— Это… у меня десятка, зять Станислав…
— И у меня только тридцать рублей.
Но делать было нечего, Николай Иванович достал бумажник. Они рассчитались и вышли из шумного, прокуренного ресторана.
Был уже вечер. Улица полнилась шипением подошв о затвердевший асфальт, гуляющие нарядные люди шли и шли. В парке играла музыка, там изредка, высоко вверху, вспыхивали ракеты.
— Сдачу-то всю дала? — спросил Егорович, когда немного опомнились.
— Вроде всю.
— Говорил ведь, не надо ходить.
— Говорил! Ничего ты не говорил! — обозлился Николай Иванович.
— Хоть нас-то отпустили. Могли бы и нас…
Что было делать? Какой-то парень указал им гостиницу, они вошли в вестибюль.
— Вам что? — спросила миловидная уборщица.
— Это… ночевать надо, — сказал Николай Иванович. Уборщица послала их к застекленной конторке.
— Гражданочка, нам, значит… Вот! — Николай Иванович достал из кармана командировочное удостоверение. Егорович поддержал его:
— Зять Станислав тут, а у меня адресу нету.
— Мест у нас нет и не предвидится, — сказала администраторша.
— Не предвидится?
— Нет, нет, товарищи, все места забронированы.
— Так нам куда теперь?
— Обратитесь в Дом колхозника. Советская, пятьдесят три, остановка автобуса за углом. Можно и пешком, тут недалеко.
Они вышли из гостиницы слегка ободренные, пешком разыскали нужное место. Дом колхозника размещался в двухэтажном деревянном доме. Какие-то непонятные строения громоздились вокруг. Людей здесь было меньше.
— Ну, Николай Иванович, ты будешь спрашивать, ты попредставительней.
— Должны поместить.
— Скажи, что бригадиром работаешь, член правления.
— Мест нет, товарищи! — предупредила их женщина за деревянной перегородкой, как только они вошли.
— Это… как же?
— Вот так, нет и не будет!
— Дак ведь это… хозяюшка, на произволе судьбы, можно сказать… — Егорович даже снял фуражку.
— Нет, товарищи, русским языком сказано.
— Да ведь… Может, в коридор куда? Мы бы до утра только, зять Станислав…
— Нет, граждане, нет! Вон в шестом общем было пять коек, на соревнование из Костромы приехала группа. В десятом шестые сутки ансамбль лилипутов. В четвертом… Анна Ивановна, артисты с Кавказу не выписались?
— Тута! — послышалось откуда-то из-под лестницы. — Это которые с большой балалайкой? Тута!
— Нет, товарищи, ничем не могу помочь.
— Добро, ладно, хорошо.
* * *
Эту историю я записывал ровно трое суток, как раз столько, сколько ездили мужики. Но если после поездки они сразу же успокоились и начали жить нормально, то у меня с моим сценарием пошла совсем дурацкая жизнь.
С кем бы я ни говорил, все хвалили сценарий. Самое интересное было то, что хвалили-то меня, — вот, мол, как закрутил. Что закрутил? Я ничего не закручивал! Я просто записал историю этой поездки. Никто мне не верил. Все убеждали меня в том, что я очень ловко построил сюжет. Чушь какая-то! И что значит сюжет? Если говорить о нем как о случайности, то в жизни этих случайностей более чем достаточно. Конечно, Егорович случайно надел в каюте не свой картуз. Но комендантский патруль задержал сержанта совсем не случайно. А случайно ли оказался Стас в ресторане? Я познакомился с ним позже и знаю, кто такой Стас. Словом, все приняли мой сценарий за чистую, но весьма удачную выдумку.
Сценарий обошел на студии множество кабинетов, пока не застрял в чьем-то столе. Он лежал в этом столе ровно год.
Однако я был оптимистом и не терял надежд.
И вдруг удача!
Мне позвонили в Вологду, чтобы я приехал в Москву, специально по этому делу…
В проходной стоял вооруженный вахтер. Я позвонил, мне заказали пропуск. Громадная территория студии, корпуса, павильоны для съемок внушали почтение. Я глазел по сторонам, не скрывая любопытства и радости. Редакторша встретила меня очень радушно и после длинного разговора обратилась ко мне с просьбой написать сценарий… об альпинистах. Я забрал у нее рукопись и в тот же день послал на другую студию. Там опять похвалили сценарий и… замолчали.
