— Конечно, — охотно согласился Антон.

В субботу он провел время большой приборки в клубе, глядя, как дерутся коллеги. Так увлекся, что опоздал в строй на увольнение. Пытался мышкой прошмыгнуть на свое место, но мичман остановил его взглядом и кивнул головой в сторону кабинета. Антон поплелся в кабинет и уселся там в кресло командира роты Александра Филипповича Многоплодова, который, удовлетворяя страсть к спортивным зрелищам, возложил обязанности по увольнению личного состава на своего мичмана. Антон слышал команды, и топот роты, уходящей из коридора, и удар оснащенной сильной пружиной двери за последним уволившимся… Пришел Дамир, не сердито посоветовал:

— Слезь с чужого места, чемпион. Наглеешь. Антон убрался с командирского кресла.

— Можешь ей не звонить, — тихо и, похоже, страдая, сказал Дамир. — Не бледней, она уже знает, что ты придешь. Меня она тоже пригласила. Не возражаешь, Охотин?

— Не имею такого права, — сказал Антон.

Дамир глядел на него грустно и задумчиво. Он был человечен и понятен. Вот так вдруг и увидишь, что и старшины рог чувствовать умеют…

— Вроде по всем статьям образцовый военнослужащий, — сказал Дамир. — Краса и гордость. Почему же я всегда жду от тебя какой-то каверзы?.. Ладно, все прошло. Забудем, что было. Вот твоя увольнительная записка.

— Через КПП в одиночку не пускают, — сказал Антон.

— Я позвоню. Ступай к своей Ниночке и скажи, что я сразу приду, как управлюсь с делами. Веди себя прилично. Поменьше там бахвалься своим спортом. Да, у Колодкина ты выиграешь, это ясное дело…

— Конечно, — согласился Антон. — Но если вы у Нины будете называть меня на «ты», я тоже буду говорить вам «ты».

Дамир подумал, что ему выгоднее.

— Буду говорить тебе «вы», — решил он.

Антон вышел из кабинета и посмотрел, что написано в увольнительной. Оказалось, он уволен «насквозь», до двадцати трех часов воскресенья. Ловко. Мол, приди к одиннадцати побей Колодкина и гуляй дальше в свое удовольствие… Что с мичманом? Антон терялся в недоумении, неужели он до такой степени уважает спортсменов? Или его башка, наконец, просветлела и он понял, что девушку силком не удержишь, себе же хуже будет… А вдруг ему на Нину уже наплевать и та «красивая и достойная» сосредоточила в себе мичмановы мечты и чаяния?

Он позвонил по телефону и услышал единственный на свете голос. Он сказал:

— Дамир передал мне ваше приглашение. Это правда?

— Правда, — ответила она. — Почему-то Дамир теперь говорит о вас хорошие слова. Наверное, ему дорога честь роты, а ваши победы — это тоже к чести роты. Другого объяснения я не придумала.

— И я гадал, но безуспешно, — сказал Антон — Может вы правы. Может, это очень ласкает старшинское самолюбие, когда курсант твоего подразделения станет чемпионом части.

— Почему «станет»? Разве вы еще не стали чемпионом?

— Уверен, что стал, — весело ответил Антон. — Осталась небольшая формальность. Осталось повторить то, что я сделал в прошлое воскресенье. Знаете, Дамир меня тогда не уволил.

— Знаю, — сказала Нина. — Для вашего же блага.

— Тогда я представлял себе благо иначе.

— Как же? — спросила она.

— Так же, как и сегодня. Можно я приду через полчаса?

— Приходите через полчаса, — сказала Нина

Он купил яблок и апельсинов и явился к ней, обремененный большими пакетами.

— Это кстати, — похвалила она его и унесла пакеты в комнату, откуда доносились голоса.

Раздевшись и приведя в порядок помятую шапкой прическу, Антон зашел в комнату и увидел сперва очень эффектную черноволосую женщину. Она перелистывала лежащие на рояле ноты. Женщина отвлеклась от нот и стала смотреть на Антона, и лицо ее выражало ожидание. Мужнина в штатском, в котором Антон не без удивления признал старшего лейтенанта Трибратова, сказал ей:

— Оля, вот и Охотин.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон.

Трибратов рассмеялся, показывая крупные монгольские зубы.

