— Не вспоминай о давешнем… — сказал Онодэра.
Кадзи усмехнулся.
— Я и не стал бы вспоминать… Да подпоручик Нонака захочет, наверно, со мной расквитаться…
— Нет, — Онодэра замотал головой. — От Дои нам здорово влетело. А подпоручик Нонака взял с собой Акабоси… — Онодэра показал в сторону перевала.
— А… — Кадзи почувствовал, что напряжение разом схлынуло. Он положил винтовку на плащ-палатку, потянулся за лопатой. — Судя по тому, что я видел там, за перевалом, нам не устоять. Так-то, Онодэра. Если только сегодня ночью нам не подбросят огня.
— Кто подбросит?.. — беззвучно прошептал Онодэра. — Что же нам делать, Кадзи?
— Чтобы уцелеть?
Дождь все моросил. Кадзи вытер рукавом кителя мокрое лицо.
— Стрелковое отделение! Кто закончил рыть окопы — ко мне!
Из мрака одна за другой показались черные тени. Онодэра потоптался и исчез.
— Ну, вот вам мое последнее наставление, новобранцы… — Кадзи оглядел окруживших его солдат. — В завтрашнем бою на сигнализацию и связь надеяться нечего. Каждому придется действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Первое — не трусьте. Потому что чему быть, того не миновать. Второе — не теряйте надежды. Я говорю не о победе, а о жизни. Слышите! Не теряйте надежды! Насчет того, что-де на огонь следует отвечать огнем, я говорить не намерен. Ну а если уж очень опасно станет, сожмитесь в комок в окопе, уйдите в землю и думайте о чем угодно, хоть бы и о доме. Можно и о жене. Я лично намерен поступить именно так.
Кто-то засмеялся.
— А теперь разойдись! Подстелите плащ-палатки и устраивайтесь по окопам. Часовых не выставляю, сам покараулю. — Кадзи еще не совсем освободился от опасений в отношении Дои и Нонаки.
Когда все разошлись, неслышно подошел Энти.
— Господин ефрейтор, переведите меня на другое место! — Слова звучали обычно, но голос у Энти был странный, какой-то сосредоточенный и в то же время глухой. — Я копал и вдруг вынул из земли вот это… Там могила, господин ефрейтор.
Энти протянул ему белый лоскут.
Откуда здесь, в глуши, могила? Показалось тебе.
— Переведите на другое место, господин ефрейтор, прошу вас!
— Не взвинчивай себя, Энти. Не маленький, — резко сказал Кадзи. — Давай не выдумывай и ложись спать. Утром сам увидишь, что это тебе просто сдуру почудилось!
Энти поплелся прочь, но тут же вернулся.
— Господин ефрейтор, может, кто со мной поменяется? Не могу я в могиле…
— Болван! — не выдержал Кадзи. — Мы все могилы себе копаем… Ты, что ли, один!
— Господин ефрейтор! — раздался сбоку голос Иманиси. — Я поменяюсь с ним.
— Не сметь!
Энти еще не доводилось слышать такие жесткие нотки в голосе ефрейтора.
— Здесь у нас не пикник для гимназисток! Подумаешь, могила! — отчитывал его Кадзи и вдруг неожиданно для себя смягчился. — Не уснешь — приходи сюда. Так и быть, на одну ночь с тобой поменяюсь.
35
Могила, могила… — стучало в висках. — Могила — верный предвестник смерти… А лоскут — обрывок белого савана…
Могила — это даже удобно, могилы роют глубоко, больше шансов уцелеть во время обстрела…
Но Энти уже утратил способность рассуждать.
Дожди размыли мертвое тело, земля поглотила кости. Над могилой витает дух мертвеца. Он носится вокруг, в воздухе и нашептывает Энти: «Ты умрешь здесь, Энти, всеми брошенный и забытый в этой глухомани. А твоя жена и дети, голодные, нищие, напрасно будут ждать твоего возвращения. Ты не вернешься к ним, Энти! Ты уснешь вечным сном в этой промозглой, сырой земле…
И все же Энти попытался сделать над собой усилие, как велел Кадзи. Он залез в окоп и, дрожа, терпел несколько секунд.
