— А что, правда, дядько, что наш пан полковник ведет знакомство с самим Люцифером?— спрашивал старого казака тонкий, как тростиночка, мальчонка-казачок.

— Насчет Люцифера не чув, а что наш Палий водит знакомство с киевскими ведьмами — это правда! — простодушно и лукаво отвечал дядько, раскуривая свою трубочку.— Сам рассуди, хлопче, пана полковника Кочубея и пана полковника Искру выдала-таки вражья сила сатане Мазепе. И под Белой Церковью отрубили славным казакам головы по слову гетманскому. Своими глазами бачил ту лютую казнь.— Тут старый казак перекрестился и сделал глубокую затяжку.— А наш Палий не из тех, что голову свою покорно ложит на царскую плаху. И на него проклятый Мазепа слал наветы царю, и совсем уже было сгубила нашего полковника вражья сила, да не тут-то было: слетелись на шабаш киевские молодицы, одна другой краше, подхватили нашего полковника под руки и унесли от расправы...

— Да як же так, батько, чи он заговор знает?— вмешался третий казак, дюжий малый самого сурового вида.

— Заговор не заговор, Опанасе, а что наш пан полковник люб самым наикращим киевским ведьмам, то точно...— важно отвечал дядько, лукаво прищуриваясь на зеленую молодежь. Он-то знал полковника Палия еще по тем временам, когда нещадно палили они панские усадьбы на Правобережье и Подоле и бились с жолнерами графа Потоцкого.

— Да дядько смеется над вами, глупыми хлопцами, а вы и уши развесили...— рассудительно заметил четвертый из казаков, который до тех пор молчаливо курил в сторонке.— Всему войску ведомо, что Палия от навета Мазепы только то и спасло, что послали его не на плаху, а в Сибирь. Ну а как изменил Мазепа, так царь тут же и вызволил нашего полковника из сибирских краев воевать против того зрадника и христопродавца Мазепы.

В разгар этой поучительной беседы в кустах затрещали сучья, и не успели казаки схватиться за ружья, как полыхнул выстрел, намертво сваливший дядьку-сказочника. То сам король свейский через кусты подкрался к дозору. Но в ответ на выстрел из королевского пистолета грянул выстрел из ружья украинского казачка Гриця, и в кустах раздались стон и проклятия. Казацкая пуля сняла с короля заговор, хранивший его на протяжении девяти воинских кампаний. Бросившиеся на помощь королю драбанты поспешили усадить Карла на коня и умчались обратно в шведский лагерь, а вслед им нарастал гул по ковыльной украинской степи: то возвращалась из набега грозная сила Палия.

Известие о ранении Карла XII мигом облетело шведский лагерь. Прежде всего оно поразило солдат-ветеранов, прошедших с королем кампанию за кампанией. Вокруг гибли товарищи, сами они получали ранения и возвращались в строй, а король, хоть и по-прежнему лез в самое пекло, был словно заговорен от неприятельских пуль.

— Не иначе как сам господь бог следит сверху за нашим королем и простирает над ним свою длань!— шутили солдаты, но и в шутке той жила суеверная надежда на неуязвимость Карла XII. Заговоренный от неприятельских пуль, король был как бы драгоценным талисманом шведской армии. И вот сейчас этот неуязвимый доселе талисман разбился вдребезги. Оказалось, что король хотя он и помазанник божий, а все же смертный, как остальные.

Среди солдат воцарилось такое беспокойство и смятение, что генералы просили Карла XII показаться армии хотя бы и на носилках, дабы успокоить солдат. Однако вид лежащего на носилках, бледного от большой потери крови Карла XII отнюдь не поднял настроение солдат: хромой и увечный король не мог, как прежде, воодушевлять войска.

Что же касается высшего шведского генералитета, то в нем давно уже не было ни веры, ни единодушия. Только Рёншильд, презиравший русских столь же сильно, как и король, свято верил, что ничего особенного не происходит и армия совершает обычный широкий обходный маневр, дабы прорваться на Москву. Не удалось выйти на Калужскую дорогу у Стародуба и Почепа — попытались выйти и захватить Саадешный или Бокаев путь у Веприка и Краснокутска. И там неудача? Что же, возьмем Полтаву — и в наших руках самый широкий Муравский шлях на Москву — обычный путь для былых походов крымцев на русскую столицу! Да и сами крымцы вот-вот на подходе.

