Декоратор неожиданно поинтересовался, женат ли господин офицер.

— Нет, я холост, — ответил унтер. — Вот уволюсь, тогда и женюсь. Уж такую красоточку отыщу — пальчики оближешь. Отличным мужем стану. Может, ты, козочка, осчастливишь меня, как уволюсь? — унтер ущипнул одну из актрис. — Жаловаться не придется.

— Долго ждать, господин унтер-офицер, а я нетерпеливая.

— Если б сейчас уважили, был бы премного благодарен.

— Ух, солдаты везде одинаковы, за словом в карман не лезут.

Унтер окликнул Синдзе:

— Эй, четвертая рота, ты так совсем уходишь даму!

— Ничего, господин унтер-офицер, я с удовольствием прошлась. — И, уже обращаясь к Синдзе, она продолжала: — У меня вошло в привычку дарить первому солдату, с которым меня сводит судьба в моих поездках, «пояс с тысячью стежков». Сегодня он принадлежит вам!

Погрустневшее лицо Синдзе настроило женщину на серьезный лад.

— Ведь когда-нибудь вас тоже отправят на фронт. Говорят, «пояс с тысячью стежков» отводит пули. Вы не верите в талисманы?

Синдзе покачал головой. Вот и эта женщина считает, что солдат непременно должен быть на фронте. Сочувствуя солдатской судьбе, она умиляется своему дару. Пусть сама будет подальше от фронта, вот что.

— Благодарю, я не суеверен.

Синдзе помог женщине забраться на телегу. Нет, ему это не пригодится. Он не отправится на фронт. Ему — в другую сторону, туда, где нет войны. У солдата четыре выхода, он выберет последний. Правда, он не все еще обмозговал как следует, но это дела не меняет, он уйдет.

20

Зал был набит битком.

В первом отделении пели, декламировали, показывали фокусы, во втором представляли какую-то банальную пьеску. «Звезд» приберегали напоследок. Но солдаты впитывали все подряд, как горячий песок. Сюжет пьески был на злобу дня. В годовщину мобилизации в армию единственного сына к беднякам-родителям приходят соседи и знакомые, чтобы торжественно отметить это событие. У солдата сестра-красавица. Не покладая рук трудится она на пашне, заменяя брата-воина. Примерная девушка, недаром сын первого богача деревни сватается к ней, но она… Пока брат не вернется со славной победой, она не соглашается выходить замуж… Эту девушку играла давешняя актриса, Синдзе узнал ее… Во время ужина приходит телеграмма. У старика соседа дрожат руки, телеграмма «казенная». Ее содержание заранее всем известно. Тут скрипка начинает жалостливо выводить «Когда идешь по полю». Под эту мелодию сосед зачитывает телеграмму. Эффект поразительный — более тысячи мужчин смотрят на сцену, затаив дыхание, ловят каждое слово: «Над Бугенвилем ваш сын, сбив три вражеских самолета и обнаружив неполадки в моторе, исключавшие возвращение на базу, пошел на таран флагманского линкора противника и геройски погиб…» Под пиликанье скрипки вся семья безутешно плачет и сквозь плач умиляется, как, дескать, сын заботился о чести своих близких, о престиже родины, если принес себя в жертву.

Кадзи вдруг услышал, как Ёсида шмыгает носом. По щекам унтера катились крупные слезы. Кадзи хотел было легонько ткнуть Охару, но тот тоже плакал. Человек, который на воле писал серьезные критические статьи о театре, сейчас размяк от скрипки, пиликавшей «вечную славу»!

Не может он понять, почему такую слезливую дрянь показывают солдатам. Кадзи снова посмотрел на Ёсиду. Сдерживая рыдания, тот кусал свой огромный кулак, измордовавший стольких людей. Кадзи презрительно усмехнулся. Эту дубленую шкуру никак не заподозришь в сентиментальности, и все же Ёсида плачет. Плачет, обманутый. Что же это, выходит, и в нем осталось что-то человеческое?

Внезапно заплаканное лицо Ёсиды расплылось в восхищенной улыбке. Причиной этому была следующая сцена. Вдоволь наплакавшись, девушка разрывает на себе одежды и, оставшись в одном купальнике, исполняет танец самолета, идущего на таран. Это ошеломило солдат, вызвало бурю восторга. Черт с ней, с правдой! Пышные бедра кричали: мы-то знаем, что вам нравится!

Зал замер. А потом разразился неистовым восторгом.

— Вот дает, стерва! — кричал Ёсида. Он двигал локтями соседей, требовал, чтобы Ямадзаки непременно обратил внимание на одно, на другое.

