Шхонебек познакомил Никиту и с другим светилом училища — математиком Магницким.

Это имя сразу напомнило Никите покойного дедушку, который вернулся из своей последней поездки в Москву страшно взволнованным. Вечером дед усадил их с Ромкой за стол, зажег дорогую восковую свечу, выложил загадочную книжку и с небывалой для них торжественностью начал:

— Ну, внуки мои, привез я вам славную новину! Как эта свеча дает свет для нашего дома, так эта новая книга даст свет всей России.

Так Никита впервые увидел знаменитый учебник Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная».

И странно было теперь видеть перед собой живого автора знаменитой книги, веселого и доброго человека.

Жизнь в Сухаревой башне шла открыто и интересно и совершенно была не похожа на жизнь старозаветной Москвы.

Внизу, в большой зале, ученики на пасху готовили спектакль «Дон Педро, почтенный португальский шляхтич, и Алгмарина, дочь его». Никита помогал им расписывать декорации, должные изобразить солнечную Португалию в заснеженной Москве. А наверху, где размещалась обсерватория, профессор Фарварсон показывал вечером через большой телескоп звездное небо и разъяснял его чертеж. Днем же Никита должен был провести несколько часов в мастерской Таннауэра, из учителя превратившись. снова в прилежного ученика. На ночь, при свете свечи, его ждала «Римская история» Иосифа Флавия или другая столь же поучительная книга. Словом, московская жизнь так закружила и понесла Никиту, что далеким воспоминанием казались уже и приключения с Сонцевым, и шведский плен.

Но Сонцев сам вдруг напомнил о себе. Как-то по весне Никита сидел у Таннауэра и прилежно копировал большой парадный портрет царевны Анны Иоанновны, только что законченный художником.

Адриан Шхонебек, зашедший к своему приятелю выпить кружку доброго пива и потолковать об искусстве, взглянул на портрет и насмешливо заметил, что царевна под кистью мастера стала больше похожа на Помону, богиню цветов, чем на нескладную и некрасивую девицу, какой ее знала вся Москва.

— Для меня любая заказчица богиня! — добродушно ответил Таннауэр.— И потом, Адриан, ты же сам знаешь, что в парадном портрете важен не человек — важна персона. Главное — искусно изобразить пышное платье, ордена, бриллианты! А в лице самой некрасивой особы необходимо отыскать приятность. Вот только тогда ты и будешь настоящий персонных дел мастер!— Таннауэр явно предназначал эти слова для Никиты, как своего верного ученика.

— Но где же тогда правда, мой друг?— не сдавался Шхонебек.

— Низменную правду жизни мы оставим граверам, а высокую правду искусства возьмем себе!— разгорячился Таннауэр.

— Но разве могут быть две правды? Философия учит нас искать только одну истину! — весело рассмеялся неслышно вошедший в мастерскую господин в парчовом камзоле, и у Никиты выпала кисть — перед ним стоял Сонцев.

— Да-да, это я, мой Бочудес! Здоровый и невредимый! Прискакал намедни из Вены. Узнал, что ты днюешь и ночуешь у нашего несравненного мастера, и, как видишь, я перед тобой. Впрочем, я здесь и по делу! — Обернувшись к Таннауэру, Сонцев представился и кратко сообщил, что мастерскую сейчас посетит некая важная особа и чтобы все было готово к ее встрече.

Пока догадливый Таннауэр и его товарищ прибирали мастерскую, Сонцев закидал Никиту вопросами, из которых выходило, что он и впрямь живо интересуется его судьбой.

— Я вижу, с большой политикой ты покончил, мой Бочудес. Теперь тебя занимает большое искусство!— как всегда не без внутренней насмешки сказал Сонцев, обводя рукой стены, увешанные гобеленами и творениями Таннауэра. И серьезно уже добавил:— Дай срок, пройдешь и настоящую большую школу. Я из Вены, между прочим, завернул в Воронеж и видел там государя. Он тебя помнит! Вот побьем шведа, и поедешь ты, Никита, царским пансионером в Италию и Париж, пройдешь там большую школу! А пока что — я ведь твой должник, Бочудес! Завтра же тебе доставят пятьсот золотых — жалованье и за твою добрую службу в Дрездене и за шведский плен.— Возражения Никиты Сонцев отмел напрочь:— Многими трудами заслужил, бери. И потом...— тут князь усмехнулся,— не из своих даю, из казны!