Впрочем, не один лишь Рёншильд возлагал надежды на появление крымцев. Ждали крымского хана и граф Пипер, и Мазепа. Они знали и о воинских приготовлениях против России в Стамбуле, и о замене хана в Бахчисарае Девлет-Гиреем, ярым ненавистником Москвы. Измена запорожцев во главе со старым знакомцем Мазепы, кошевым атаманом Костей Гордиенко, открыла для шведов прямой путь для сношений с Крымом и Османской империей. Уже в конце марта Пипер отправил первое письмо крымскому хану, а в мае прибыли посланцы Девлет-Гирея.

В королевской казне все еще бренчали миллионы золотых, награбленных в Польше и Саксонии, и обычно скупой Пипер денег на этот раз не жалел. Хотя он и не был военным, но слышал, как все реже стреляют шведские пушки, знал, что порох и ядра на исходе, и полагал, что остался один путь к победе — втянуть в войну Крым и стоящую за ним Османскую империю, точно так же преграждавшую русским путь к Черному морю, как Швеция преграждала русским выход к Балтике.

— Мы союзники уже по этим историческим обстоятельствам, так и объясните турку! — напутствовал Пипер полковника — волоха Сандула, посылая его к сераскеру Бендер, под правлением которого находился и Очаков.

Сераскер Бендер известен был как горячий приверженец антирусской партии в Стамбуле и друг того самого Исмаил-паши, которого прочили командующим в походе против московитов. Через Бендеры пробирался к королю и тайный секретарь Клинкострём, посланный из

Львова Станиславом Лещинским и генералом Крассау. Обратный путь из Бендер к Полтаве Сандул и Клинкострём держали вместе, в обозе ханской депутации к Карлу XII. Русские драгуны депутацию ту не задерживали, и 22 июня татарское посольство благополучно прибыло в шведский лагерь. Возглавлял его начальник личной гвардии хана — крутолобый и горячий крымский татарин, не раз удачно ходивший в набеги на Украйну и Россию. Даже сейчас крымец не удержался и сжег по пути несколько встречных сел и хуторов, захватив украинок-полоня-нок. В письме хана, которое начальник ханской гвардии на коленях вручил Карлу VII, Девлет-Гирей извещал, что ради великой любви к шведскому королю он не хочет и слышать никаких русских увещеваний, не принимает русский бакшиш и готов пойти в дальний поход вместе с непобедимыми шведами.

— На словах мой повелитель,— ханский гвардеец выпрямился во весь свой могучий рост,— просил передать тебе, о мой король: орда на подходе!— И добавил от себя:— Я оставил ее на Перекопе. Думаю, сейчас орда уже на Днепре!— И хищно оскалился, словно увидел зарево пожаров над днепровскими селами.

Пипер и Мазепа, стоявшие за креслом короля, довольно переглянулись: удача шла в руки!

Добрые известия на первый взгляд привез и Сандул, передавший сераскеру письма от Пипера и Мазепы. Письма были немедленно пересланы в Стамбул, и ответ оттуда не замедлил последовать. Из ответа было ясно, что Великая Порта соглашалась принять посла короля для дальнейших переговоров о союзе.

— Со своей стороны,— добавил бравый волох,— сам сераскер после хорошего бакшиша,— тут Сандул озорно усмехнулся,— просил поторопиться с отправкой посольства и обещал всяческую помощь в Стамбуле.

— Переговоры? Но это долго!— вырвалось у Карла.

И тогда полковник-волох рубанул по-кавалерийски,

заставив сердито поморщиться графа Пипера:

— Полагаю, турок ждет непременной виктории вашего величества, только тогда он и пойдет в дело.

Следом вынырнул Клинкострём. Тайный секретарь обычно возникал в ставке короля как тень, и ни король, ни даже сам его непосредственный начальник граф Пипер не знали всех передвижений тайного посланца.

— Какого дьявола вы добирались из Львова кружным путем через Бендеры, Клинкострём?— с раздражительностью раненого спросил король. Третья подряд аудиенция утомила его, да к тому же он недолюбливал этого прощелыгу Клинкострёма, наверняка приставленного к нему бабушкой Гедвигой. Но Клинкострём спокойно выдержал королевский взгляд и с мнимым простодушием развел руками: