Госпожа Кадокура называла его «денщик». Без злобы, просто с сознанием собственного превосходства. Привычное, казенное обращение. Странное дело, думал Кадзи, стоит женщине, проделав положенные формальности, заделаться офицерской женой, как она становится неизмеримо выше солдата и принимает это как должное. В свою очередь супруга господина поручика пикнуть не смеет перед женой командира батальона — и тоже воспринимает это как должное.
Сестра поручика была несколько иной. Но в том, что солдата нельзя считать за равного, они сходились,
Как-то раз, когда Кадзи колол дрова на заднем дворе, его окликнул соседский денщик.
— Слышь, мой рассказывал утром — не мне, конечно, — что на Филиппинах дела плохи, так что после Нового года нашу часть тоже, чего доброго, перебросят на фронт.
Кадзи попалось суковатое полено. Он замучился с ним. Наконец с маху расколол его надвое.
— Никуда нас не перебросят.
— Твой поручик сказал?
— Нет, это я сам так думаю.
— Чего-о? Ты-ы? — собеседник выглядел озадаченным.
Кадзи засмеялся.
— Моего мнения, выходит, и слушать не стоит?
— Я не в том смысле…
— Вот ты говоришь, перебросят на Филиппины… А как, спрашивается? Пешком или по железной дороге? Не доберешься, нет туда дороги. А на море полностью господствует противник, и все наши транспорты отправляются прямиком к Будде. На такую глупость, думаю, не пойдут. Это во-первых…
Собеседник с понимающим видом кивал.
— Пока переправят нас отсюда, с крайнего севера, из Маньчжурии, на Южный фронт, там, пожалуй, и бои закончатся. Это во-вторых.
— А в-третьих?
Колеблясь с ответом, Кадзи поставил еще одно полено и снова взмахнул топором.
— Я и так уж лишнего тебе наболтал… Тебе газеты удается читать?
— Иногда. Тайком от хозяйки, бывает, смотрю. А что?
— Читал на днях? Сталин будто сказал, что рассматривает Японию как агрессивное государство…
— Нет, не читал… А как это понимать?
— А так, что сейчас между СССР и Японией имеется договор о ненападении. Не называют агрессором, если отношения нормальные, правда?
Сосед снова понимающе закивал.
— А тогда, брат, не до Филиппин будет. Того и гляди, здесь каша заварится…
— Значит, надо так понимать, что и здесь у нас тоже бои начнутся?
— Я только говорю, что сейчас отсюда войска не снимут. Разве что на Тихоокеанском театре произойдет что-нибудь совсем невероятное… А вообще-то в любом случае дело — дрянь. Если на юге станет туго, так и на севере легче не будет. Как ни верти, все крышка!
— Ну, ты это… — сосед-денщик испуганно замотал головой. — А не выйдет ли приказа денщикам сопровождать офицерские семьи на родину? А там бы и демобилизоваться, а?
Кадзи расхохотался.
— Денщик! — позвали его с веранды. — Денщик, туфли подай!
Туфли, начищенные с утра, стояли на полке для обуви в прихожей.
«Рук у тебя нет, что ли!» — чуть не сорвалось у Кадзи.
Какуко, озорно прищурившись, внимательно следила за ним. Чувствуя на себе этот взгляд, Кадзи с размаху вогнал топор в полено и пошел в прихожую.
Она ждала его на пороге. Совсем рядом, на полке, красовались ее туфли. Кадзи взял их и аккуратно поставил перед ней, носками вперед.
— Зашнуруй! — приказала девушка.
Нагнувшись, Кадзи стал завязывать шнурки. У нее были стройные ноги, Кадзи почти касался их. Именно то, что они были красивые, стройные, злило Кадзи.
— Отвори! — Кивком головы девушка показала на дверь.
Он распахнул дверь. Девушка засмеялась.
— В первый раз, поди, приходится завязывать шнурки женщине?
Кадзи ответил, как всегда, ровным, бесстрастным тоном:
— Других приказаний не будет?
— Будут! — Голос девушки звучал все более вызывающе. — Я оставила чулки в ванной, постирай!
Кадзи посмотрел на нее.
— Армейские звания — шелуха, барышня! Скоро, очень скоро вдребезги разлетится весь этот порядок, при котором вы так удобно устроились наверху. Останутся просто люди, люди без погон! Что сохранится тогда от вас? Чем вы сможете похвалиться?
