Стол и стул для нас — вещи обыденные, почти незамечаемые, вещи, которыми мы пользуемся машинально, в течение долгого времени остаются для ребенка загадочными и многогранными объектами повышенного интереса, в котором переплетаются, служа друг другу подспорьем, знание и выдумка, опыт и символика.
Познавая во время игры внешнюю сторону вещей, ребенок строит предположения относительно их сути. Положительные сведения, откладывающиеся в его сознании, все время подвергаются фантастической обработке. Так, он усвоил, что, если повернуть водопроводный кран, потечет вода; но это не мешает ребенку предполагать, что «с той стороны» сидит некий «синьор», который наливает в трубу воду, чтобы она могла течь из крана.
Что такое «противоречивость», ему неведомо. Ребенок одновременно и ученый, и «анимист» («Какой ты, стол, нехороший!»), и выдумщик — «артефактист» («Есть такой синьор, который наливает в водопроводную трубу воду»). Эти противоречивые черты, меняя свое соотношение, уживаются в ребенке довольно долго.
Из констатации данного факта возникает вопрос: хорошо ли мы поступаем, рассказывая детям истории, в которых действующими лицами выступают предметы домашнего обихода, или, поощряя их «анимизм» и «артефактизм», мы рискуем нанести ущерб их научным знаниям?
Я ставлю этот вопрос не столько потому, что он меня беспокоит, сколько по обязанности. Ибо уверен: играть с вещами — значит лучше их узнавать. И я не вижу смысла ограничивать свободу игры — это было бы равносильно отрицанию ее воспитательной роли, ее познавательного значения. Фантазия не «злой волк», которого надо бояться, и не преступник, за которым нужен глаз да глаз. Задача в том, чтобы вовремя сообразить, на чем в данный момент сосредоточены интересы ребенка, ждет ли он от меня, взрослого, «сведений о водопроводном кране» или хочет «играть в водопроводный кран», чтобы получить нужную ему информацию, играя на свой, детский лад.
Исходя из сказанного, я попробую сформулировать несколько положений, которые помогут обогатить наш разговор с детьми о предметах домашнего обихода.
I. Для начала я должен иметь в виду, что первое приключение, ожидающее ребенка, как только он научится слезать со своего креслица или выбираться из «манежа», состоит в знакомстве с квартирой, с мебелью и с бытовыми приборами, их формой и применением. Это — объект его первых наблюдений, первый источник эмоций; эти предметы помогают ему накопить кое-какой словарь и в мире, в котором он живет, служат ему ориентирами. Я расскажу ребенку — в масштабах, которые он сам определяет и допускает, — «подлинные истории» вещей, памятуя о том, что эти «подлинные истории» прозвучат для него в основном как набор слов, будут пищей для воображения не в большей и не в меньшей степени, чем сказки. Если я стану рассказывать ему, откуда берется вода, и начну оперировать такими словами, как «источник», «водохранилище», «водопровод», «река», «озеро» и им подобными, он их не воспримет до тех пор, пока они не обретут наглядности, пока он их не увидит воочию, не потрогает. Хорошо было бы иметь в нашем распоряжении серию иллюстрированных альбомов: «Откуда вода», «Как появился стол», «Как появилось оконное стекло» и так далее, с помощью которых ребенок мог бы составить себе хотя бы визуальное представление о вещах. Но таких альбомов нет. «Литературу» для детей от нулевого до трехлетнего возраста еще никто систематически не изучал и не создавал, если не считать нескольких небольших опусов, подсказанных авторской интуицией.
II. Для меня «анимизм» ребенка и его «артефактизм» — неизменный источник вдохновения, и я при этом нисколько не боюсь вызывать и поощрять ребячьи заблуждения. По-моему, «анимистская» сказка некоторым образом подскажет ребенку, что его тенденция «одушевлять» неодушевленные предметы уязвима. Наступает момент, когда сказка, в которой персонифицируется стол, электрическая лампочка, кровать, покажется ему, в силу своей условности, похожей на игру, где он распоряжается предметами по своему усмотрению, следуя собственной фантазии: игру в «как если бы», когда реальные свойства предмета не принимаются в расчет. Он сам сформулирует антоним «реальное — вымышленное», «существующее взаправду и понарошку», что позволит ему заложить для себя основы реального мира.
