Но запруда прорвана... Теперь эта девочка держит в руках его жизнь. Если она скажет «нет» — тогда он знает, что надо делать.
Приехав к Чавчавадзе, Грибоедов обратился к Нине непривычно сурово, сказав быстро: «Пойдемте в сад. Мне надобно сказать вам что-то важное». В аллеях, залитых лунным светом, отступил в тень, чтобы девушка не видела его изменившегося лица.
— Нина, я люблю вас!
— И я вас. Уже давно.
Сережа Ермолов, узнав, что скоро быть свадьбе, чуть не заплакал. Друзьям же говорил, что более не думает о Нине, а перед самым венчанием прибежал в их дом и срывающимся голосом сказал, что одного желает ей: счастья на всю жизнь.
Бракосочетание Нины и Грибоедова вызвало не только в Тифлисе, но и в обеих столицах российских живейший интерес. Оно казалось внезапным и оттого еще более романтичным. Собственно, так оно и было: 16 июля Грибоедов сделал Нине предложение, а на 22 августа была назначена свадьба.
«...Очень меня ошеломило такое известие о том, что Грибоедов женится. Его будущая жена — молодая шестнадцати лет княжна Нина Чавчавадзе: она очень любезна, очень красива и прекрасно образованна», — пишет Карл Аделунг, второй секретарь посольства Грибоедова, впоследствии погибший вместе с ним.
«Весь Тифлис проявляет живейшее сочувствие к этому союзу, — читаем в частном письме. — Он любим и уважаем всеми без исключения: она же очень милое, доброе создание, почти ребенок, так как ей только что исполнилось 16 лет».
Были и скептики. Женитьба много повидавшего человека, которому за тридцать, на юной Нине у знакомого Грибоедова Н.Н.Муравьева-Карского не вызвала радостных чувств. Это супружество, как он полагал, «никогда не могло быть впоследствии времени счастливым по непостоянству мужа...».
Давнее знакомство с Грибоедовым, а более того, слухи о его громких историях, доходившие до Кавказа, рождали в Муравьеве-Карском сомнение: «Казалось мне, что он только искал иметь красивое и невинное создание подле себя для умножения своих наслаждений. Нина была отменно хороших правил, добра сердцем, прекрасна собою, веселого нрава, кроткая, послушная...»
Однако этого «впоследствии времени» не случилось. Семейная жизнь Грибоедовых вела счет не на годы, даже не на месяцы. Всего четырнадцать недель — с венчания до 9 декабря 1828 года, когда, оставив Нину в Тавризе, Грибоедов уехал в Тегеран, — вместило их короткое супружество. И самое безмятежное время, когда жизнь и счастье казались бесконечными, разумеется, выпало на первую свадебную неделю.
Из газеты «Тифлисские ведомости»:
«...1-й бал, или, лучше сказать, обед с танцами, дан был 24-го августа нашим полномочным министром в Персии А.С.Грибоедовым по случаю бракосочетания его с княжной Н.А.Чавчавадзе».
Следом бал в честь новобрачных устроил тифлисский военный губернатор Николай Мартьянович Синявин.
...Комнаты его большого дома были заполнены цветами. Звуки трубы возвещали о прибытии каждого гостя. К восьми часам все собрались. К этому времени перед домом губернатора на Александровской площади был устроен фейерверк. Его великолепие подпортил недавно прошедший дождь. Ракеты отсырели, и одна из них, так и не набрав высоты, упала в группу нарядных дам, вышедших полюбоваться огненными брызгами в вечернем небе. Тут были и переполох, и смятение. Все поспешили в дом. Однако это лишь способствовало оживлению и приподнятому настроению всех собравшихся.
Бал открыл полонезом сам хозяин дома в паре с новобрачной. Видевшие Нину вспоминали: «Она в тот вечер была восхитительна и могла бы быть признана красавицей даже и в Петербурге».
Кажется, в тот вечер веселились как никогда. Вальсы, кадрили, экосезы сменялись резвым котильоном. К общему восторгу на середине зала, в центре расступившейся нарядной толпы, молоденькие девушки-грузинки в национальных костюмах танцевали лезгинку.
Ужин окончился только в три часа ночи. Но никто не устал, не поехал домой спать. Бал в честь Нины и Александра окончился лишь тогда, когда «светозарное солнце уже блистало на высотах Кавказа...»
