Надо думать, царь с удивлением прочитал письмо Александры. Во-первых, Демидовой известно новое местожительство Николы. Откуда? Каким образом? Ведь перевозка совершалась втайне. Во-вторых, не сумасшедшая ли она, как и ее любовник? «...Чтобы Ваше Величество не противилось...» Мадам смеет учить его отношению к Николе?

Разумеется, на все свои обращения к царю Демидова получила «нет». Ей казалось, что государь отказал потому, что не поверил бескорыстию ее любви.

.. .Александра не могла претендовать на внимание потомков. За ней не числились ни особых талантов, ни тех дел, которые обычно прославляют человека. От ее жизни осталось всего ничего: две любительские фотографии и три недлинных письма на французском языке, два из которых, посланные государю, были сочтены бессовестной ложью. Может быть, те, кто прочтут их сейчас, будут иного мнения и слух подскажет им, что этим словам можно было верить.

«Ваше Величество,

простите Вашу униженно преклоненную подданную за то, что позволяю докучать Вашему Императорскому Величеству, но я не могу больше терпеть. К Вам, Ваше Величество, обращается мое разбитое сердце. Неужели Вы его не пожалеете? Только что полученный мною отказ и невозможность повидать Великого князя Николая, ввергли меня в такое отчаяние и так удручили, что я способна даже положить конец моему существованию.

Моя любовь и привязанность не были просто интрижкой или игрой. Мне еще только 22 года, и мое сердце еще не научилось лгать. Великий князь так несчастен, он так нуждается в любви, преданности и поддержке. Я чувствую, что смогу успокоить его моими заботами и советами.

Ваше Величество, сделайте милость, позвольте его увидеть, сделайте милость, подарите мне еще несколько лет жизни – по приговору врачей, жить мне осталось недолго. Позвольте мне провести этот короткий остаток времени как сестре милосердия в заботе и поддержке Вашего нездорового Августейшего Племянника.

Отказ Вашего Императорского Величества явится для меня смертью, и что же я такого сделала, что Ваше Величество меня приговаривает? То, о чем я Вам пишу, не пустые слова. Ваше Величество должны понять: то, что я позволяю себе вторично докучать Моему Государю, говорит о том, что речь идет о моей жизни.

Сжальтесь надо мной, Ваше Величество, умоляю Вас на коленях. Это последний крик моего сердца.

Остаюсь смиренной и преданной подданной Вашего Императорского Величества

Александра Демидова.

Москва, 7 июля 1875 года».

Александра, в сущности, просила очень немного: быть рядом с любимым человеком. Ведь объявляя великому князю приговор и перечисляя все, чего он теперь будет лишен: привилегии, наследства и прочего, отнюдь не было сказано, что ему запрещается любить и быть любимым. Однако этот несомненный факт ничего не изменил в жизни князя и Александры.

Последнее письмо было послано из Москвы, и понятно почему: Первопрестольная куда ближе к селу Смоленскому, нежели Ялта. Нам неизвестно, добралась ли туда Александра, но если это случилось, то ее, находившуюся уже на сносях, ожидало разочарование. Предвидя появление там Демидовой, в том же июле 1875 года Николу отправили в Умань, городок в двухсотпятидесяти верстах от Киева. Каким-то образом разузнав о новом месте ссылки, Александра приехала туда в декабре, сняла квартиру неподалеку от дома князя и через несколько дней родила сына, названного Николаем.

Она не успела еще встать с постели, как Николу отправили снова в Ореанду. В том, что рано или поздно Демидова последует за ним, Александр II не сомневался. Действительно, скоро было получено донесение от тайной полиции, что Александра направляется в южные губернии России. И тогда государь повелел «воспретить поездку в Крым находящейся в Одессе жене бывшего камер-юнкера Демидовой».

«Воспретить» Демидовой было трудно. Власти, поняв это, стали попросту прятать от нее князя. В июле 1876 года его перевезли с юга на запад в довольно глухое местечко Тиврово близ Винницы.

Отпросившийся с хлопотной должности князь Ухтомский, проглядевший крымский роман своего подопечного, на прощанье на чем свет клял «известную особу», то есть Демидову. Зная, что она скоро должна разродиться незаконным, но все-таки царских кровей ребенком, он не останавливался перед оскорбительными выпадами в ее адрес: коли, мол, «станет что-нибудь домогаться от Царского дома, то права ее не отличаются, по-моему, нисколько от тех, которые имеют желтые билеты».

Как известно, желтые билеты имели проститутки. Такое же мнение о Демидовой, пусть и не в такой грубой форме, высказывала и родня Николы. Особенно негодовала императрица Мария Александровна, по существу, уже брошенная августейшим супругом. Увядшая, больная, раньше времени постаревшая, она ненавидела этих хищниц, ворующих чужое лишь по праву своей молодости и красоты. Ее мужа-императора украла дрянная девчонка Долгорукая. Великого князя сначала подцепила американская авантюристка, а теперь за него принялась русская мошенница. И каждая, наверное, мечтает стать великой княгиней. Нет и нет – пока она жива, этому не бывать... Превозмогая слабость, императрица постоянно интересовалась тем, что ее не должно было бы волновать вовсе. Как Никола, крепко ли сторожат его? А та особа – где она, оберегают ли Николу от ее влияния?

Из чувства деликатности заходя по утрам к Марии Александровне, император вяло отвечал на ее вопросы. Ему давно осточертела эта история с Николой, но науськивание жены все-таки делало свое дело. Император старался быть в курсе событий. И, получив донесение, что Демидова скрылась из Крыма, а куда – неизвестно, он написал на телеграмме изящным, бисерным почерком: «Очень может быть, в местопребывание Николая Константиновича».

Ах, как сильна женская неприязнь! Императрица сумела заразить всех родственников не утихающей враждебностью к даме, которая преследовала их «безумного, несчастного Николя». И это принесло свои плоды: когда дочери Демидовой выросли, ни одна из них так и не была приближена ко двору и не пожалована во фрейлины...

Дом, где содержался Никола в Тиврове, был обнесен забором, однако полицейские чины посчитали, что он ненадежен и по периметру всей усадьбы выставили охрану, которая дежурила днем и ночью. Это однообразное занятие делало стражей безучастными ко всему, что происходило за пределами дома. А зря. Они не заметили, как возле здания, находившегося как раз напротив охраняемого объекта, остановилась коляска и из нее вышла дама, за которой несли нетяжелую поклажу.

А спустя некоторое время генералу Витковскому, ответственному за сиятельного узника, стали поступать докладные, заставившие его насторожиться. В рапортах отмечали, что его высочество, который раньше пользовался всеми помещениями своей квартиры, почти что не выходит из спальни. Это отнесли к дождливой погоде. Но все ж внутреннему наблюдению было приказано проявить особую расторопность и под каким-либо предлогом проникнуть в спальню и посмотреть, что же там происходит...

Человеком, предложившим руку и сердце женщине, которая недавно родила двух внебрачных детей, был представитель одной из прославленных фамилий граф Павел Феликсович Сумароков-Эльстон.

Камердинеру князя, неразлучному с ним Василию Лутину, предложили внушительную сумму. Однако он не только отказался хотя бы отворить дверь в интересовавшую агентов комнату, но даже сообщить хоть какую-нибудь информацию. А вопросы появлялись один за другим. Почему его высочество, заядлый полуночник, ложится теперь в одиннадцать часов и поднимается непривычно поздно? Что заставляет его по нескольку раз в день под предлогом головной боли удаляться в спальню? И не странно ли то, что его высочество, обычно бродивший до полудня в халате, теперь выходит к завтраку одетым и выбритым? Было замечено, что великий князь берет с полок библиотеки романы Дюма, хотя ранее никогда ими не интересовался. В довершение всего во время уборки посуды обнаруживался лишний прибор. Все говорило о том, что узник кого-то скрывает.