Чен, обхватив голову руками, уткнулся в стол.

— Посмотри мне в глаза!

Чен поднял голову и повернулся к Кадзи.

— Ты… не брал?

— Брал, — ответил Чен.

Мацуда залился счастливым смехом. Кадзи, обозленный десятками взглядов, с любопытством устремленных на него, мысленно обругал Чена. Идиот, кто его просил признаваться! Соврал бы…

— Один?

— Один.

Описав широкую дугу, кулак Кадзи с силой ударил по лицу Чена. Чена отбросило в угол, к табуретке, где сидел мальчишка-рассыльный.

Кадзи обернулся к Мацуде.

— Ну как, ты удовлетворен? Заставил меня кулаки в ход пустить… А теперь я займусь твоим складом, вот как я поступаю в подобных обстоятельствах, это ты хотел узнать?

Кадзи побелел, дыхание у него прерывалось. Мацуда струхнул не на шутку.

— Пошел вон! — крикнул Кадзи. — Сволочь!

43

Этак может случиться, что и ему достанется, если он на чем-нибудь погорит, озабоченно подумал Фуруя. А если дознаются до его сделок с этим корейцем со шрамом, тогда ему конец. Кадзи против ожидания, оказывается, горяч и скор на руку.

Когда возбуждение в отделе улеглось, Фуруя подозвал к себе Чена и тихо, но все же достаточно громко, чтобы Кадзи мог услышать, стал его корить:

— Подумай, ну допустимо ли сотруднику нашего отдела идти на такие дела? Ты же господина Кадзи позоришь! Ты понимаешь, в какое положение ты поставил господина Кадзи? Пойдем уж, попрошу за тебя. Да ты и сам тоже скажи: «Извините, мол».

И Фуруя вместе с Ченом предстал перед Кадзи:

— Простите его, будьте великодушны. Бес его попутал, он и сам не рад.

Кадзи был взбешен. Он пытался сохранять хладнокровие, хотя бы внешне, но в груди бушевали и гнев на Чена, и крайнее недовольство собой. От кого-кого, но от этого мальчишки он меньше всего ожидал подлости. Так опозорить его отдел! «Сам-то хорош», — обругал себя Кадзи. Дрожит за свое положение, прячется за всякие правила, а результат? Подчиненные — воры, он сам — держиморда…

Кадзи исподлобья глянул на Фуруя. На Чена он был не в силах поднять глаза. В поведении Фуруя он учуял ложь, фальшь, и все же почувствовал облегчение, когда тот к нему обратился.

— В дальнейшем я попрошу избавить меня от необходимости разбирать подобные выходки, — сказал он сухо и, вытащив какую-то папку, стал просматривать бумаги.

А мысленно твердил: «Прости меня. Я скверно поступил, я виноват перед тобой. Я должен был больше думать о тебе, войти в твое положение. Тебе можно было помочь, надо было только постараться…»

Но он не сказал больше ничего.

Уже возвратившись к своему столу, Фуруя как бы вдруг вспомнил:

— Сегодня, кажется, день свиданий у спецрабочих. Может быть, послать Чена в заведение, напомнить?

Это решение было просто находкой. Кадзи не меньше самого Чена хотел, чтобы тот поскорее убрался с глаз долой.

— Да, да, — буркнул Кадзи.

Чен вышел на улицу в полном смятении. Он вор, вор, пойманный за руку. Его бьют, и он не может даже протестовать. Его, наверно, уволят. Надо воротиться и просить у господина Кадзи прощенья. Ох, только бы его не уволили!.. А за что увольнять? За какие-то несчастные пять килограммов муки? Как же так? Почему тогда Кадзи выпустил жену Окадзаки с такой поклажей и даже бровью не повел? Пусть попробует оправдаться! Одним можно, выходит, а другим нельзя?.. Он, Чен, китаец, потому над ним и издеваются. А японцам все прощают, даже Кадзи так считает. У-у, дьяволы! Ладно же, они увидят, что он им сделает!..

Купив в лавке свинины, Митико заколебалась. Не зайти ли ей в отдел? Как там Кадзи? По дороге в лавку она забежала к жене Окидзимы, но та встретила ее непривычно холодно. Они стоя перебросились несколькими ни к чему не обязывающими фразами, но потом жена Окидзимы выложила ей все начистоту.