Ефрейтор Кадзи — жестокий, безжалостный человек. Они-то все уцелеют. Только ему, Энти, суждено погибнуть, недаром он наткнулся на могилу. Какая мокрая, холодная земля! И саван тоже мокрый, и ты сидишь на чужих костях… Это кости, кости…
Энти выскочил из окопа. Перед ним в глубине ночи полого простирался склон. С каждым мгновением оттуда все ближе надвигается смерть. Она со скрежетом нависает над ним. Тебе не убежать, Энти! Ты умрешь, Энти! Так постарайся же припомнить лица жены и детей… Ведь было же в прошлом немало дней, когда эти лица весело улыбались… Но вспоминались почему-то только бледные, искаженные страхом лица с посиневшими, что-то беззвучно шептавшими губами. «И лавка теперь пропала, одна никак не справляюсь… Как же мне дальше-то быть с детьми на руках?..»
Энти кружил вокруг окопа. Ему казалось, словно он движется в пустом пространстве. Ноги онемели. Только сердце жгло огнем, оно стучало и ныло. Нужно было давно убежать, еще когда строили блиндажи. Можно было где-нибудь спрятаться. Притаиться в каком-нибудь городишке, здесь, в Маньчжурии, и работать, работать, в лепешку расшибиться, работая… Пусть его не называли бы больше японским барином, это ему не нужно. Пусть он торговал бы на улице с лотка вместе с разносчиками-китайцами… Все лучше, чем погибать…
Энти прислушался. Кто-то подкрадывается к нему. Мертвец насмешливо улыбается: «Ты умрешь, Энти!» У Энти нет сил сопротивляться — только бы подавить рвущийся из груди крик… И силы и рассудок уже на исходе. Энти все быстрее кружит вокруг своего окопа. Потом, окончательно подавленный темнотой, не выдерживает и прыгает туда…
Бежать? Но куда? Он измучен, истощен до предела. Сильные, крепкие люди настигнут его. За побег накануне боя — расстрел. Командир стрелкового отделения Кадзи вскинет винтовку, посмотрит холодным взглядом: что посеял, то и пожинай, Энти, прощайся с жизнью!..
Мокрый густой туман обволакивал землю и людей, уснувших тревожным сном.
Кадзи с винтовкой наготове неслышно шагал вдоль окопов. Вот она, последняя ночь. Шаг, еще один… И каждый шаг подтверждает, что это правда. А ты спишь сейчас, Митико? Спишь. «Ты так и не узнаешь, как глубока была эта ночь. Эта бездонная ночь перед смертью.
Кадзи задержал шаг. Он уловил тихий, словно ползущий по земле шепот.
— …Страшно, так страшно, что сил нет… — Кажется, это Мимура. Голос дрожит. — Уж скорее бы решилось, жить или помирать. А ждать вот так нестерпимо…
— Говорят, еще при рождении определено, кому жить, а кому быть убитым… — Это говорит Коидзуми, его голос сливается с темнотой.
— А я… не то чтобы боюсь, мне мать жаль… так жаль, что и сказать не могу… — послышался голос Тасиро.
Кадзи пошел в свой окоп.
Тьма все сгущалась. Время отсчитывало последние часы жизни. Зачем они? Вот он стоит тут, в яме… Прислушайся к ночной тишине, Кадзи. Слышишь, шаги. Это не смерть — это понапрасну уходит молодость… Жил ты? Трудился? Любил?
Кадзи положил винтовку на бруствер окопа и прижался к ней щекой. Ложа винтовки мокрая, холодная. Нет, он еще не насытился жизнью. Он ничего не создал, ничего не оставил после себя. Он только начал мечтать о счастье. Даже любить не умел так, чтобы не раскаиваться. Всего этого слишком мало. Должно быть еще что-то. Что-то еще, какая-то иная жизнь, чтобы в ночь перед смертью не мучили бесплодные сожаления… Завтра оттуда, с противоположного склона, спустится смерть. Придвинется вплотную, и некуда будет от нее скрыться. Так зачем же медлить? Почему он стоит неподвижно? Еще есть время. Секунда за секундой уходят в вечность, но еще остается время…
Дезертировать? Бежать сквозь мрак, сколько хватит сил? Нет, это не по нем. Если б еще война окончилась одним этим боем… Но ведь война продлится… Им придется скрываться. Митико будет терзаться унижением, страхом. Он огрубеет, и оба в конце концов опустятся до взаимных упреков. И в довершение всего его схватят, их оторвут друг от друга, и на казнь он пойдет, мучимый сожалением о совершенном… Нет, это не по нем. Кадзи крепче сжал винтовку. Митико, я не могу вернуться к тебе…
Но ведь есть еще один путь, чтобы встретиться, — сдаться в плен. Станешь ты ждать меня, Митико? Будешь ты верить, — что я жив, что я вернусь? Я выйду из этого окопа и спущусь по склону… Я подниму руки… Но ведь сейчас темно, Митико, неизвестно, что ждет меня там — жизнь или смерть!..
