Тихонов был задет за живое.

— Сделать снимок — штука нехитрая, хотя я и не фотограф. Из-за одних прекрасных глаз я не снимаю. Сколько раненых ты, Маша, вынесла сегодня с поля боя?

— Я за нее скажу, я тут старшая. — Толстушка говорила теперь совершенно серьезно. — Рядовой Мария Старцева в прошлых боях получила медаль «За отвагу», а сегодня наш подполковник поздравил ее со званием кавалера ордена Отечественной войны. Ну-ка, Маша, показывай руки! Да не стыдись, этим гордиться нужно.

Девушка смутилась, она не хотела вынимать руки из огромных варежек, но подруги заставили ее сделать это. Распухшие ладони санитарки были багрово-красны.

— Мария Старцева сегодня вынесла со льда «озера Смерти» девять солдат и из-под носа у фашистов вытащила тяжело раненного лейтенанта. Почти от того берега тащила его, а он раза в два крупней ее.

Я вспомнил маленькую фигурку на льду озера Свибло, за которой мы с Тихоновым наблюдали в бинокль из окопов боевого охранения. Отчаянный командир атакующего взвода одним из первых достиг западного берега. Здесь он остановился, чтобы подтянуть цепь стрелков. Поблизости разорвалась мина, офицер упал. Солдаты в белых маскировочных халатах пробежали дальше, они карабкались по крутому скату, широко размахивались, чтобы бросить гранату. К упавшему командиру подползла маленькая фигурка — подросток, показалось нам тогда — и, как муравей соломину, волоком потащила раненого назад, под прикрытие заросшего кустами островка посреди озера. Так вот кто это был! Ну что ж, для газеты Маша находка!

Тихонов заставил всех посторониться, а сам нацелился на девушку фотоаппаратом. Я тем временем записал краткие сведения о санитарке Старцевой и номер ее полевой почты. Сфотографировал Тихонов и остальных девчат, без особого, впрочем, старания: второй снимок газете не был нужен.

Палатки санроты находились в лесу за поляной, и мы проводили девушек до места. Мы с другом завернули к командиру санроты. Тот рассказал нам все, что знал о Марии Старцевой. Девушка ушла на фронт добровольцем, не закончив даже школы-десятилетки. Не могла она сидеть в классе и писать сочинение о Зое, которой было столько же лет, сколько и ей самой! Дома, в маленьком сибирском городке Прокопьевске, остались мать Маши, ее младшие брат и сестра. Гвардейский полк был ее вторым домом. Все в части — от полковника до ездового — звали ее «наша дочка», «гвардии Машенька», а чаще всего — «Машенька Беленькая».

Командир полка хотел оставить ее при штабе: жаль было девушку, боялся, что в другом месте ей будет тяжело. А Машенька рвалась в батальон, на передовую. «Не для того я приехала на фронт, чтобы отсиживаться в тылах», — говорила она. И в первом же бою девушка отличилась...

Все это хорошо ложилось в лирический очерк о девушке на войне, который мне давно хотелось написать.

— А почему, собственно, ты будешь писать очерк, а не я? — удивился Тихонов, когда я высказал ему свои соображения. Покинув палатку командира санроты, мы направлялись к землянке девушек. — Снимок-то у меня.

— Ну давай писать вместе.

Мой друг шел, сбивая на ходу варежкой снежные шапки с молоденьких елочек. Он ничего не ответил.

В землянке было тепло и уютно; ее стены и потолок обиты старыми простынями, над дверью — марлевая занавеска, выкрашенная порохом из трофейных сигнальных ракет, на стенах — открытки, портреты актеров, журнальные репродукции. Отстиранные до белизны гимнастерки девушек казались почти нарядными после их грубых шинелей. У толстушки Тоси голова была повязана полотенцем — она успела за это время вымыть волосы. Машенька сидела в углу у печки; короткая стрижка делала ее похожей на белокурого паренька.

Санитарки обрадовались нашему приходу: не знали, куда посадить нас, чем потчевать. «Неприкосновенные запасы» сахара пошли в ход. На плитке забурлил железный чайник.

Пока мы отогревались чаем, они рассказывали о своем житье-бытье. Артобстрел, бомбежки, пулеметный огонь — все это они переносили наравне с мужчинами, но у девушек были, кроме того, и свои собственные трудности, не предусмотренные никакими уставами.