Между тем в мастерской сделалось общее движение — вошли две дамы, перед которыми в реверансе «брызнул» голубым пером своей венской шляпы Сонцев, склонились в учтивом поклоне художники. Первая дама, чернобровая и пышногрудая женщина с большими темными глазами,-* говорила с чуть заметным иноземным акцентом. Ее сопровождала молоденькая девушка с такой ясной и открытой улыбкой, что Никите померещилось, будто в комнату упал солнечный луч. Он оглянулся и увидел, что за окном уже апрель, весна в разгаре, и весь напряженный зимний бег его жизни как-то прервался возле этой девушки.

— Екатерина Алексеевна желала бы заказать миниатюрный портрет для небольшого медальона...— разъяснял тем временем Сонцев Таннауэру.

— Да, да, совсем маленький портрет, но вместе с тем мой портрет, чтобы Петруша узнал в нем меня и не испугался...— внезапно вмешалась в разговор заказчица и весело рассмеялась, показывая ровные сахарные зубы.

«А Петруша-то ведь сам царь, а Екатерина Алексеевна и есть та метреска, с которой он повенчался перед отъездом в армию!» — ахнул Никита. Так вот с кем Сонцев пожаловал в мастерскую!

— Заказ срочный, и заказ от государя! — строго наказывал тем временем Сонцев художнику.

— Князь Петр, но и я хотела бы иметь свою миниатюру!— капризно сказала девушка.

— Но, Мари, художник будет занят срочной работой...— стал отнекиваться Сонцев.

Тут Никита решился.

— Разрешите, я напишу ваш портрет, сударыня! — услышал он вдруг свой голос, доносившийся до него словно из-за стенки. Девушка повернулась к нему на одном каблучке и, быстро оглядев его скромное и заношенное офицерское платье (Никита всю зиму так и проходил в одном кафтане), презрительно вздернула носик:

— Да вы ведь русский мастер, что вы умеете?

Но здесь вдруг воспламенился Таннауэр.

— Сударыня! — Голос у Таннауэра дрожал от обиды.— Господин Никита прошел мою школу, а моя школа — добрая немецкая школа! Вот гляньте и различите, где моя работа, а где работа моего ученика!

Екатерина и ее фрейлина прилежно принялись разглядывать две миниатюрки, но различить так и не смог-

ли. И только Сонцев, и то не очень решительно, сумел узнать подлинник.

— Копиист ты знатный, мой Бочудес! Но сможешь ли написать портрет столь непостоянного оригинала? — рассмеялся князь Петр, указывая на капризную красавицу.

— Напишет, батюшка, напишет!— внезапно вмешалась Екатерина. И с неожиданной властностью добавила, обращаясь к девушке:— А тебе, сударыня, нечего губки дуть! Пора бы помнить государев завет — надо, чтоб и из русского народа добрые мастера вышли!

После этого первого визита Екатерина Алексеевна и ее прекрасная фрейлина неоднократно приезжали на сеанс в мастерскую. Работа продвигалась быстро, и в конце мая миниатюры были готовы. Легкая, воздушная головка Мари и ее лучистые глаза особенно удались Никите.

— Знатная работа со знатной персоны! — со значением сказал Таннауэр своему ученику. Но Никита только разочарованно махнул рукой:

— Сия знатная персона в мою сторону и не глядит!

— Зато ее появление чудесно изменило твой облик, мой Бочудес! Ты опять напоминаешь того версальского щеголя, что вскружил голову пани Кристине Яблонской!— рассмеялся Сонцев, бывший при том разговоре.

И впрямь, в облике Никиты случились за эти полтора месяца чудесные изменения: локоны роскошного парижского парика ниспадали до плеч, яркий розовый кафтан дополнял парчовый камзол, бархатные штаны были у колен перевязаны голубыми ленточками, шелковые чулки туго обтягивали ноги, а туфли были на таких высоких красных каблуках, что им позавидовал бы сам Людовик XIV введший их в моду. Добрая часть золота, полученного от Сонцева, ушла на этот наряд, но Мари как сидела, поджав губки, на первом сеансе, так же сидела и на последнем. Появление Никиты в столь ярком версальском наряде переполошило всю Навигацкую школу. Профессор Фарварсон вызвал было влюбленного щеголя для вразумления, но, обозрев его внешность, ничего не сказал, а заперся у себя в обсерватории и полчаса катался от смеха.