Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Да почему ты решила, что он понравился? — растерялась я.

— Почему? Да потому, что я — твоя мать.

Я хорошо помню, как мы ужинали. Виктор ел много и жадно, хвалил еду, удивлялся, как мама хорошо готовит, говорил, что у них дома почти никогда не бывает обеда. Потом он сел за пианино и довольно хорошо сыграл полонез Огинского, сказал, что несколько лет в детстве посещал музыкальную школу. Затем перешел на джазовые песенки. И голос у него оказался хорошим, и слух. А когда мама все-таки решилась спросить, почему он бросил заниматься музыкой, он ответил откровенно:

— А не знаю… Просто надоело.

— А еще чем-нибудь увлекались?

— В авиамодельном кружке занимался, даже грамоту получил.

— А потом?

— Что потом?

— Бросили?

— Ну да.

— Тоже надоело?

— Ну да.

— А что вам еще не надоело? — помолчав, спросила мама.

— А жить еще пока не надоело, — ответил он просто.

Совершенно неожиданно для себя я вдруг спросила маму:

— А что здесь плохого, мама, в конце-то концов?!

Хорошо помню, что в комнате после этого долго было как-то странно тихо. То есть для Виктора, возможно, мой вопрос был совершенно обычным, он даже не заметил наступившей напряженной тишины. Но я-то сама впервые в жизни вот так разговаривала с мамой! И мама улыбнулась мне снисходительно и отчужденно, сказала подчеркнуто вежливо — я уже знала эту ее манеру именно так разговаривать с людьми, которые ей не нравятся:

— Ну, простите меня, хозяйку: пойду мыть посуду, — поднялась из-за стола, все не глядя на меня. — Отдыхайте, лыжники, — и ушла.

Я все молчала и тревожно ждала, что же наконец скажет Виктор.

— Смотри сюда! — скомандовал он.

Я подняла голову, а он медленно протянул руку, снял с моего плеча пятачок. Вылупил глаза, с крайним удивлением рассматривая его на ладони; я захохотала. Спрятал монету, показал мне пустые ладони, потер их, сжал, потряс: в них оказалась моя брошка. До этого она была приколота к воротничку моей блузки… Я схватила Виктора за руки, и мы начали хохотать, глядя друг на друга. Ну как могло вот такое не понравиться мне!

…Воя почти и все, что мне так детально запомнилось из моих последних зимних каникул. Это трудно даже объяснить, но у меня будто никакого следа не осталось от того, что мы с Виктором обидели, вернувшись из Кавголова, Людочку с Петькой; и от того, как странно вел себя Виктор, впервые оказавшись у нас дома; и от того даже, что впервые между мной и мамой возникла некоторая отчужденность…

С того дня, просыпаясь утром, я ждала: скоро ли мне позвонит Виктор. И на его телефонный звонок бежала в прихожую в одной рубашке. И не видела встревоженного лица мамы, и не помню, о чем именно мы с ним говорили каждое утро. Главным в этих наших разговорах были не слова и смысл их, а просто голос Виктора, его интонация, даже просто молчание или смех.

И не замечала я, что мама молчит за утренним завтраком. Я больше думала о том, как сейчас причешусь, во что оденусь.

Каждое утро мы с Виктором шли на каток в парк Победы. Был мороз, ослепительно сияло солнце, громоздились пышные и тяжелые шапки снега на ветках, сугробы между деревьями, было радостно от музыки, ярких костюмов катающихся, их оживленных раскрасневшихся лиц, смеха… И, главное, рука Виктора в моей руке. Сам он, удивительно ловкий и сильный, бегал на коньках легко и стремительно, лучше всех, мне было никак не поспеть за ним, когда он вдруг отпускал мою руку. И тогда я просто отъезжала к краю катка, стояла и смотрела на него. А он, чуть поводя плечами, без всякого усилия обходил всех по очереди, плавно скользя, длинным летящим шагом. Потом подъезжал ко мне — все девчонки на катке оглядывались на нас, я видела его улыбающееся лицо, влажные блестящие глаза в мохнатых от инея ресницах.

Иногда мы встречали на катке кого-нибудь из одноклассников, я знакомила Виктора с ними. И он нравился всем так же, как мне; это и радовало меня, и слегка пугало. А о чем мы разговаривали, решительно не помню.