— Меня зовут Слава. Подойдите к Ольге и шаркните ножкой.

На столе были вино и пирожные. Нина рассыпала фрукты по вазам. Подав Антону выхоленную прохладную руку, Ольга сказала широким, как жест трагика, голосом:

— Я слышала про вас замечательные вещи. Честное слово, у вас и во внешности есть что-то от римлянина.

Антон растерялся от таких слов и от такого всеобъятного голоса, и пауза затянулась.

— Это я назвал вас римлянином, — сказал Трибратов, — имея в виду ваши легендарные упражнения с характером.

— Римляне создали больше, чем все народы, взятые вместе, — сообщила Ольга неопровержимую истину.

— Я музыкант, — сказал Трибратов, глядя на нее ласково и чуть свысока. — Что создали в музыке эти римляне? Характеры они ковали неповторимые. Но музыка?

— У римлян была музыка, — возразила неколебимая Ольга. — Но ее уничтожили христианские варвары. Вернее, украли. Малокультурные люди склонны к воровству.

— Думаешь?

Трибратов направился в угол, и Антон заметил, что там стоит черный футляр. Старший лейтенант расстегнул его, вынул виолончель, сел на стул, обнял ее руками так, будто всю хотел вобрать в себя, и стал водить смычком по струнам. Потекла музыка, такая строгая и торжественная, что Антон вдруг почувствовал потребность приложить руку к нижнему краю головного убора, как полагается при исполнении гимна. Трибратов оборвал музыку на полуфразе. Сказал, глядя на Ольгу ласково и чуть осуждающе:

— Эдак ты заявишь, что и собор святого Петра христиане украли у римлян. Есть вещи, которые не украдешь.

— В соборе святого Петра использованы камни, взятые из древнеримских построек, — сказала Ольга.

— Камни взяты не из построек, а из руин, загромождавших улицы Рима, — поправил Трибратов.

Нина сидела, положив локти на стол, и внимательно слушала, как Трибратов доказывает Ольге, что не важно, чьи камни, а важно, что из этих камней создано. Антон сел рядом, и она громко сказала:

— Когда милые бранятся, в этом есть что-то дисгармоническое, да, Антон?

— Поскольку вы так считаете, — признал он.

— Разве у вас нет собственного мнения?

— Таково мое мнение, — сказал он.

— Дисгармония в том, — заметил Трибратов, — что вы столь выразительно поглядываете друг на друга и говорите «вы». Не пора ли вам выпить на брудершафт?

— В слове «вы» есть особая прелесть, — произнесла Нина, продолжая в упор смотреть на Антона. — Мне нравится грань, где встречаются «вы» и «ты». Думаешь, а что там, за ней…

— Не хотите на брудершафт, ну и бог с вами. Выпьем просто, — сказал Трибратов.

— Просто лучше, — отозвалась Нина. — А целоваться при публике? Что это за удовольствие.

— Ты пробовала? — спросил Трибратов.

— Однажды. Потом оттирала губы платком.

Что-то пронзило Антону грудь наискосок. Он спросил:

— В Москве вас провожал Дамир?

— Совершенно верно, — сказала Нина.

Она принесла бокалы, и Трибратов налил вино.

— Мне не надо, — отвел бокал Антон.

С удивленным прищуром глядя на него, Трибратов продекламировал:

— Кто любит видеть в чашах дно, тот бодро ищет боя. О, всемогущее вино, веселие героя!

— Есть, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон. Он не мог отогнать видение, от которого саднило сердце.

Конечно, они целовались. Но раньше никто ему не говорил, что они целовались, раньше это было только подозрением, а подозрение тем утешительно, что может и не оправдаться. А сейчас она сама сказала: «да, мы с ним целовались». Ему захотелось на ринг…

— Меня зовут Слава, — напомнил Трибратов.

— Я знаю, — сказал Антон. — Однако древние римляне не велели до тридцати пяти лет пить неразбавленное вино. И с героизмом у них дело обстояло не хуже, чем у давыдовских гусар, столь звонко воспетых Василием Андреевичем Жуковским.

— Вы еще и эрудит, — покачал головой Трибратов. — Не поделитесь ли со мной своими достоинствами?

— Насколько мне помнится, — заметила Нина, — римские философы учили: будь доволен тем, что имеешь. За что мы будем пить вино, которое мы имеем?