Повергнув этого врага, Грандье обратил взор на других; в стремлении к справедливости он был более неутомим, нежели его враги в желании отомстить. Приговор архиепископа Бордосского давал ему надежду возмещения проторей и убытков со своих недругов, равно как и доходов, недополученных с бенефиций, и Юрбен публично заявил, что заставит их вернуть все до последнего гроша, после чего принялся собирать необходимые доказательства, чтобы выиграть новый процесс, который он собирался затеять. Тщетно друзья уговаривали Юрбена, что он и так получил вполне достойное возмещение, тщетно указывали ему на опасность, которой он подвергается, доводя своих недругов до отчаяния, — Грандье лишь твердил, что готов выдержать все преследования и нападки врагов, но, поскольку правда на его стороне, запугать его не удастся.
Узнав, какая буря собирается у них над головами, и понимая, что вопрос встал уже о жизни и смерти, Миньон, Баро, Менье, Дютибо, Тренкан и Менюо собрались в деревушке Пюдардан, в доме Тренкана, обсудить нависшую над ними угрозу. Впрочем, Миньон уже начал плести новую интригу, поэтому познакомил соратников со своим планом, который был тут же принят. По мере развития событий мы увидим, в чем состоял этот план.
Говоря о Миньоне, мы упоминали, что он был исповедником монастыря урсулинок в Лудене. Орден урсулинок был в то время довольно новым, и в связи с ним часто возникали исторические споры по поводу достоверности истории гибели святой Урсулы и одиннадцати тысяч дев; однако г-жа Анжель де Бресс в честь этой блаженной мученицы учредила в 1560 году в Италии орден для монахинь, исповедующих устав святого Августина[12]; этот орден в 1572 году был признан папой Григорием XIII, а в 1614 году Мадлена Люийе создала его и во Франции с одобрения папы Павла V[13], основав монастырь в Париже, откуда орден распространился по всей стране. В 1626 году, то есть за несколько лет до описываемого нами времени, такой монастырь появился и в Лудене.
В луденской общине состояли девушки из хороших семей, принадлежавших к поместному, военному, судейскому дворянству, а также буржуазии; среди ее основательниц были Жанна де Бельфьель, дочь покойного маркиза де Коза и родственница г-на де Лобардемона, м-ль де Фазили, кузина кардинала-герцога[14], две дамы де Барбени из дома Ногаре, г-жа де Ламотт, дочь маркиза де Ламотт Барасе из Анжуйского дома, и г-жа Эскубло де Сурди, родственница архиепископа Бордосского. Но поскольку все они постриглись в монахини из-за недостатка в средствах, столь богатая на имена община была бедна деньгами, и ей пришлось сразу по основании разместиться в частном доме. Этот дом принадлежал некоему Муссо дю Френу, у которого был брат священник, и этот священник, естественно, стал исповедником святых сестер, но не прошло и года, как он скончался и место его осталось вакантным.
Дом, в котором жили урсулинки, был продан им ниже его действительной стоимости, поскольку по городу ходили слухи, что там водятся привидения. Владелец дома вполне резонно рассудил, что для того, чтобы их прогнать, нет ничего лучше монахинь, которые, проводя свою святую жизнь в постах и молитвах, отгонят демонов и ночью. И действительно, через год привидения совершенно исчезли, и это немало способствовало тому, что в городе вокруг урсулинок создался ореол святости. Но тут умер исповедник.
Смерть его дала юным послушницам долгожданный повод немного поразвлечься за счет старых монахинь, которые вели очень суровую жизнь и не пользовались любовью, и девицы решили вновь призвать духов, казалось, навсегда скрывшихся в мрачных безднах. И вот через какое-то время на крыше дома стали слышаться звуки, похожие на плач и стоны, затем привидения осмелели и стали появляться на чердаке и в мансардах, где обнаруживали свое присутствие громким звоном цепей, и в конце концов так освоились, что уже заходили в дортуары, сдергивали с кроватей простыни и задирали монахиням юбки.
