Кадзи подчеркнуто лихо отдал честь. Он сделал это ради шутки. Но больно укололо сознание, что, будь в комнате кто-нибудь посторонний, он вынужден был бы всерьез вытягиваться перед Кагэямой. Спектакль с переодеванием из костюма в мундир постепенно переставал быть спектаклем.

16

— …А что думает на этот счет подпоручик Кагэяма? — У командира роты голос был тонкий, а интонации ласковые, мягкие, как у женщины. Призванный из резервистов, он был уже немолод — поручику Фунаде перевалило за сорок. — Судя по всему, в Крыму состоялось совещание глав правительств СССР, США и Англии, — продолжал он. — В последнее время Советский Союз усиленно перебрасывает войска на Дальний Восток. Не знаю, надо ли ставить это в связь со встречей в Крыму… Укрепрайон, куда нам предстоит выступить, находится как раз напротив той полосы, на которой советские вооруженные силы сосредоточиваются особенно интенсивно. Весь вопрос упирается теперь в сроки… — Поручик Фунада внезапно умолк. У него мелькнуло опасение, как бы собеседники не подумали, будто он — командир роты! — боится советских вооруженных сил.

Подпоручик Кагэяма усмехнулся. Ирония, мелькнувшая в этой усмешке, относилась отнюдь не к командиру роты, хотя, по правде говоря, толстяку Фунаде куда больше подходила бы роль доброго отца семейства, чем военного стратега. Кагэяма думал о другом. Когда бы ни наступил этот срок, о котором говорил начальник, у них нет другого выбора, кроме гибели под огнем артиллерии противника. И нечего тут спрашивать, что он, Кагэяма, об этом думает. Хватит того, что ему, в глубине души жаждущему только одного — чтобы этот час никогда не пробил, — вменяют в обязанность воодушевлять солдат, призывать их храбро сражаться…

— А что говорит господин командир батальона? — спросил Кагэяма.

— Что если, мол, американцы высадятся в Центральном Китае, то Советский Союз не упустит случая зажать нас в клещи…

— Американцы на Филиппинах… — задумчиво произнес Кагэяма.

Командир роты вопросительно взглянул на молодого офицера, только сегодня прибывшего к нему в подчинение. «Ну и что?» — говорил его взгляд.

— Впрочем, дело не в том, за какой именно пункт ведутся сейчас бои на Тихом океане… Все зависит от того, как оценивает противник нашу военную мощь, то есть располагает ли он достаточной информацией о том, насколько подорвана эта мощь… Ну и, конечно, от хода военных действий между СССР и Германией. Американцы, наверно, заинтересованы в том, чтобы СССР взял на себя разгром Квантунской армии. Это значительно облегчило бы их задачу. С другой стороны, Советский Союз вряд ли собирается ускорять победу Америки ценой новых огромных жертв со своей стороны… — «Что до поражения Японии, то этот вопрос давно предрешен…» — хотелось сказать Кагэяме, но он этого не сказал.

— Иными словами, — на лице поручика Фунада мелькнула почти надежда, — вы хотите сказать, что в ближайшее время военные действия в нашем районе не начнутся?

— Что значит «ближайшее время»?.. — Кагэяма развел руками.

Офицеры невесело засмеялись.

17

Укрепленный район Циньюньтай, где предстояло разместиться третьему батальону, в состав которого входила одиннадцатая рота, представлял систему мощных оборонительных сооружений. Считалось, что эти позиции способны в течение долгих месяцев противостоять любому, самому яростному натиску. Может быть, раньше, когда доты были обеспечены достаточным количеством артиллерии, оно так и было. Но к тому времени, когда Кадзи прибыл в Циньюньтай, большую часть орудий демонтировали и вывезли для нужд обороны в Японию, а на их месте установили деревянные макеты, размалеванные камуфляжными узорами. Поэтому здесь и разместили пехоту. Солдаты молча переводили растерянный взгляд с мощных бетонных стен на деревянные пушки. Не верилось, что войну можно вести с помощью стратегии «огородного пугала».

«Да что же это такое?» — читалось в безмолвных взглядах; и только потом люди начинали смеяться, точно глухонемые. Впервые стало до дрожи ясно, какая смертельная опасность подстерегает их впереди. Те, кто мало-мальски разбирался в военном деле, тут же поняли, что в условиях современного боя продержаться на этих позициях два-три часа — уже чудо.

