Большевик усмехнулся:

– А я Пашка Щербатый. – Он резко крутанулся к матери, бессильно обвисшей на руках дюжих красноармейцев. – Что, белых полковников в доме скрываешь, с-сука?!

Он упругим кавалерийским шагом двинулся к матери, сжал ее лицо в корявых руках, мотнул в сторону лежащего на земле Владимира:

– Что, жалко сыночка убитого, да?.. А теперь смотри, сука старая, что мы с твоим муженьком-полковником сделаем! Смотри, не отворачивайся! Смотри!..

Дальнейшее Владимир не мог забыть, как ни старался. Четверо красных, взяв отца за руки и ноги, поднесли его к углу горящего дома, раскачали и с размаху сильно ударили головой об угол дома. Раз, другой, третий… Мать в ужасе кричала, рвалась из чужих рук. Владимир из последних сил пытался привстать, но сознание мутилось, руки не слушались.

– Смотри, не жмурься! – слышал он чужой, нечеловеческий, дикарский рев. – Смотри!!!

Красные еще несколько раз ударили отца головой о стену и бросили его тело в пылающий оконный проем…

Владимир вздрогнул и открыл глаза. Закипевший чайник бурлил от возмущения на керосинке. Рядом с Сабуровым стоял квартирный хозяин, низенький пузанчик, одетый с претензией на какой-то одному ему ведомый шик.

– Послушайте, вы шо, хотите распаять мне чайник? – завел он с неистребимым одесским акцентом. – И это после того как вы не платите мне за комнату уже три месяца? Не, я все понимаю, я сам бежал от большевиков из Одессы, но моему терпению есть пределы. Крайний срок – послезавтра, или сюда приходит полиция, а она ой как не любит русских!

Не слушая хозяина, Владимир снял с керосинки чайник и пошел в комнату. «Послезавтра, послезавтра», – тупо стучало в голове.

Мать с трудом приподнялась на постели. Стараясь не встречаться с ней взглядом, Сабуров насыпал в стакан заварки, наклонил над ним чайник с кипятком.

– Ну что доктор сказал, сынок?

– Все в порядке, мама, – вздохнул Владимир. – Полежишь немного, и все пройдет. Это все нервы, знаешь…

– Лекарства выписал?

– Да, вот рецепт. – Сабуров осторожно поставил горячий стакан на тумбочку у постели. – Я сейчас сбегаю в аптеку.

Губы матери задрожали.

– Ты прости меня, сынок… – чуть слышно произнесла она. – Если бы не я, жил бы ты, как люди, женился бы давно…

– Мам, да при чем тут ты?

– Да, да, – закивала мать, – конечно, это все революция. Господи, будь они прокляты, все эти Ленины, Троцкие… Жили спокойно, и тут… За что, Боже мой, за что же…

Она тихо, обессиленно заплакала. Владимир осторожно коснулся поцелуем лба матери.

– Мама, не надо. Все будет хорошо, вот увидишь… – Он краем глаза бросил взгляд на часы. – Ты лежи спокойно, а я в аптеку. Ладно? Я быстро.

– Только на работу не опоздай, сынок, – сквозь слезы попросила мать. – Ну как уволят тебя, что тогда?..

Владимир кивнул, пряча глаза.

Через полчаса он стоял у подъезда огромного доходного дома, расположенного на бульваре Кронвалда, и разговаривал с импозантным бородатым швейцаром, разодетым в обшитую галунами шинель и треуголку.

– А я, признаться, думал, что ты по-прежнему приказчиком в книжном работаешь, – сознался Владимир, глядя на бывшего однополчанина. – Сходил туда, а там говорят – нет…

– Да ну, какое там! – Швейцар махнул рукой. – Лавка через полгода медным тазом накрылась. Серега Карелин в Аргентину подался или в Боливию, не знаю точно. Славка Кирпичев в Иностранный легион завербовался, недавно письмо из Марокко прислал. А я вот тут. Еще слава Богу, что взяли. Знаешь, какой конкурс был? Сто двадцать человек на место. Тут главное – знание языков. А у меня, ты же знаешь, английский, немецкий и французский. Сейчас вот испанский и португальский учу. Это нетрудно, они очень похожи, в общем-то.

Владимир кашлянул, поежился от порыва холодного ветра с близкой Даугавы.

– Ну ладно, Коля. Пойду я.

– Слушай, ты извини, что выручить не могу, – виновато понизил голос швейцар. – Чаевые в последнее время плохо идут, и Ленку еще в гимназию надо устраивать, сам понимаешь. Жена пилит, дома каждый сантим на счету.

