— Это тоже верно, — грустно сказала Тамара. — Сейчас все научились так убедительно высказываться, что и не найдешь неправого. Все друг друга оспаривают, и все правы. Сколько образованных голов, столько и непреложных истин. О, как мне хочется выплыть из этого моря уверенностей на какой ни на есть пустынный островок сомнений! Отдохнуть, подумать самостоятельно, понять, что к чему, найти зерно…

— Никто вам не поможет, Тамара, — мягко сказал полковник. — Поиски зерна — это дело индивидуальное.

— А вы в чем нашли зерно? — спросила Тамара.

Антон подумал, что полковник обидится на такой нахальный вопрос, но тот охотно ответил:

— В содействии соблюдению порядка. Это не от должности, это убеждение. Добиваться от людей сознательной дисциплины. Это участь раба — соблюдать порядок под страхом наказания. Конечно, вы сейчас скажете, что порядок не может быть целью. Согласен. Но он наверное и незаменимое средство. Пусть пороха мне не выдумать, но я найду себя в том, что сделаю ступку, в которой новый Бертольд Шварц будет толочь свои реактивы. Разве он выдумает порох без моей ступки? — полковник сдержанно улыбнулся. — И не надо расстраиваться, Тамара. Надо работать. Каждое деяние благо, а жизнь сама приведет человечество к великим рубежам.

Полковник высадил их у Арбатской площади, и черный ЗИЛ укатил на своих белых шинах в глубину Гоголевского бульвара.

Подошел, расхлестывая руки, длинный тип в расстегнутом пальто, с самым большим и красным бумажным цветком в петлице. Тип был слегка пьян. Он полез обниматься.

— Здорово, кореша! У меня тоже зад в ракушках, пятнадцать лет служил на крейсере «Петропавловск» имени Кирова!

От псевдоветерана решительно отвязались.

Поехали на Кривоколенный; Анну Палеологовну не застали, она уехала на концерт. На столе белела записка. Григорий прочитал:

— «Дорогие Иринка, Тамара, Антоша и Гриша! Поздравляю вас с праздником и крепко целую. На столе конфеты, это вам подарок от меня. Желаю вам много радости в праздничный вечер. Ваша…эт се тера..» Нашла мать, что дарить просоленным морским волкам! Дорогие Иринка и Тамара, лопайте подарок. А ты, маэстро, садись за фортепляс и сообрази что-нибудь зубодробительное. Кончилась служба, начинаем петь и веселиться.

Антон сел за фортепьяно и для начала изобразил глиссандо слева направо.

А тем временем у ограды Лихопольской казармы стоял сердитый мичман Сбоков и думал о несправедливом устройстве такой жизни при которой всякие Антоны Охотины ездят на ЗИЛах с белыми шинами, а ему, курсанту пятого курса в чине мичмана и в должности старшины роты, отличному службисту и добросовестному учащемуся, придется сейчас полчаса ногой махать до троллейбуса, долго и нудно ехать на этом неторопливом транспорте до станции метро «Сокол».

Людей на аллее не было, облупившиеся за лето лавочки пустовали, и в воздухе царила мирная тишь. Только пташки-воробышки перечирикивались друг с дружкой, путешествуя с веток наземь и обратно. Если бы мичман умел печалиться, ему стало бы печально, но мичман умел только сердиться.

Внезапно дорогу ему перебежала мышка. Что-то дрогнуло в бронированной душе мичмана Сбокова. Он хотел было, несмотря на свои чины, догнать мышку, но тут, взглянув вперед, увидел женщину, которая сидела на лавочке сгорбившись, положив лицо в ладони рук.

Вот и прекрасно, подумал мичман, сразу забыв про мышку но автор допускает, что именно мышка, задев в душе недовоспитанную струнку, и явилась причиной всех последовавших его мыслей.

Вот и прекрасно, подумал мичман. Судя по позе этой женщины, ей сегодня не повезло, жизнь обошла ее радостью. Почему бы не воспользоваться этим обстоятельством — в позитивном, конечно, смысле. Сейчас мы познакомимся, поделимся огорчениями, и, может быть, два минуса, помноженные друг на друга, дадут положительное произведение, как и полагается по законам математики. Может быть, эта женщина добра и не капризна. Может быть, она красива, и это будет очень кстати, потому что Нина отбилась от рук, много о себе понимает и вообще не годится в жены офицеру, которому суждено провести первые годы службы в какой-нибудь ягельной пустыне на берегу холодного моря, куда и в июле не окунешься без приказа непосредственного начальника.

