Снова бегу вперед по узкой пыльной дороге. Думаю, что если Мушков и повозка уцелели, то они должны двигаться дальше, к пункту прорыва. Пережидаю очередной минометный разрыв, вскакиваю на ноги и опять бегу.
Кругом валяются убитые. Живые понуро бредут на север… Лишь бы не опоздать, лишь бы прицепиться к колонне… Но почему немцы так спокойно обстреливают лес из минометов? И почему больше не слышно наших пушек?
Дорога впереди пуста. Передо мной глубокая черно-рыжая воронка. Около нее в кустах люди. Подхожу ближе. Люди, опустившись на колени, обливают керосином связки бумаг, поджигают и сбрасывают вниз.
– Что вы делаете?
Один из поджигающих обращает ко мне пунцовое лицо.
– Документы…
– А прорыв? Прорыв?
– Нет больше прорыва. – Пунцовый зло сплевывает в огонь.
Огибаю воронку с пылающими бумагами. Навстречу по обочине дороги и прямо по лесу меж стволов плетутся бойцы. Многие с повязками, некоторые без винтовок. Останавливаю пожилого старшину с забинтованной головой.
– Вы какой части? Он не отвечает.
– Что случилось? – кричу я. Старшина болезненно морщится.
– Отрезали, что ли? – кричу я, кивая на север.
– Отрезали… рассекли колонну танками… остальное – авиация. Ох! – с усилием произносит раненый и, махнув рукой и уже не глядя на меня, бредет дальше.
Шагов через сто натыкаюсь на молоденького лейтенанта-артиллериста с суковатой палкой в руке. На одной ноге у него нет сапога – стопа обмотана грязным вафельным полотенцем.
– Дай закурить, – просит он у меня. На его бледном лице пот.
– Некурящий.
– Скверно… Все скверно, – заключает он. – Тебе не попадалась какая-нибудь санчасть?
– Нет. А что впереди?
– А черт его знает, что впереди… Сейчас передали – просачиваться мелкими группами. Главные силы вроде там… продвигаются с боем, а нам просачиваться… А как это сделать, разрешите узнать, если прострелена нога и… разбиты все пушки? – В расстегнутом вороте гимнастерки лейтенанта белеет странно тонкая шея. – Так санчасти, говоришь, не попадалось?
– Нет.
Артиллерист вытирает потный лоб.
– Что ж, тогда скажем – всё. Подстрелю еще из пистолета парочку фрицев и спою… прощай, любимый город.
Он силится улыбнуться, но видно, он готов разрыдаться…
Иду по инерции еще некоторое время вперед, понимаю, что бессмысленно: впереди пусто, но все-таки иду, потом останавливаюсь возле переломленной пополам молодой сосны. На изломе в солнечном свете разноцветными огоньками вспыхивают капли застывающей смолы… Чувствую, что на меня наваливается отчаяние.
Как все быстро! Как неожиданно!.. Разгром. Что же делать? Как найти хоть кого-нибудь из своих?
Я сажусь на землю, закрываю лицо руками и тотчас вскакиваю. Придерживая на груди автомат, бегу обратно вслед за лейтенантом, но он куда-то пропадает… Что же делать? Что делать?
Возвращаюсь к черно-рыжей воронке, где какие-то штабисты жгли бумаги, – их тоже нет… Почему я не пристал к ним? И почему в лесу тишина? Успел ли Мушков вместе с посыльным и ездовым, если они не погибли во время бомбежки, уничтожить наши документы?
Кружу по изувеченному лесу часа два, пытаясь отыскать бойцов из своей дивизии или какое-нибудь подразделение с командиром, однако повсюду вижу только убитых, раненых и небольшие группы совершенно растерянных и измученных людей.
Поблуждав еще немного, решаю вернуться к опушке. Мне припоминается, что колонну должна замыкать одна из частей нашей дивизии. Возможно даже, что наши батальоны обороняют этот лес с юга.