...Памятью к свадебным тифлисским торжествам, будучи уже в Тегеране, Грибоедов возвращался постоянно. В удушливой атмосфере, куда он попал, это было единственным спасением. Закрывал глаза: перед ним снова появлялась его маленькая княжна с золотым ободком на безымянном пальце. Он вспоминал мельчайшие подробности их венчания под сводами Сионского собора, оживленную разноголосицу свадебного стола.
Насколько Грибоедов был во власти недавних впечатлений, говорят его письма к Нине. На все он смотрит глазами человека, недавно ставшего обладателем прелестной юной женщины, человека, несказанно счастливого этим обладанием. Пышная свадьба какого-то восточного владыки, куда его пригласили, кажется невыносимо утомительной и отчетливее заставляет думать о своем.
«Свадьба наша, — пишет Александр Сергеевич жене, — была веселее, хотя ты не шахзадинская дочь и я не знатный человек. Помнишь, друг мой неоцененный, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и искренне мы с тобой сошлись, и навеки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя, и бабушка, и Прасковья Николаевна сидели на крыльце, а ты, душка, раскраснелась. Я учил тебя, как надобно целоваться крепче и крепче».
Когда Грибоедов и Нина поженились, он требовал, чтобы она называла его «мой Сашенька». Лицо молоденькой жены вспыхивало, Нина смеялась, отрицательно качала головой, и самое большее, чего Александр Сергеевич смог добиться, чтобы из привычного сочетания «дядя Сандро» исчез хотя бы «дядя».
После свадебного ужина и бала молодые уехали в Кахетию, в имение Чавчавадзе Цинандали. Они не разлучались ни на минуту, и каждый новый день приносил Грибоедову доказательства, что случилось немыслимое — он вытащил единственный счастливый билет из тысячи. Взял — и вытащил. А там написано — «Нина».
Ее женская прелесть не единственная награда природы. Кроткие глаза — что большая редкость в сочетании с красотою — были умны и серьезны. Грибоедов говорил с женой о важных вещах, не пытаясь упростить их, сделать понятными для существа юного возраста и сугубо семейного воспитания. Нина знала много его стихов и вообще литературу. Грибоедов с удивлением удостоверился в ее тонком уме и наблюдательности. Какое верное понятие имеет его девочка-жена о событиях и явлениях, окружавших их жизнь! Откуда? Грибоедова, ироничного, резкого, злого языка которого боялись Москва и Петербург, заливала нежность.
С веселым ужасом он ловил себя на том, что день ото дня влюбляется в Нину все больше и больше, что воистину ничем не заслужил перед Богом этого удивительного создания. Он хотел быть отцом большого семейства. Дети будут носить русские и грузинские имена. Впрочем, как только Нине будет угодно... В этих мечтах Александр Сергеевич не видел ничего несбыточного. Какой глупостью казались ему досвадебные сомнения. Он уже твердо верил, что «свет и отрада» не покинут их с Ниной. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда.
* * *
В тенистых аллеях Цинандали об этом вспоминать не хотелось. Хорошо еще, что удержался и не сказал Нине. За два дня перед венчанием Грибоедова скрутила такая жестокая лихорадка, что в день свадьбы он едва поднялся и с трудом облачился во фрак. Проверил, не забыл ли обручальные кольца, достал, посмотрел на них, и в этот момент рука дрогнула: одно он выронил.
Едва не вскрикнул. Как нехорошо! Как некстати это! Какая дурная примета!
Но последующие события и ангельски прекрасная в белом кружевном венчальном наряде Нина отбросили в забвение неприятное происшествие. Сейчас, когда до окончания отпуска оставались считанные дни, он все чаще вспоминал его.
Медовый месяц истек. Молодожены вернулись в Тифлис. Нина упросила мужа взять ее с собой хотя бы до границы: женщинам в той обстановке враждебности, словно ждавшей своего часа, чтобы испепелить даже стены жилища «неверных», — делать было нечего. И потому чем дальше дорога для Грибоедовых — тем лучше, тем дольше они пробудут вместе. Перед самым отъездом отправились они на крутой склон горы Мтацминда к старому монастырю Давида. Грибоедов любил это место и ту величественную панораму, которая открывалась отсюда.