Один из работников отдела, непосредственно подчиненный Окидзиме, был послан вербовать рабочих и растратил деньги, выданные ему на расходы. Сам по себе случай довольно обычный. Вербовщики сплошь и рядом присваивали часть денег, предназначенных для выдачи авансов рабочим. Для мелкого служащего это был немалый куш. Обычно все сходило гладко — лишь бы в отчете сходились концы с концами. Этот вербовщик тоже представил Окидзиме отчет, и даже с приложением расписок рабочих, получивших аванс. В отчете со скрупулезной точностью были записаны расходы на гостиницу, разъезды, объявления, угощения и даже на обеды и чаевые. И вот именно эта чрезмерная детальность отчета возбудила подозрение у Окидзимы, который вообще-то терпеть не мог копаться в цифрах. Он почуял, что здесь что-то неладно. К тому же план вербовки был выполнен только наполовину, а сумма расходов показалась Окидзиме завышенной. Он решил поговорить со своим подчиненным начистоту. И у растратчика не хватило храбрости соврать. Он признался, что, приехав в большой город, куда его посылали, завел себе любовницу-японку и развлекался с ней, переложив всю работу на агентов по вербовке. Окидзима горестно усмехнулся. Конечно, преступление можно было легко объяснить — одичал горняк в маньчжурской глуши… «Идиот! Нашел из-за чего себя ронять. Что, у городской бабы по-другому устроено, что ли? Болван, дубина!» — это все, что сказал Окидзима незадачливому кутиле. А сам стал мозговать, как выручить подчиненного. Доклады и финансовые отчеты по командировкам попадали на просмотр и визу к Кадзи. Окидзима надеялся, что Кадзи хоть и поймет, но цепляться не станет, тем более что отчет составлен гладко…

— Если бы господин Кадзи подписал отчет по дружбе, ради Окидзимы, все было бы в порядке… — обиженно сказала его жена.

Митико слушала ее с холодеющим сердцем.

Кадзи поступил по-иному. Просмотрев документы, он подошел к столу Окидзимы.

— Что-то здесь неладно, — сказал он, бросая бумаги на стол. — Говорят, банкиры отказывают в предоставлении займа, если заявитель чересчур детально расписывает статьи своих расходов и гарантии кредитоспособности. Вот и здесь примерно так же.

— Тебя, видать, не легко провести, — невольно усмехнулся Окидзима.

— Так внуши это своим подчиненным.

— Ну ладно, что нужно сделать, чтобы отчет прошел? — все еще улыбаясь, спросил Окидзима.

— Хоть соврать бы сумел, как надо; донес бы, скажем, что часть завербованных, получив авансы, сбежала.

— Ну, давай так и напишем!

— Не хочу, — сказал Кадзи тихо, но тоном, не оставляющим сомнений в его решимости. — Бухгалтерия правления, конечно, пропустит — там ничего не смыслят в наших делах. Но я не хочу.

— Ну а что же делать?

— Твой работник, ты и решай. Я лично считаю, что надо заставить его возместить растрату.

— Из жалованья? Сколько дашь сроку?

— Особенно растянуть не смогу. К квартальному отчету деньги должны быть внесены.

— А на что будет жить этот субъект?

— Не мое дело.

Окидзима уже не улыбался. Выпученные глаза его в упор смотрели на Кадзи.

— Собственно говоря, квартальный отчет меня не беспокоит, — продолжал Кадзи. — Но если я буду допускать такие вещи, здесь все останется, как было. Я не могу позволить разрушать то, что строю с таким трудом!

— Я бы внес из своих, да жену жалко. Вот что, давай порешим так: ты не визируй, а я поставлю свою печатку как твой заместитель.

— В свое время ты меня вышучивал как сентиментального гуманиста, а ты теперь кто будешь?.. Ладно, визируй сам, своей печаткой. Возражать не буду. Но с этого дня уж извини, бумаги от тебя буду в лупу разглядывать.

— Я принесу тебе энтомологическую лупу. Вот такая, — и Окидзима без тени улыбки показал пальцами размер стекла.

Когда отчет, завизированный Окидзимой, попал на утверждение к директору, тот обратил внимание, что на нем стоит виза заместителя, а не начальника отдела, как положено, и вызвал Окидзиму. Окидзима сумел кое-как выкрутиться, но пережил несколько неприятных минут.

— Ну и скотина этот Кадзи, продирает с наждаком всех без разбора, — пожаловался он жене.

— Уж больно крут ваш муженек да тороплив, — завершила свой рассказ жена Окидзимы. — На что мой хорошо к нему относится, и то говорит, с ним иногда ой как трудно бывает.