Все это вызвало такой сильный страх в монастыре и ропот в городе, что настоятельница собрала мудрейших из монахинь, дабы посоветоваться относительно деликатных обстоятельств, в которых они очутились, и общее мнение свелось к тому, что место исповедника должен занять еще более святой человек, если только такого удастся найти. Либо благодаря его репутации, либо по какой-то другой причине взгляд монахинь упал на Юрбена Грандье: ему тут же было сделано предложение, однако он ответил, что уже занят на двух должностях и потому не сможет надлежащим образом заботиться о чистейшем стаде, в пастыри которого его приглашают, и посоветовал настоятельнице обратиться к другому, более достойному и менее занятому священнослужителю, чем он.
Как нетрудно догадаться, такой ответ ранил гордость общины, и она обратилась к Миньону, канонику коллегиальной церкви Святого Креста, который, хотя и оскорбился тем, что предложение ему делается после Юрбена Грандье, тем не менее его принял, однако затаил на своего собрата, которого посчитали более достойным, злобу, не утихавшую, а только возраставшую с течением времени; читатели уже имели случай убедиться, что это его чувство постепенно начинало проявляться.
Когда новый исповедник вступил в должность, настоятельница поведала, с каким врагом ему придется сразиться. Вместо того чтобы ее успокоить, сказав, что призраков не бывает и потому они не могут досаждать общине, Миньон, понимавший, что, если ему удастся их изгнать, за ним создастся репутация святого человека, к чему он весьма стремился, ответил, что, дескать, Священное писание признает существование духов, — ведь благодаря Аэндорской волшебнице тень Самуила явилась Саулу, однако в требнике указаны верные средства для их изгнания, какими бы злобными они ни были, если только человек, который этим займется, будет чист в своих помыслах и чаяниях; он надеется, заявил Миньон, что с Божьей помощью ему удастся избавить общину от ночных гостей, и для начала объявил трехдневный пост, после которого последует всеобщая исповедь.
Понятно, что, задавая монахиням соответствующие вопросы, Миньон легко докопался до истины: шутницы повинились и в качестве соучастницы назвали юную шестнадцатилетнюю послушницу Мари Обен. Та во всем призналась и рассказала, что именно она вставала ночью и открывала дверь дортуара, которую самые боязливые из ее товарок каждый вечер тщательно запирали изнутри, и таким образом духи ко всеобщему ужасу проникали в спальное помещение. Под предлогом того, что он не желает подвергать зачинщиц гневу настоятельницы, которая может что-то заподозрить, если привидения исчезнут на следующий же день после исповеди, Миньон велел девицам еще какое-то время продолжать производить ночные шумы, но все реже и реже, после чего, вернувшись к настоятельнице, он объявил, что нашел помыслы всех урсулинок настолько чистыми и невинными, что надеется с помощью молитв непременно избавить монастырь от злокозненных духов.
Все произошло так, как предсказал исповедник, и по Лудену пошла добрая слава о святом человеке, который денно и нощно молится об избавлении бедных урсулинок.
Итак, в монастыре все уже успокоились, когда произошли описанные нами события и Миньон, Дютибо, Менюо, Меиье и Баро, проиграв процесс на суде архиепископа Бордосского и оказавшись под угрозой того, что Грандье подаст на них в суд как на обманщиков и клеветников, собрались, чтобы дать отпор этому человеку с несгибаемой волей, которому ничего не стоило их погубить, если они не погубят его сами.
Результатом этого собрания оказался поползший по городу странный слух: дескать, привидения, изгнанные святым исповедником, вернулись, но уже в невидимой и неосязаемой форме, и поведение и слова многих монахинь свидетельствуют о том, что они одержимы. Об этих слухах сообщили Миньону, который, вместо того чтобы их опровергнуть, лишь возводил очи горе и твердил, что Господь, разумеется, велик и милостив, но и сатана весьма ловок, особенно когда ему помогают посредством человеческой лженауки, что зовется магией; еще, мол, ничего не ясно относительно того, вселился бес в монахинь или нет, и помочь установить истину может лишь время.