Только однажды, когда я стояла на снегу на краю катка и глядела на Виктора, ко мне вдруг подъехала Людочка с каким-то парном, длинным и нескладным. Кататься на коньках Людочка не умела, ковыляла по льду, висела на руке парня, но все равно была очень мила в модном заграничном костюме, который я видела на ней в первый раз. Имени парня я даже не запомнила, хотя Людочка и познакомила меня с ним. Только все следила, как откровенно Людочка глядит на Виктора.

— Потом к нам подъехал Виктор, поздоровался с Людочкой, пожал руку парню, насмешливо сказал им:

— А чего вы не там? — и кивнул в сторону, где в углу катка огорошенного сеткой, под руководством инструктора обучались начинающие.

Радостное, до этого лицо Людочки мгновенно сделалось злым, она поджала губы, порывисто обернулась к парню, бросила сердито!

— Тебе все равно, когда меня так обижают!

Долговязый парень до этого весело улыбался, а тут мигнул удивленно, сообразил наконец, тотчас двинулся к Виктору, неловко скользя по льду, смешно переламываясь всем телом, чтобы, удержать равновесие. Лицо Виктора, и всегда-то неподвижное, как-то особенно закаменело. Теперь это выражение его лица я знаю очень хорошо. И даже боюсь его.

— Поговорить захотелось? — негромко спросил Виктор парня, презрительно улыбаясь одними глазами; поглядел на Людочку, тоже спросил ее, оскорбительно растягивая слова: — Мадам Кусикова, с чего это вы неожиданно решили заняться конькобежным спортом?

— Дурак! — пронзительно крикнула Людочка и сразу же заплакала.

— Ну, о чем желаете побеседовать? — спросил Виктор парня; весь подбираясь, чуть отводя назад правое плечо, руку со сжатым кулаком!

— Ты!.. Ты!.. — начал парень, захлебываясь от волнения; мне даже стало жалко его, но я не успела вмешаться.

— Ну, я-я! — передразнил его Виктор.

Парень неловко и неумело размахнулся, Виктор тотчас чуть отъехал назад, парень кинулся вперед покачнулся, не удержался, упал. Получилось, так нелепо и смешно, что мы невольно захохотали, даже Людочка засмеялась сквозь слезы. И все же после этого кататься мне уже не хотелось, и мы ушли с катка.

Обедать мы с Виктором обычно ходили в чебуречную, что на углу Московского проспекта и Бассейной улицы, в доме с высокой башней. Иногда оказывались за одним столиком с подвыпившими мужчинами. Мне не нравилось это, я хотела, чтобы мы шли обедать к нам домой, знала, что мама ждет меня, и еда у нее всегда очень вкусная. Но Виктор объяснил мне, что есть в домашней обстановке не любит, давно уже отвык, и я подчинилась. Совсем уж успокоилась, когда увидела, как просто, легко и быстро Виктор находит общий язык с любыми подвыпившими соседями по столику. Они даже начинали угощать нас, похлопывали Виктора по плечу, называли своим парнем. И он не отказывался выпивать с этими незнакомыми людьми, странно оживляясь каждый раз, становясь неожиданно добрым и внимательным. Бывало, он даже успокаивал их, если они начинали ссориться, захмелев. И это выходило у него точно само собой, легко. Как-то я не вытерпела, спросила его:

— Ну чего ты упиваешься их пьяной болтовней, слушаешь как завороженный?

Его ответ запомнился мне очень хорошо:

— Просто с ними, — увидел, что я не понимаю, объяснил снисходительно: — Когда человек выпьет, он делается таким, какой есть на самом деле, не рисует из себя образцового или другую какую-то личину не напяливает на себя. Не люблю я плакаты, они ведь двухмерные.

Тогда тебе с животными должно быть еще проще!

— А что? — не удивился он. — Если уж имеешь дело с зайцем, так он заяц. А если с тигром, так он тигр, не маскируется под овечку. Ну и тебе не надо голову ломать, чего от него ждать или в какой, манере, с ним обращаться.

Очень хотелось мне побывать у Виктора дома, познакомиться с его родителями. Но Виктор, никогда не приглашал к себе, он не допускал даже мысли о том, что его родители могут заинтересовать меня. А что, если у Виктора, думала я, вообще отсутствует ощущение дома?

6
{"b":"234304","o":1}