– Да понял я все, – кивнул Сабуров. – Удачи вам, господин ротмистр!

Швейцар улыбнулся, приосанился и на какой-то миг стал похож на себя прежнего – лихого кавалериста, чей эскадрон наводил ужас на красных.

– Честь имею, господин капитан! – лихо произнес он, прикладывая ладонь к треуголке.

К подъезду дома, рявкнув гудком, подкатил сверкающий черным лаком «Линкольн». Швейцар, оттолкнув Владимира, бегом бросился к машине, распахнул дверцу и угодливо склонился перед надменной дамой в мехах, появившейся из отделанного красной кожей салона.

Еще через полчаса Сабуров сидел на колченогой табуретке в полуподвальном помещении сапожной мастерской. В запыленном оконце мелькали ноги прохожих. Крепко пахло пылью, ваксой и кремом для обуви. За столом, заваленным старой обувкой, сидел чумазый усатый сапожник с культей вместо правой ноги. В жестяных кружках дымился чай.

– А ты как, не женился еще? – спросил сапожник, осторожно прихлебывая из кружки.

– Да как тут женишься, Миш? – грустно усмехнулся Владимир. – День прожил, и то слава Богу…

– А то я помню, ты как-то в девятнадцатом рассказывал про деваху какую-то, – продолжал сапожник, – как ее еще звали-то… Даша, кажется, да? Еще карточку с собой возил, надо сказать, недурственную такую…

– Ты лучше расскажи, как твои дела, – перебил Сабуров. – Процветаешь?

– Да убытки одни, – скривился сапожник. – Клиент пошел страшный. Вчера латышка приходит, приносит рыбацкие сапоги прохудившиеся. Я ей говорю: за такую работу пять латов, не меньше. А она мне – пустили вас к себе на свою голову… Меня все Лешка Эльвенгрен в Виндаву зовет, там вроде как полегче, чем в Риге, конкуренция меньше…

– Миш… – нерешительно перебил сослуживца Владимир.

– Чего?

– Ты меня не выручишь? Матери лекарство нужно купить и за квартиру расплатиться, а меня сегодня из порта турнули…

– Ух ты, ёфтать, – посочувствовал Миша. – Чего так?

– Да начальник там… сволочь, короче. Можешь выручить?

Сапожник молча отставил кружку, выдвинул ящик стола, достал оттуда замусоленный кошелек и, порывшись в нем, протянул другу красноватую, сильно потертую на сгибах десятилатовую купюру. Больше в кошельке не было ничего.

– Вовка, чем богат, тем и рад. Дал бы еще, но…

Владимир со вздохом повертел купюру в руках и положил ее на стол.

– Нет, Мишан, спасибо. Мне примерно раз в сто больше надо.

Сапожник озадаченно почесал затылок, сунул деньги обратно в кошелек.

– Слушай, а если в Военную Лигу? – осенило его вдруг. – Там же касса есть. Да и полковник Шептицкий твой однополчанин, у вас же вроде отношения хорошие.

– Да ну, когда это было? – поморщился Владимир. – Еще на Великой войне. Неловко навязываться…

– Неловко знаешь что? – наставительно произнес сапожник. – Голым задом на еже сидеть.

– …да к тому же им самим бы кто подал сейчас, по-моему, – договорил Сабуров.

С минуту посидели молча.

– А у Савельева ты был? – наконец спросил сапожник.

– Был. Он теперь швейцар. Португальский учит…

– Во, ёфтать! – снова воскликнул Миша. – Вовкин, ты знаешь, к кому сходи?! К Поволяеву, Андрюхе! Ну, штабс-капитан, артиллерист… Рыжий такой, длиннорукий… Ну, помнишь, под Нарвой, когда красные броневики поперли, а наш единственный танк в болоте засел? Он еще трехдюймовку на прямую наводку тогда выкатил и пошел чесать?..

Конечно, Владимир помнил этот бой. Оскаленное от ярости лицо рыжего артиллериста, рявканье трехдюймовки, суету канониров и беспорядочный стрекот красных пулеметов. Броневики, попавшие в засаду, разворачивались, пытаясь улепетнуть к своим…

– Ну, помню, – сказал он неуверенно. – Но я с ним так… Шапочно…

– Да ну, китайские церемонии! Он же с полгода как свой трактир на Пушкина открыл, коммерсант! И парень он нежадный. Сходи обязательно, ёфтать!