В чем дело? Я недоумевал, ходил по редакциям. Сценарий просили всюду: на студиях, в театрах, на телевидении. Я давал рукопись всем, все хвалили ее, а я терпеливо ждал. Но киностудии молчали, будто набрав в рот воды.
Город затихал, одно за другим гасли зеленые и розовые окна в больших стандартных домах. Заря догорала за теми домами. Было светло. Пилигримы вышли из Дома колхозника…
— Ежели на вокзал-то?.. — заикнулся Егорович. — Только теперече и дороги-то не найти.
— Да и автобусы перестали ходить, — подтвердил Николай Иванович.
— Вот ведь… А что, Николай Иванович, везде свои люди-то. Ежели у кого ночевать попроситься? Ведь, к примеру, окажись кто у нас в деревне, разве бы не пустили мы ночевать? У меня вон этот… студент четыре ночи ночевал, который иконы-то искал. Опять же люди мы не какие-нибудь, в бане мылись недавно… не воры никакие.
— Да ведь, ежели что, можно и заплатить рубль-другой, — сказал Николай Иванович.
— Давай-ко вот в этот дом зайдем.
В подъезде стояла парочка. Парень был в берете и стриженый— видимо, призывник. Он попросил прикурить. Егорович вздул спичку и поднес парню. Но прикурить нужно было не ему. Девушка прикурила и жадно затянулась, спичка обожгла пальцы Егоровича.
— Теперь ежели, молодец хороший, попросить кого, дак пустят нас? — спросил у парня Егорович. — Переночевать до утра.
Парень молчал, соображая.
— Во! Звоните в тридцатую! — сказал он и показал на двери.
Девушка фыркнула. Николай Иванович и Егорович поднялись к двери и позвонили в тридцатую. Позвонили еще. За дверью вдруг ясно раздался женский крик и ругань:
— Я тебе сказала, домой можешь не ходить! Паскуда несчастная! Хоть до утра мерзни со своим хахалем!
Девушка внизу снова фыркнула. Ночлежники недоуменно переглянулись.
— Ежели вон в ту, — сказал Егорович. И они поднялись еще на один пролет. Позвонили. Им открыл заспанный человек в трусах:
— Что?
Дверь захлопнулась. В третьей квартире на звонок вышел пьяненький, в подтяжках дядечка. Он внимательно выслушал гостей.
— Так. Из какого района-то?
— Подозерский район, колхоз «Передовой». До утра только.
— Ну, ну! Подозерский? — Дядечка почесал под мышкой.
— Подозерский.
— Бывал в Подозерском. В командировках.
— Значит, это, адрес не знаем, местов нету, — объяснил Егорович.
— Вам ночевать? Так, так.
— До утра только.
— Какой, говоришь, район-то?
— Район Подозерский.
— Не могу, товарищи, помочь ни в чем. Идите в гостиницу. Какой колхоз-то?
— «Передовой».
— Нет, не могу. До свиданья, товарищи. Дядька ушел.
Бесцеремонный Егорович позвонил еще и в четвертый раз. Дверь открыла толстая женщина в мохнатом халате и с бигуди. Она недовольно и вопросительно поглядела на пришельцев.
— Гражданочка, — начал Егорович. — Мы это… Можно сказать, на произволе судьбы… Ночевать не пустите? До утра только.
— Совсем обнаглели! — Женщина быстро захлопнула дверь.
— Добро, ладно, хорошо.
Они вышли на улицу, мимо целующейся в подъезде парочки, которую тоже не пускали в квартиру. Встали на безлюдной улице, не зная, куда идти и что делать. Егорович сказал:
— Как говорил, не надо Настасью с собой брать. Вся беда от нее, я эту бабью нацию знаю.
Но что делала в этот момент Настасья? Если б Егорович знал об этом, может быть, он и не говорил бы так о «бабьей нации». Настасья только что отпила чай с вареньем. Сидела в уютной горнице Акимовны, развязав платок. Угощала хозяйку деревенскими гостинцами. Акимовна жила в своем доме на окраине города.
— Уж больно я люблю вкусненькое, — говорила Акимовна, наливая Настасье еще, но та отказалась.
Кукушка на часах прокуковала одиннадцать раз. Настасья спросила:
— Да постоялица-то у тебя, Акимовна, чья, не здешняя?
— Здешняя, матушка, здешняя. Вот опять дома до полуночи нет. — И Акимовна пошептала что-то на ухо Настасье.