Бога, стали тайком креститься. Можно было верить или не верить пленным, но почти все из того, о чем они рассказывали, моряки видели своими глазами. И главное, молодые немцы, испытавшие на себе всю мощь неизвестного противника, за одно проклятое для них утро стали седыми, словно столетние старцы. Мичман Зверев, который считал себя просвещенным атеистом, и комиссар Москвин, который давно не верил ни в Бога, ни в черта, тоже вдруг почувствовали себя как-то неуютно.
Приказав артиллеристам собрать всех пленных в одном из пустующих капониров батареи, они отправились на КП ждать новых данных об обстановке на море и хоть каких-то распоряжений от командования флота и Центробалта.
12 октября (29 сентября) 1917 года.
Петроград, Кавалергардская улица, дом 40,
типография газеты «Рабочий путь
Александр Васильевич Тамбовцев
Сталин взял переданную ему юзограмму – так в то время назывались телеграммы, передаваемые с помощью электромеханического буквопечатающего телеграфного аппарата системы Юза, клавиатура которого напоминала клавиши аккордеона, – и стал внимательно ее читать. Потом он хмыкнул, перечитал снова и протянул бланк генералу Потапову.
– Извините, товарищи, – усталым голосом произнес Сталин, – только теперь я могу поверить в то, что вы мне рассказали. Слишком уж фантастически все это звучало. Как вы там сказали: «Мы люди из будущего, с русской военной эскадры, прибывшей из 2012 года…» А вот теперь, после этого сообщения Центробалта, я даже не знаю, что и думать, – он прошелся по выгородке взад-вперед, потом повернулся в нашу сторону и посмотрел эдаким своим пронзительным, тигриным взглядом. – Мне ничего не остается, кроме как поверить вам.
В ответ на это заявление я только слегка улыбнулся. Ведь доказательств нашей нездешности было у нас достаточно. Тем временем генерал Потапов в свою очередь два раза перечитал сообщение, крякнул, снял с носа пенсне и тщательно его протер белоснежным носовым платком.
– Да, как все просто, – усталым голосом сказал он, – и как все страшно. Еще в середине августа мы получили от наших агентов информацию о том, что германцы готовятся к прорыву в Рижский залив. Сказать честно, никто из нас даже и не рассчитывал на то, что армия и флот, находящиеся в сильнейшей степени разложения, смогут отразить немецкий удар.
Но сейчас наблюдатели на Эзеле сообщают, что в море горят и взрываются немецкие транспортные и боевые корабли, в заливе Тагалахт волны выносят на берег трупы немецких солдат и моряков. – Генерал вздохнул. – Южнее селения Памерорт на берег выбросился поврежденный германский крейсер. Батареи Балтфлота открыли огонь по освещенным пожаром немецким кораблям. На ноги поднят разведотдел Балтфлота, служба радиоперехвата каперанга Ивана Ивановича Рейнгартена пытается перехватить вражеские радиограммы и определить уровень немецких потерь.
– Наши определят быстрее, – машинально сказал я, потом вспомнил про самое главное и повернулся к Иосифу Виссарионовичу и спросил: – Товарищ Сталин, а сегодняшний номер «Рабочего пути» уже печатают?
– Ай, бодиши! – воскликнул будущий вождь и учитель, быстро ухватив мою мысль. От волнения у него на мгновение даже прорезался резкий кавказский акцент. – Адын момент, таварищи, – и главред «Рабочего пути» почти бегом отправился куда-то вглубь типографии.
А генерал Потапов, еще раз пробежав послание Центробалта, задумчиво посмотрел на меня:
– Не знаю, как к вам и обращаться-то…
– Николай Михайлович, – ответил я, – у нас принято обращение «товарищ», но если вам оно непривычно или неприятно, то можете называть нас по имени и отчеству.
– Хорошо, Александр Васильевич, – кивнул генерал Потапов. – В силу моих должностных обязанностей, сейчас меня интересует, каковы дальнейшие планы вашего командования. Дело вот в чем… – Генерал в раздумьях снова начал протирать пенсне. – Германцев вы разбили. Этот фигляр и болтун Керенский, естественно, завтра же объявит себя великим полководцем и припишет себе все заслуги в поражении немецкого флота. А это плохо – лавры победителя могут, хоть и ненадолго, прибавить ему популярности…
