И обе женщины, взяв под руки Се, ушли. Не успели они скрыться из виду, как перед Окидзимой выросли три бойца из Отряда охраны общественного порядка.

— Ты Окидзима?

— Да.

— Пошли.

— А в чем дело?

— Ты знаешь человека по имени Окадзаки?

— Знаю.

— Пошли. Надо кое-что выяснить.

Окидзиму охватило тревожное предчувствие. Верно, Окадзаки задержан. Если по поводу того дела — быстро не вернешься. Еще, чего доброго, привлекут за соучастие…

Два непроданных кимоно Окидзима поручил женщине, торговавшей рядом с ними.

— Когда девушки придут, передайте, чтоб скоро меня не ждали.

Когда Митико с Ясуко вернулись, этой женщины, разумеется, и след простыл, а стоявший на ее месте незнакомый мужчина сказал:

— Пришли солдаты из Отряда охраны порядка и увели его. Кимоно он оставил здесь одной женщине…

— А где эта женщина?

— Не знаю, куда-то ушла.

Митико и Ясуко поспешили в Управление охраны.

— Вы родные тех нехороших японцев? — холодно осведомился человек в форме. По его строгому лицу можно было догадаться, что тут пустяками не занимаются…

Женщина, которой Окидзима отдал кимоно, не показывалась три дня. На четвертый, когда ее наконец отыскали, она сослалась на болезнь.

— Я болела и попросила одного знакомого передать вам кимоно. Но он не смог этого сделать и попросил кого-то еще… А тот куда-то исчез…

— Не врите!

У Ясуко было такое грозное лицо, что, казалось, вот-вот она влепит пощечину:

— Умнее ничего не могла придумать, даром три дня думала! Меня не касается, кто куда исчез. Изволь возместить стоимость!

— Ну, разумеется, я это сделаю…

Но она этого не сделала. Изменилась жизнь, изменились люди. Теперь никто не мог поручиться за порядочность своего соотечественника.

И пришлось Митико продать костюм Кадзи, чтобы вернуть стоимость одежды тем, у кого она взяла, эти кимоно на комиссию.

Костюм Митико продала доктору Се; тому было неприятно покупать костюм Кадзи, но он догадался, что Митико находится в затруднительном положении.

— Я хотела попросить вас еще об одном, — смущаясь, сказала Митико. — Вот только не знаю, согласитесь ли вы.

Старательно подбирая слова, Митико попросила Се попытаться освободить Окидзиму, а если это невозможно, хотя бы разузнать, что с ним.

Се нахмурился. Он прямо заявил, что предпочитает но ввязываться в подобные дела, так как это может повредить его положению врача.

— Боюсь, что всплыло дело на рудниках, — грустно проговорила Митико. — Если уж Окидзиму, имеющего косвенное к нему отношение, привлекут к ответственности, то Кадзи уж наверняка не простят.

— Я врач и очень далек от подобных дел, — улыбнулся Се, — но, присмотревшись к жителям этого города, я увидел, что они очень строги к себе и довольно миролюбиво настроены к японцам, по крайней мере так мне показалось… А Кадзи нечего беспокоиться. Ведь он сделал тогда все, что мог. Даже женщины из «веселого заведения» это подтвердили.

Митико почтительно склонила голову. Ей было приятно, что есть еще люди, которые относятся к Кадзи хорошо. Когда Митико собралась уходить, Се, замявшись, сказал:

— Может, вы согласитесь до возвращения Кадзи поработать в нашей больнице? У нас есть сестры-японки, так что устроить вас сестрой — в моих силах. Время тревожное! Не сегодня-завтра начнется гражданская война, раненых будет много… Если вы будете помогать Народной армии, думаю, и Кадзи это одобрит, когда вернется.

Митико слабо улыбнулась.

— Одобрит?..

«Вот если бы он когда-нибудь предстал передо мной так же неожиданно, как вы…» — подумала Митико, но промолчала.

20

Окидзиму вызвали по другому делу. Окадзаки узнал один китаец, которого тот избил хлыстом в Лаохулине. Китаец уже прошел было мимо, но потом вернулся.

— Ты помнишь меня?

Окадзаки, разумеется, не помнил. Мало ли кого он избивал, разве всех упомнишь? А теперь любой китаец мог вогнать его в дрожь.

— Не помню, — сказал Окадзаки, побледнев как мел.

— Ты не помнишь, а я помню. Куда хлыст дел?