Что такое любовь, думал мичман, и есть ли она в природе, и не выдумка ли это бездельников, которые, вместо того чтобы умножать материальное богатство общества или охранять его от жадных капиталистов, изводят на сопливые стишки дефицитный продукт бумагу?

Сказал же кто-то авторитетный, что нет незаменимых людей. Почему девушка, пусть даже Нина, должна обладать привилегией незаменимости? С философской точки зрения это абсурд, природа не столь расточительна, чтобы тратиться на создание уникальных экземпляров. Она все гонит валом: и звезды, и елки, и селедки, и девушек. Определить свое место в море можно не по той звезде, так по этой. И елку на Новый год можно нарядить любую, была бы помохнатее.

А жена? Разве у нее в природе особое положение? Добрая половина мужчин ходила бы в холостяках, если жениться можно было бы только на единственной девушке в мире…

Мичман поравнялся со скамейкой, где сидела, лицо в ладони, женщина. Она не услышала его шагов, и мичман громко сказал:

— Все советские люди празднуют и веселятся, а мы… вот так.

Женщина вздрогнула и подняла лицо.

Потрясенный, мичман Сбоков часто задышал раскрытым ртом.

Он не сразу поверил глазам.

— Ну, здравствуй, — сказала Нина. — Почему ты идешь последним?

— Я же увольнял народ, — разлепил, наконец, уста Дамир. — Пока доложил, пока что… И, вообще, я не торопился. Я не мог представить, что ты… Скажи мне, Ниночка, я не сплю?

— Ты спишь только в часы, отведенные для сна распорядком дня, — сказала Нина. — Так что не сомневайся. Это в самом деле я.

— Правда. — Дамир заулыбался, позабыл давешние предательские намерения и стал испытывать нечто близкое к блаженству. Рассудок затуманился этим чувством, и некоторые несообразности ситуации от него ускользнули. — Как это ты догадалась приехать? Я уже стал думать о тебе всякое, что я тебе надоел и так далее. Почему ты хоть телеграмму не прислала?

— Мне не оставили адреса, — сказала Нина.

— Ниночка, но ты так сердито разговаривала со мной по телефону перед отправкой!.. Почему ты ждешь на лавочке, а не подошла к воротам нашей казармы?

Нина поднялась с лавочки.

— Хватит «почему». Хорошо, что хоть лавочка нашлась поблизости. Пойдем, я хочу согреться и поесть.

— Тут недалеко ресторан Речного вокзала, — сказал Дамир. — Между прочим, нашего брата там кормят бесплатно.

— Мне надоели вокзалы, — сказала Нина. — И не беспокойся, у меня есть деньги.

Теперь ехать в тряском троллейбусе, а потом давиться в метро стало еще обиднее, и Дамир, по мере возможности оберегая сурово молчащую Нину от давки, вспоминал ушлого курсанта Охотина с удесятеренной ненавистью. Увез, злодей, своих девиц на ЗИЛе, а его начальник с невестой (раз приехала в Москву, какие же могут быть сомнения!), начальник с невестой — нате вам!..

На улице Горького мичман норовил юркнуть в столовку попроще или в ресторан «Якорь», тоже выглядящий недорого, но Нина морщилась, мотала красиво причесанной головой и довела его до «Арагви». Мичман всполошился, что после обеда в «Арагви» у него не останется денег даже на чистильщика. Он решил сказать, что пообедал на службе, и ограничиться легкой закуской. Но пока он мусолил меню, Нина оглядела себя в зеркало, привела, что надо, в порядок, потом отобрала у него волюм и быстро, не справляясь у мичмана о его вкусах, перечислила официанту заказ. После такого поступка мичман решил вообще пока не заикаться о своих средствах, но как-нибудь потом истратить их на девушку ловко и шикарно.

Скоро официант принес лобио, миноги и телиани. Нина откинулась на спинку стула, печально созерцая, как Дамир кушает фасоль и старается не выдать, что последний раз ел в четыре часа утра. Лицо ее порозовело, глаза оттаяли и затуманились теплым.