Во время нашей беседы неподалеку от землянки разорвался снаряд. С потолка осыпалась земля, и в одном месте простыня обвисла под ее тяжестью. А девчата в этом ненадежном жилье чувствовали себя, точно в глубоком тылу; шальной снаряд не тревожил их. Тося посмотрела на потолок и, выражая общее мнение, сказала:

— Вот какое у нас перекрытие славное — ничто не берет его!

И тут же включилась в обсуждение нового кинофильма, который на днях показывали в большой брезентовой палатке полкового клуба.

— Не правда ли, Машенька похожа на героиню фильма? Вот достать бы фотографию этой киноактрисы да на стенку!

— Читайте нашу газету! — сказал Тихонов, вставая. — Там увидите фотографию живой героини, не из фильма.

Я бы с удовольствием посидел у гостеприимных девушек еще немного, но Тихонов был старшим по званию — приходилось подчиняться. И куда он так торопится? Можно подумать, что мы везем невесть какой срочный материал. Или он заметил, что пристальный взгляд Машеньки раза два останавливался на мне?

— Пишите нам, товарищи! — По молчаливому уговору между подругами Машенька выскочила на мороз проводить нас. — А еще лучше — сами приезжайте поскорей! И фото привозите, слышите?

Говорила она это нам обоим, но ее жестковатая теплая ладонь задержалась в моей руке, и мне показалось, что девушка обращается ко мне одному. Может быть, и Тихонов заметил это? Не сказав ни слова, он зашагал к машине, оставленной нами в овраге на опушке.

По дороге мы молчали. Слева, далеко позади нас, погромыхивала канонада. Где же это стреляют?..

Похоже было на то, что Тихонов теперь надолго ушел в свою скорлупу. Да, не зря в редакции его зовут «рак-отшельник». Я вернулся к разговору, который мы начали по дороге на передовую: когда появится советский Лев Толстой? Может быть, Наташа Ростова наших дней — такая же вот девушка, как эта Машенька. Она выносит раненых и мечтает о киногероях, не понимая, что сама она — героиня... Мой сосед молчал.

— Чего разливаешься? — насмешливо спросил вдруг он меня. — На твоем месте я лучше подумал бы о том разносе, который ждет нас в редакции из-за твоих девушек.

— Во-первых, о разносе нужно думать обоим. А во-вторых, почему девушки «мои»?

— Машенька явно на тебя глазела. Кстати, ты обратил внимание, какие странные у нее глаза. Поэт назвал бы их бездонными, а по-моему, они какие-то пустые, стеклянные.

Разумеется, он нарочно подзуживал меня. Я не отвечал. А Тихонова не легко было остановить, если уж он перешел на этот насмешливый тон.

— И чем она могла тебя пленить, не понимаю?.. Ты ж сам говорил, что не любишь блондинок. И вдруг — любовь с первого взгляда!

Меня подмывало сказать, что если б меня ждала дома жена и двое сыновей, как некоторых из нас, то я вообще не заглядывался бы на встречных девушек. Но это значит подлить масла в огонь. Я молча выслушивал его насмешки.

Вернувшись в редакцию, мы доложили ответственному секретарю о малоутешительных результатах поездки. Не знаю, зачем это понадобилось Тихонову, только он вдруг объявил, что я привез лирический очерк о девушке-санитарке.

— При чем тут девушки? Вас посылали за материалом о героях прорыва, а не о девушках! — Майор Хмелев раже очки протер, чтобы лучше разглядеть меня.

— Но ведь прорыв не получился.

— Да? Вы утверждаете? — Секретарь подал мне телеграмму, которая лежала перед ним. — Прочтите-ка это.

Я быстро пробежал глазами сообщение нашего корреспондента из армии, стоявшей на левом фланге фронта; тот сообщал о наметившемся успехе наступления. Так вот что означала дальняя канонада, которую мы слышали на обратном пути!

— Как только прояснилось положение в полку, — а оно, судя по вашим же словам, было ясно уже вчера ночью, — продолжал секретарь, — надо было мчаться к соседям. Для этого вам, между прочим, и машина была придана. Совсем не обязательно торчать столько времени в медсанроте!