Но Ямадзаки не обращал на него внимания, он сидел, подавшись вперед, и напряженно ловил взглядом одну точку на теле женщины в купальном костюме, не зная, что туда же устремлены еще две тысячи глаз.

Взгляд Кадзи попеременно обращался то на актрису, то на Ёсиду, пока полуобнаженное тело не исчезло за кулисами, оставив за собой сразу притихший зал.

Сцена опустела. Тогда Кадзи попробовал вызвать в памяти образ Митико. Но как ни старался, ничего не получалось. Отрывочные воспоминания лишь растравляли воображение. Перед отправкой сюда он понял, что будет сходить с ума по ней. Любовь и нежность и полторы тысячи километров до нее. И тогда любовь нельзя ощутить зримо, нельзя захлебнуться под ее безудержным натиском. Остается только сжать зубы и взять себя в руки.

В толчее у выхода Яматохиса сказал Ёсиде:

— Как подумаешь, что и меня так родители ждут, по всему телу радость разливается.

Вот когда Яматохиса жалел, что зачислен в пехоту! Будь он летчиком, он тоже проявил бы необыкновенный героизм. Пусть смерть, но увековеченье в храме Ясукунидзиндзя что-нибудь да стоит!

Ёсида не ответил. Он вспомнил хозяйскую дочь. Она насмехалась над ним и не отпускала, дразнила стройными ногами и округлыми бедрами и обзывала сопляком. А теперь он один из богатырей четвертой роты! Вот сюда бы хозяина с его вечной руганью и его спесивую дочь — он бы им показал! Все заискивают перед Ёсидой. Даже офицеры с ним считаются. Он бы давно стал унтером, осанки не хватает. Уж очень он подвижный, солидности мало, все, наверно, оттого, что столько лет состоял при хозяине на побегушках. Теперь-то другое, сыновья состоятельных родителей, перед которыми его бывший хозяин угрем бы извивался, дрожат здесь при одном виде Ёсиды. В пограничном отряде, где деньги все равно некуда тратить, папенькиным кошельком никого не устрашишь. Только и слышишь: «Виноват, господин ефрейтор Ёсида!» «Так точно, господин ефрейтор Ёсида!» То-то! Пришли-ка сюда, лавочница чванная, своего муженька, Ёсида ему покажет!

Актриса, исполнявшая танец самолета, и хозяйская дочка — все это не для него. Ёсиде досталось в жизни мало ласки. Родители не утруждали себя заботой о нем, он с детства жил на чужих хлебах. И то, что видел сегодня на сцене, было его несбыточной мечтой, поэтому он и расплакался как дурак. Он даже подумал, не отправить ли весточку родителям. Давно не писал, а теперь возьмет и напишет. Они не особенно пеклись о нем, да и он не очень-то беспокоил их своей персоной.

В темноте двора Саса схватил Кадзи за рукав:

— Классная была девка, а?

Кадзи промолчал.

— Что, жену вспомнил?

— Да, — сознался Кадзи. И подумал: «Только ей никогда не придет казенная телеграмма».

Синдзе получил наряд на уборку сцены и решил воспользоваться этим, чтобы еще раз повидаться с той актрисой. Но он опоздал, артистов уже не было. Да и что бы он сказал ей? Лирика. Просто взгрустнулось, что, может, в последний раз видит японку. Жаль, что он не взял этого дурацкого «пояса с тысячью стежков». Офицеры, верно, закатили актрисам ужин, развлекаются, ей теперь не до солдата, мельком встретившегося на дороге.

Синдзе подметал сцену.

Теперь будет много охотников их провожать! Нечего надеяться, что этот наряд получит Синдзе.

21

Высохшая черная степь протянулась от редкой березовой рощицы у подножья сопки до горной цепи, синеющей на юго-западе. Если эти горы считать естественной крепостью, то степь, вплотную придвинутая к границе — подступы к ней. Весна по календарю для этих мест еще не весна. Зима тут напоминает сварливую, упрямую свекровь. Прошлогодняя трава уже не подымется, а новые побеги земля упрямо отвергает. Но дни зимы уже сочтены. Им надо только пробиться, первым побегам, и степь зазеленеет новой жизнью, превратится в душистую, цветущую сказку. Мириады цветов, взявшись за руки, пустятся в веселый пляс… Но пока еще весна только по календарю. Бесплотная, высохшая трава, покачиваясь под ветром, ворчит на зарождающуюся в недрах земли молодую жизнь.