Девушка внезапно нахмурилась, глаза сердито блеснули. Она резко повернулась и вышла.
В этот день ему так и не удалось наколоть дров. Минут через пять позвала хозяйка.
Кадзи поспешил на кухню.
— Послушай, ты убирал здесь утром? — спросила она.
— Так точно.
— Здесь на полке лежали деньги, пять иен. Где они?
— Не знаю. Я денег не видел.
— Не видел? Странно! Я твердо помню, что положила их вот сюда. Утром, когда я расплачивалась с торговцем, не нашлось под рукой мелких денег, я пошла за мелочью в комнаты, а крупные положила сюда. Сейчас вспомнила — а их уже нет! Кроме тебя, тут никого не было!
— Может быть, барышня видела?
— Она не могла взять без спроса. — Кадзи прочел подозрение во взгляде женщины. — Просто руки опускаются… Всякий раз, как меняются денщики, обязательно что-нибудь пропадает…
— Вы хотите сказать, что эти деньги взял я? — спросил Кадзи, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Молчать! Это еще что? — взвизгнула она. — А глядит как, скажите на милость! Я просто спрашиваю, не видел ли ты, вот и все!
— Я ответил госпоже, что не видел.
— Странно! Кто же мог взять эти деньги, кроме тебя? Ну хорошо, довольно. Ступай работай. Не хочется рассказывать о таких вещах мужу, но, если в доме начинают пропадать деньги, придется, как видно, сказать!
Кадзи почувствовал, что бледнеет. Он хотел сдержаться, но было уже поздно.
— Ваша воля подозревать меня, — сказал он. — Я солдат и получаю в месяц всего пятнадцать иен жалованья, но в ваших бумажках не нуждаюсь, будь это десять или даже пятьдесят иен! Фирма, в которой я служил до призыва, выплачивает моей семье пособие больше, чем жалованье господина поручика! Я просил бы вас впредь помнить об этом!
Кадзи повернулся и вышел.
Когда ледяной ветер охладил его разгоряченное лицо, он подумал, что говорил, пожалуй, слишком резко. И все-таки гнев душил его. Чтобы баба издевалась над ним, как там, в казарме, старослужащие, — это уж слишком!.. Поручик напишет на него, это ясно. А что, если набраться решимости и высказать ему откровенно все, что он думает о нем и его супруге?
Складывая дрова в поленницу, Кадзи кренился, старался крепиться. Сначала госпиталь, теперь это… Он бессильно плывет по течению. А раз так, нечего бояться, пора избавиться от вечного унизительного страха.
11
— И ты выслушала все это молча? — поручик Кадокура, нахмурившись, взглянул на жену. Стоявшая перед ним бутылка сакэ — его обычная вечерняя порция — была уже наполовину пустой.
— Но у меня ведь не было прямых доказательств… — она досадливо сжала губы. — Я подумала: а вдруг и вправду деньги взяла Какуко?
— Понятно. Речь сейчас не об этом. — Поручик наклонил бутылку и вылил в чашку остатки.
— Денщик! — крикнул он. — Подай-ка бутылку!
Сегодня бури не миновать — понял Кадзи.
— Можешь не греть, неси живо!
Кадзи взял бутылку и, не входя в комнату, протянул ее через порог. Подносить мужу сакэ — обязанность жены.
Она протянула назад руку, взяла у Кадзи бутылку и, чуть повернув голову, процедила:
— Можешь идти!
Кадзи еще расслышал, как поручик сказал:
— Не брал он у тебя этих денег. Ты ее-то спрашивала?.. Что ж, хорошо, если так. Остальное можно не слушать.
Кадзи занялся уборкой.
— Никогда ты ничего не умеешь, — продолжал поручик. — Вот и получается, что тебе даже денщик дерзит. А это подрывает мой авторитет! Пойми ты, дело вовсе не в этих деньгах, а в том, что солдат говорит с тобой как с равной, больше того — тоном превосходства!
Супруга поручика молчала. Поручик прихлебывал сакэ. В доме царила тишина.
Вернулась Какуко, и Кадзи слышал, как поручик позвал ее, как ее спросили, не видела ли она пяти иен, оставленных на кухне.
— Ах, те пять иен! — она рассмеялась. — Ну да, я воспользовалась ими заимообразно. Представить господину поручику объяснительную записку? Ну хорошо, хорошо, так и быть, согласна просить прощения. Извините…