III. Теперь я поразмышляю о сегодняшней специфике ребячьего «путешествия по дому», сильно отличающегося от моего путешествия по дому моего детства.
Насчет этого стоит поговорить подробнее.
Электрические лампочки, газовая плита, телевизор, стиральная машина, холодильник, фен, миксер, проигрыватель — таковы лишь некоторые ингредиенты домашнего интерьера, которые доступны сегодняшнему ребенку и которых не знал его дед, выросший на деревенской кухне между печкой и ведром с водой. Все эти предметы говорят ребенку о том, что мир заполнен машинами. Куда ни глянь, повсюду розетки, выключатели, и, хотя ребенок знает, что трогать их нельзя, нечего и думать о том, чтобы помешать ему делать свои выводы — о человеке, о его возможностях, о силах, зажигающих огни, заставляющих гудеть и рокотать моторы, превращающих тепло в холод, сырое в вареное и так далее. Стоя на балконе, он видит мчащиеся автомобили, пролетающие вертолеты и самолеты. Среди прочих игрушек у него есть и машины, имитирующие в миниатюре те, которыми пользуются взрослые.
Внешний мир проникает в дом самыми различными путями и способами, еще пятьдесят лет тому назад детям неведомыми: звонит телефон — и раздается папин голос; включают радиоприемник — и слышны звуки, шумы, пение; нажимают на клавиши телевизора — и на экране появляется изображение, причем каждому изображению вторит слово, которое надо ухватить и заприходовать, поступает информация, которую надо расшифровать и с должной осмотрительностью присовокупить к уже приобретенной.
Представление, которое нынешний ребенок составляет себе об окружающем мире, неизбежно отличается от того, которое составлял себе даже его отец, хотя он старше сына всего на два-три десятилетия. Опыт, накопленный нынешним ребенком, дает ему возможность совершать операции совершенно иного свойства — видимо, в интеллектуальном отношении более сложные; жаль, что не производятся соответствующие измерения, чтобы можно было утверждать это с полной уверенностью.
И еще: домашние предметы несут информацию, в которой содержатся и материалы, из которых они изготовлены, и цвета, в которые они окрашены, и формы, которые им придумали (уже не кустари, а дизайнеры). Осваивая эти предметы, ребенок узнает нечто такое, чего дед его, живший при керосиновой лампе, не знал. Иначе говоря, ребенок вписывается в совершенно новую культурную модель.
Дедушке кашку варила его мама, а внуку — крупное промышленное предприятие, втягивающее малыша в свой кругооборот задолго до того, как он выйдет из дому на собственных ногах.
Следовательно, теперь в нашем распоряжении намного больше материала для изготовления историй, и словарем мы можем пользоваться гораздо более богатым. Воображение есть производное от опыта, а опыт сегодняшнего ребенка обширнее (не знаю, можно ли назвать его более насыщенным, это уже другой вопрос), чем опыт вчерашних детей.
Доказательства в данном случае почти излишни. Нет такого предмета, природа которого не давала бы зацепки для сказки. Я, со своей стороны, уже повесил несколько таких историй на вешалку фантазии. Например, придумал принца Мороженое, который жил в холодильнике; один тип, которого невозможно было оторвать от телевизора, провалился у меня в телевизионное нутро; я сочетал законным браком одного молодого человека, который до этого был влюблен в свою красную японскую мотоциклетку, со стиральной машиной; я придумал заколдованную пластинку, слушая которую люди не могли не танцевать, а два мошенника их тем временем обворовывали. И так далее и тому подобное.
Что касается самых маленьких, то им, как мне кажется, следует прежде всего рассказывать о вещах, с которыми они имеют непосредственный контакт. Например, о кровати. Чего только ребенок не делает на своей кроватке, он и прыгает на ней, и играет, лишь бы не спать. Если его заставляют спать, когда он занят чем-то для него важным, он свою кроватку готов возненавидеть. Давайте спроецируем это отношение на предмет, и получится…
