В один из дней конца 1657 года, около восьми вечера, простая, без гербов карета остановилась у двери дома на улице Отфей подле нескольких других экипажей. Соскочивший с запяток лакей собрался было отворить дверцу, но остановился, услышав мягкий, чуть дрожащий голос:

— Погодите, я сейчас посмотрю, здесь ли это.

Из окошка кареты показалась голова в черной атласной накидке, которая закрывала почти все лицо говорившей; женщина принялась выискивать на фасаде дома хоть какой-нибудь знак, способный рассеять ее колебания. Осмотр, вероятно, удовлетворил ее: повернувшись к спутнице, она проговорила:

— Все правильно, вот вывеска.

Тотчас же дверца кареты распахнулась, обе женщины вышли и, еще раз окинув взглядом прибитую под окнами третьего этажа доску размерами приблизительно футов восемь на два с надписью: «Госпожа Вуазен, опытная повитуха», поспешно проскользнули в подъезд с незапертой дверью и освещенный ровно настолько, чтобы посетители сумели разглядеть узкую лестницу со скособоченными ступенями, которая вела на шестой этаж. Незнакомки — причем одна из них была явно гораздо выше по положению, чем другая, — не остановилась, как того следовало ожидать, у двери, соответствовавшей прочитанной ими вывеске, а поднялись этажом выше.

Там их встретил странно одетый карлик, чем-то напоминавший венецианских шутов XVI века: завидя женщин, он вытянул вперед руку с жезлом, словно запрещая им двигаться дальше, после чего осведомился, с какой целью они пожаловали.

— Спросить совета у духа, — отвечала женщина нежным, дрожащим голосом.

— Войдите и ожидайте, — проговорил карлик, приподнимая портьеру и вводя женщин в приемную.

Следуя полученным наставлениям, женщины провели около получаса в полном одиночестве; внезапно дверь, скрытая за обивкой стены, распахнулась, чей-то голос произнес: «Войдите», — и посетительницы прошли в другую комнату, затянутую черной материей и освещенную люстрой о трех рожках, свисавшей с потолка. Дверь за ними затворилась, и они оказались лицом к лицу с прорицательницей.

На вид ей было лет двадцать пять, и, в отличие от прочих представительниц своего пола, она старалась выглядеть старше; вся в черном, с волосами, заплетенными в косицы, обнаженными руками и шеей, босая, стянутая в талии поясом с пряжкой из крупного граната, отливавшего мрачным блеском, она, сжимая жезл, восседала на некоем подобии античного треножника, рядом с которым курились благовония, издававшие довольно резкий запах. Несмотря на грубоватые черты лица, она была недурна собой, а ее глаза, казавшиеся просто громадными, явно благодаря каким-то косметическим ухищрениям, мерцали, подобно гранату на пряжке, странным огнем.

Когда посетительницы вошли, вещунья сидела, подперев лоб ладонью, и, казалось, была погружена в раздумья; боясь нарушить ход ее мыслей, женщины решили дождаться, пока она сама не соблаговолит переменить позу. Минут через десять прорицательница подняла голову и, словно только теперь заметив стоящих перед нею женщин, спросила:

— Ну что еще от меня нужно? Неужто я отдохну лишь в могиле?

— Прошу извинить, сударыня, — ответила незнакомка с нежным голосом, — я хотела узнать…

— Замолчите! — торжественным тоном прервала ее прорицательница. — Я не желаю знать ваших дел — вы должны обратиться к духу, а он ревнив и запрещает касаться его тайн. Я же могу лишь замолвить за вас слово перед ним и повиноваться ему[1].

С этими словами она спустилась с треножника, скрылась в соседней комнате и вскоре вернулась еще более угрюмая и бледная, чем прежде, держа в одной руке дымящуюся жаровню, а в другой — листок красной бумаги. В тот же миг все три рожка люстры погасли, и теперь комнату освещала одна жаровня; все предметы приобрели фантастическую окраску, что весьма напугало посетительниц, но идти на попятный было уже поздно.

Вещунья поставила жаровню посреди комнаты, протянула листок той из женщин, которая с ней заговорила, и распорядилась:

— Напишите, что вы желаете узнать.

Та взяла листок неожиданно твердой рукой, присела за стол и стала писать:

Затем она протянула вещунье записку и спросила:

— А что теперь мне с нею делать?

— Заверните в записку этот шарик, — ответила та, протягивая незнакомке маленький кусочек ярого воска. — Я сожгу у вас на глазах и то и другое, после чего дух будет знать ваши тайны. Ответ вы получите через три дня.

Незнакомка сделала все, как велела прорицательница, после чего та бросила завернутый в бумажку шарик в жаровню.

— Вот теперь все сделано как следует, — проговорила вещунья и позвала: — Комус! — В дверях появился карлик. — Проводите сударыню к экипажу.

Незнакомка положила на стол кошелек и двинулась вслед за Комусом, который провел ее и спутницу — та была лишь доверенной горничной посетительницы — на черную лестницу, выходившую уже на другую улицу; однако кучер был предупрежден и ждал у дверей, так что женщинам осталось лишь сесть в экипаж, и он быстро полетел в сторону улицы Дофины.

Как и было обещано, три дня спустя хорошенькая незнакомка, проснувшись, нашла на ночном столике записку, написанную незнакомым ей почерком; сверху стояло: «Прекрасной Провансальке», а дальше текст был таков:

Ответ был написан на бумаге, похожей на ту, на которой посетительница писала вопрос.

Побледнев, женщина вскрикнула от ужаса: в ответе содержались настолько верные сведения о ее прошлом, что можно было опасаться не меньшей точности и в предсказании будущего.

Закутанную в покрывало прекрасную незнакомку, с которой мы познакомили читателей у предсказательницы, звали Мари де Россан, в девичестве же она носила фамилию Шатоблан — так называлось одно из поместий ее деда по материнской линии г-на Жоанниса де Ношера, обладателя состояния почти в шестьсот тысяч ливров. В тринадцатилетнем возрасте, то есть в 1649 году, она вышла замуж за маркиза де Кастеллана, человека весьма высокородного, который утверждал, что является потомком Жуана Кастильского — сына Педро Жестокого [2] и его фаворитки Хуаны де Кастро. Гордясь красотой своей молодой супруги, маркиз де Кастеллан, офицер королевских галер, поспешил представить ее ко двору; ее восхитительное личико так пленило Людовика XIV, которому в те поры не было и двадцати, что к великому неудовольствию признанных красавиц он в тот же вечер протанцевал с нею два танца. В довершение триумфа девушки знаменитая Христина[3], находившаяся тогда при французском дворе, сказала, что сколько стран она ни объездила, нигде не встречала женщины, подобной «Прекрасной Провансальке». Прозвище оказалось настолько метким, что тут же пристало к маркизе де Кастеллан, и с тех пор ее иначе не называли.

Милости Людовика XIV и одобрения Христины оказалось достаточно, чтобы маркиза де Кастеллан сразу стала модной, и Миньяр[4], которому только что было пожаловано дворянство и звание королевского художника, довершил дело, попросив у новоявленной знаменитости разрешения написать ее портрет. Этот портрет существует до сих пор и превосходно передает красоту модели, однако поскольку у читателей перед глазами его нет, мы процитируем описание маркизы, данное автором вышедшей в 1667 году в Руане брошюры «Истинные обстоятельства прискорбной гибели маркизы де Ганж»[5]: