– А сам уже грустишь, – обняла отца Марина.

– Ты тоже, – погладил ее по голове Федор Лукич.

Они выглядели очень трогательно, отец и дочь.

– Ольга Арчиловна, может, вам что-нибудь нужно? – поинтересовался Гай. Наверное, для порядка – до следователя ли ему сейчас.

– Спасибо, Федор Лукич… В Шамаюн попасть надо, так я позвоню, пришлют машину.

– Зачем? Я отвезу, – сказал директор.

– Нет, нет, – запротестовала Дагурова. – Просто не имею морального права… Сколько часов осталось у вас с Мариной…

– Все равно туда еду. – Он повернулся к Марине: – Прости, дочка, срочные дела. Вот так уж…

Марина поцеловала его в щеку. Гай и следователь вышли.

Машину Федор Лукич вел быстро, не особенно соизмеряя скорость с возможностями дороги. Уазик то несся лесом, то выскакивал на пригорок, то перемахивал через мостик, проложенный над говорливой речкой Апрельковой.

– Вы бы знали, какая морока отправлять покойника из такой глухомани… Никому нет дела. У всех какие-нибудь закавыки. То мастер запил, то бумажку надо подписать, а человек в отпуске, то… – Он махнул рукой. – При жизни мучаемся и после смерти… Не хотел я при Марине обо всем этом, – как бы объяснил Гай Ольге Арчиловне, почему вынужден мчаться в райцентр, когда по-людски должен был бы, просто имел право провести последний день с дочерью. – Ну, как вам Марина? – спросил он.

– Интересная девочка. И не простая. Свои мысли, рассуждения… А не боитесь отпускать ее одну в Москву?

– Сердце болит, конечно, – признался Федор Лукич. – Но ведь ей так хочется именно в Институт кинематографии! А ее желание для меня закон. Хотя, с другой стороны, не могу себе представить, что буду делать, если она поступит. Уже сейчас тоскую и ловлю себя на мысли: а может, не поступит? Вернется и опять будет рядом… – Он посмотрел на свою спутницу: – Нехорошо так думать, да?

– Что же поделаешь, раз так думается? – улыбнулась Дагурова. – Сердцу не прикажешь.

– А я считаю, что это плохо. – Гай вздохнул. – Получается, говорю Марине одно, а в душе другое. Дети очень чувствительны ко всякой лжи и лицемерию. И что самое опасное – восприимчивы…

Некоторое время они молчали, потом Дагурова спросила Гая о Меженцеве.

– Звонил сегодня. Обещал приехать. В самые ближайшие дни…

– Как же директор не знает, когда явится его заместитель?

Федор Лукич покачал головой.

– Заместитель? Неизвестно, кто у кого… Алексей Варфоломеевич может иного председателя облисполкома заставить крутиться…

Выяснилось, что Меженцев числился заместителем Гая по науке как бы на общественных началах. Крупнейший ученый-биолог, он являлся одним из инициаторов создания заповедника Кедрового, можно сказать, его крестным отцом. С его мнением считаются даже в Москве, а тут он просто непререкаемый авторитет.

– А почему Алексей Варфоломеевич оказался замдиректора? Высокое начальство посчитало, что нужны знания и такой авторитет, как у Меженцева, чтобы принести как можно больше пользы заповеднику.

А трудностей было много, как это бывает с каждым новым делом.

Да и сейчас хватает.

Следователь поинтересовалась, как относится профессор к Осетрову.

– У них дружба. Оба непоседы. Заядлые путешественники, – сказал Гай. – Когда Меженцев узнал о случившемся, очень расспрашивал обо всей этой истории, разнервничался. А я при чем? Как было, то и передал…

«Значит, не в Чижике причина, почему Гай не может уволить Осетрова», – подумала Дагурова, вспоминая разговор с участковым о леснике.

Приехали в Шамаюн. Федор Лукич спросил, куда подвезти следователя. И кажется, удивился, что ей надо в психоневрологическую больницу.

Ксения Павловна Мозговая производила действительно странное впечатление. Высокая, в безупречно белом выглаженном халате. На сухих длинных пальцах ярко-алый маникюр. Из-под высокой накрахмаленной докторской шапочки кокетливо выпущены на морщинистый лоб кудряшки редких волос. Густо покрытое пудрой дряблое лицо, брови шнурочком и тщательно выведенное помадой сердечко губ. Облик довершал желтый в синий горошек бант, лежавший на отворотах халата.

– Все в норме у твоего паренька, – хрипела весело Ксения Павловна. – Ножки, ручки и все остальное. Реакция как у волка. Рефлексы – и Павлов позавидовал бы…

То, что психиатр оказалась на самом деле приветливой, общительной, тоже удивило следователя: после телефонного разговора можно было подумать – брюзга и зануда. Но Мозговая сразу на «ты». Может быть, из-за разницы в возрасте?..

– А то, что он перенес сотрясение мозга в результате мотоциклетной аварии? – спросила Ольга Арчиловна.

– Ничего с ним не будет. Наследственность у него крепкая. Сейчас говорят гены. И потом – натаскан. Как хорошая лайка. На границе служил. Момент существенный… Значит, первое: хорошо ориентируется в пространстве. Второе – легко адаптируется в обстановке со многими неожиданностями. Третье – отличная реакция на эти неожиданности и правильная оценка их… Знаете, какие нужны обстоятельства, чтобы разладить такую машину! Я уж не говорю о том, что у него отменное зрение и слух, мои коллеги проверили…

– А алкоголь?.. – подсказала Ольга Арчиловна. – Бессонная ночь перед этим?..

– Он утверждает, что выпил немного. А вообще не пьет.

– Тем более. Значит, непривычен.

Мозговая скрестила руки на груди.

– Тут ты права, – сказала Ксения Павловна, подумав. – Реакция на алкоголь – вещь индивидуальная. Одних угнетает, других возбуждает… А что есть наша психика? Череда возбуждений и торможений… Хочешь, проверим Осетрова основательно? Но для этого надо будет положить в больницу…

Дагурова допускала возможность проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Но не теперь.

– Сейчас преждевременно, – сказала она.

– Смотри, – хрипло бросила Мозговая. – Хозяин – барин.

– Ксения Павловна, но в принципе возможно, что Осетров, как вы выразились, неправильно реагировал в тот момент? Вытянутую руку принял за ружье, спокойно идущего человека – за тайком крадущегося? И так далее…

– А ты сама? Не случалось – видишь ветку в окне, а кажется, что-то диковинное, пугающее? Все мы человеки… За сорок пять лет практики я такое видывала. Вот скажи, может девочка в тринадцать лет видеть сквозь землю?

– В каком смысле? – Следователь уже привыкла к неожиданностям Мозговой и теперь не ломилась в открытую дверь.

– Даже не видеть… В общем, необъяснимый феномен. Почище, чем Кулешова. Вы, наверное, читали о такой?

– О Кулешовой? – переспросила Дагурова. – Это которая умела читать руками?

– А точнее, обладала так называемым кожным зрением. Помните, ей давали конверт, в котором был запечатан лист бумаги с текстом. Она водила по конверту рукой и читала, что написано на вложенном внутрь листке… Так вот, девочка, о которой я хочу рассказать, – тоже феномен в своем роде.

Ксения Павловна встала из-за стола, вышла на середину кабинета и, указывая на пол обеими руками, начала рассказывать:

– Похоронили ее отца. В гробу. В могилу. Как положено. Проходит день, проходит другой, девочка стала заговариваться. Пристает к взрослым. Твердит, что жив отец, и все тут. Голова у него, говорит, белая-белая! И дышит…

Мозговая замолчала. Ольге Арчиловне стало, честно говоря, не по себе. А Ксения Павловна продолжала:

– Добилась-таки своего. На третий день разрыли могилу. И что же ты думаешь?

– Жив? – подсказала следователь. – Ведь что могло быть невероятнее?

– Совершенно правильно. Но самое главное – действительно седой как лунь… Ну с точки зрения медицины сам по себе случай с мнимой смертью – явление объяснимое. Что-то вроде летаргического сна. И если бы покойника в кавычках осмотрел врач, установил бы, в чем дело. А история произошла в глухомани, родственники поспешили совершить обряд…

– Из местных, что ли?

– Ну да.

– Когда это было?

– Лет двадцать назад… Но какова девочка! Меня этот случай заинтересовал. Встретилась с ней, привезла сюда. Наблюдала… Подготовила доклад на областную конференцию психиатров…