Так бесславно завершалась «война во имя великих целей», провозглашенных столь торжественно и высокопарно несколько лет назад…

По ту сторону границы, за лощиной, тянулись плавные линии сопок и бескрайние просторы советского Дальнего Востока. Покатая полоса «ничейной» земли густо поросла деревьями и кустарником. Усилиями разведгруппы каждый кустик, каждая впадина были тщательно нанесены на карту. Главная задача состояла в скрытном наблюдении за противником. С заходом солнца высылали наблюдателей как можно ближе к границе; с рассветом они возвращались в укрепрайон. Не дать противнику заметить себя — это диктовалось здравым смыслом, стремлением понапрасну не раздражать русских.

Первый взвод одиннадцатой роты, взвод подпоручика Кагэямы, разместился в Гуаншаньтяне, в дополнительных дотах, подчиненных укрепрайону. Сюда и попал Кадзи, и настроение у него было хорошее. Во-первых, большая часть старых артиллеристов, в том числе и ефрейтор Акабоси, с самого начала невзлюбивший его, осталась в Циньюньтае, во-вторых, назначенный старшим по казарме унтер Судзуки оказался на редкость покладистым малым. На второй год службы Кадзи попал в рай.

С наступлением ночи начальник караула разводил дозорных на посты; свободные от нарядов без дела слонялись по казарме или, отыскав в лесу какое-нибудь диковинное дерево, мастерили мундштуки, трубки, кто что умел. Другие уходили на речку в лощине, стирали там на досуге или просто болтали. По странной иронии судьбы, именно здесь, на границе, где с началом военных действий солдат подстерегала неминуемая смерть, они впервые узнали радость беззаботной жизни.

Неожиданное происшествие нарушило это безмятежное существование. Был теплый весенний день. На солнышке у казармы Кадзи погрузился в воспоминания. Одно за другим возникали в памяти знакомые лица, неясные, расплывчатые, похожие на фотоснимки не в фокусе. Они не радовали Кадзи, но сидеть так, погрузившись в дремоту под ласковым солнцем, было приятно.

Подошел Судзуки и протянул Кадзи сумку с патронами.

— Подпоручик зовет тебя. Идем с нами.

— Куда?

— На инспекцию… — Судзуки подмигнул. — Кабаны и косули перебегают на советскую территорию. Надо наказать нарушителей. Ты, говорят, здорово стреляешь, вот и покажешь свое искусство!

— Сегодня я в наряде по столовой…

— Не имеет значения. Собирайся живее!

Кадзи мигом слетал в казарму и тотчас вернулся. Они пошли напрямик сквозь заросли.

— Тепло как стало! — сказал, ни к кому не обращаясь, Кагэяма. — Совсем как в стихах: «Весна сияет, в государстве мир…» — И неожиданно добавил: — Гарнизон острова Сульфур полностью уничтожен, слыхали?

— О черт! Опять! — простонал Судзуки. — А ведь там была мощная оборона, господин подпоручик!

Кагэяма кивнул. Да, гарнизон там был сильный. Не чета нашему…

Остров Сульфур защищали девять батальонов пехоты, танковый полк (двадцать три танка), два артдивизиона (около сорока орудий), два зенитных дивизиона (около семидесяти стволов), пять минометных дивизионов (около ста десяти стволов), семнадцать с половиной тысяч солдат и около шести тысяч морской пехоты…

«Они дрались не на жизнь, а на смерть. Их хватило на месяц. Что же ждет нас, когда на Гуаншаньтянь обрушится шквальный огонь многих сотен орудий? — подумал Кагэяма. — Они давно установлены там, по ту сторону границы».

Кагэяма краем глаза взглянул на Кадзи. Тот молча шагал рядом.

— С Окинавы отступать некуда… Теперь-то уж придется ударить по-настоящему… — сказал Судзуки, но дальше его речь перешла в невнятное бормотанье.

Только в одном их мысли совпадали — в том, что потеря Окинавы будет означать конец войны. Поэтому Судзуки слепо верил, что Окинаву не отдадут. Он просто физически не мог себе представить, что Япония проиграет войну. Он ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь высказывал такое предположение. Кагэяма предчувствовал, что, как только Окинава капитулирует, Советский Союз включится в войну. Ну что ж, Кагэяма примет бой и будет сражаться храбро, с мыслью о смерти он примирился. Когда он подавал прошение в офицерское училище, он действовал, как игрок, рискующий ставкой. Если ему повезет, он попадет куда-нибудь в тыл и сумеет выиграть время; не повезет — будет убит на передовой. Не он кидает игральные кости. Кто-то другой, неизвестный, бросает их в неведомую минуту. Он оказался здесь. Значит, такова судьба. Пусть все идет своим чередом. Его собственная жизнь — не более чем брызги, летящие от бешеного, все сметающего потока, именуемого войной. К чему сопротивляться судьбе, пусть все идет своим чередом.