Окадзаки лучше было бы молчать. Тогда он, может, отделался бы пощечиной или плевком в лицо, и дело с концом. Но Окадзаки подумал, что, случись с ним что-нибудь сейчас, жена и дети останутся на улице, и он с жалкой улыбкой протянул китайцу пачку сигарет и мешочек с орехами. Однако китайца, видно, возмутило то, что Окадзаки так дешево хочет отделаться от него. Он ударил его по рукам, орехи и сигареты полетели на землю.

— Ты по-другому заплатишь за свой хлыст! — крикнул китаец.

На беду у этого китайца оказался приятель в Управлении охраны общественного порядка. Китаец, может, просто хотел проучить Окадзаки, но колесо завертелось. В управлении, естественно, поинтересовались, не числятся ли за этим японцем и другие проступки, и китаец чистосердечно рассказал то, что он о нем знает.

Тогда Окадзаки решил призвать на помощь Окидзиму, который к тому же превосходно говорил по-китайски.

Когда Окидзиму привели, Окадзаки сидел на стуле, сжавшись в комок, и дрожал мелкой дрожью. За столом сидел китаец, по-видимому следователь.

— Вы знаете этого человека? — спросил китаец у Окидзимы.

— Да.

— И знаете, что он делал в Лаохулине?

— Да, в самых общих чертах.

— Знаете о его издевательствах над китайцами?

— Конкретных фактов не помню.

— Окидзима, спаси, — умоляюще прошептал Окадзаки по-японски.

Китаец сердито посмотрел на Окадзаки.

— А что, собственно, говорить? — хмуро сказал Окидзима. — Почти все японцы били китайцев, и сейчас мы расплачиваемся за это. Вот только сколько будем платить — неизвестно.

— А вы лично били китайских рабочих?

Окидзима закрыл глаза и вспомнил Кадзи.

— Как же вы оцениваете сейчас свое поведение?

— Я в свое время поссорился из-за этого со своим хорошим другом. И уже тогда я понял, что был неправ. Но даже если бы меня и не сцапала жандармерия за потворство китайским рабочим, сейчас все равно пришлось бы держать ответ перед вами.

— Этот человек, — китаец показал подбородком на Окадзаки, — настаивает на том, что бил не по своей воле, а по приказу. Он клянется, что ни разу не ударил по своей прихоти.

Окидзима мысленно усмехнулся. В какое жалкое ничтожество превратился Окадзаки — гроза рудника. Да, такие люди, пожалуй, виноваты больше всех…

— Я не знаю, в чем вы его обвиняете, — проговорил Окидзима. — Скажу только одно: на его месте мог быть любой из нас. Смешно отрицать вину японцев перед вашим народом. Так что, если мне позволили торговать в городе, очевидно, можно и ему…

— Как это? А если ему не позволим, выходит, и вам нельзя разрешить? — рассмеялся следователь.

Окидзима улыбнулся.

— Это ваше дело. Как говорится, рыба, лежащая на кухне у повара, не спорит с ножом.

— Нехорошая пословица. Наша цель не в том, чтобы наказывать людей.

В это время в комнате появился еще один человек в форме и, подойдя к столу, что-то долго объяснял следователю. Тот слушал с невозмутимым лицом и только кивал головой. Потом он повернулся к Окадзаки и сказал:

— Вы обвиняетесь в зверском убийстве китайцев в Лаохулине. Мы вынуждены вас арестовать. Пожалуйста, переведите ему, — обратился следователь к Окидзиме.

Окадзаки, видно, чутьем понял внезапную перемену и побледнел как полотно. Взглянув на него, Окидзима пробурчал по-японски:

— Теперь юлить нечего. Это, наверно, то самое дело.

Схватившись руками за стол, Окадзаки резко поднялся. Его белесые глаза забегали по комнате.

— Не я один! И ты, и Кадзи, все в этом виноваты.

Окадзаки схватил за руку следователя и, показывая на Окидзиму, закричал:

— Он тоже! Не я один!

— Замолчи! — крикнул Окидзима.

Наступило молчание. Его нарушил голос следователя.

— Вы только что заявили, что не помните конкретных фактов. Выходит, вы солгали?

— Ну и что же?

Выпуклые глаза Окидзимы тоже заерзали. Неужели это конец? Всплыл в памяти телефонный разговор с Кадзи, свидание с ним в жандармерии, перевод в заброшенный рудничок. Невеселые воспоминания… Ну что ж, этого надо было ожидать… Только бы не докопались до его участия в карательных операциях. Тогда крышка…