Обхожу стороной разбитые повозки, конские трупы, затем через несколько минут сворачиваю с дороги… Прямо передо мной в тени орешника сидит… воентехник Иванов – да, это он, Иванов, – а рядом с ним пожилой, с брюшком человек, лицо которого тоже знакомо, и какой-то старший сержант… Иванов держит на коленях развернутую карту, человек с брюшком неотрывно следит за движением его указательного пальца.
– Товарищ Иванов!
Он вскидывает глаза – он сильно загорел и похудел.
– Не узнаете?.. Зима, медсанбат, – напоминаю я.
– А-а, ну как же… Здравствуй… Ты один?
– Бывший адъютант Симоненко, по-моему, – прищуриваясь, говорит пожилой.
– Да. А вы, по-моему… помощник командира полка по хозяйственной части.
– Совершенно верно.
Наконец-то свои!.. Я страшно рад, просто счастлив.
– Присоединяйся, – говорит Иванов. – Мы обсуждаем, куда нам податься… Что ты знаешь об обстановке?
Он по-деловому спокоен и сосредоточен.
Сообщаю все, что мне известно. Иванов подтверждает, что поступил такой приказ командующего – просачиваться мелкими группами. Он, Иванов, лично того мнения, что нам следует идти сперва на юго-запад, где немцев, несомненно, меньше, а потом восточнее Белого повернуть снова к северу и лесами и болотами попытаться достигнуть Нелидова, возле которого должна проходить основная линия фронта.
– Двигаться придется только ночами. Днем отдыхать… Вы как, товарищ интендант третьего ранга?
Помкомполка – он почему-то без знаков различия – кивает.
– Я целиком и полностью… План хороший. И в дальнейшем прошу принимать решения и командовать, товарищ Иванов… вы меня, конечно, понимаете.
– Твое мнение? – Иванов смотрит на меня.
– Я согласен.
– А ты, Герасимов?
– Я, как все, – отвечает старший сержант, очевидно, сослуживец и подчиненный Иванова.
На душе делается веселее. Нас четверо, у нас два автомата, винтовка, три пистолета, карта, компас. Правда, все мы нестроевые, но оружием владеем. Вероятно, мы теперь и есть одна из тех мелких боевых групп, которые по приказу командующего должны просачиваться через вражеское кольцо…
– Какие предложения, товарищи? – спрашивает Иванов.
– Давайте перекусим, – говорит помкомполка, развязывая большой, туго набитый рюкзак. – А вы, молодой человек, что же так, налегке?
– У меня все осталось на повозке… и шинель и мешок. Не мог найти после бомбежки.
– Ничего, теперь у нас все общее, – успокаивает меня Иванов.
Мы едим сухари и копченую колбасу из запасов помкомполка, Иванов пускает по кругу фляжку с холодным чаем, потом проверяем оружие и встаем.
Уже полдень. Немцы сейчас обедают. В лесу тихо.
Пересекаем дорогу, движемся по наклонной извилистой тропе и скоро выходим на берег болотистой речки. Осматриваемся, прислушиваемся. Иванов, раскрыв планшетку, пробует сориентироваться.
Через речку перебираемся по сваленной ели – впереди Герасимов, за ним Иванов, помкомполка и я. Только ступаю на дерево, как позади раздается треск автомата…
Спрыгиваем на трясинистый берег, вновь слышим автоматные очереди и быстро углубляемся в редкий ельник. Здесь одурманивающе пахнет багульником, стоячей водой, болотной гнилью. Взбираемся на бугорок, поросший ивняком.
– Надо узнать, что там. – Иванов указывает в ту сторону, где должна находиться просека.
Герасимов, не произнеся ни слова, берет винтовку за плечо. Я отправляюсь вместе с ним.
Пригибая головы и вспугивая тонконогих куличков, бесшумно идем в заданном направлении. Подле густой одиночной ели Герасимов останавливается. В эту минуту спереди доносится гулкая автоматная очередь. Мимо, чирикая, проносятся пули.
Гляжу прямо. Ивняк, островки зеленой осоки и бархатисто-желтый влажный мох. Недалеко стена невысоких глянцевитых елок.
– Я поползу туда, а ты случай чего прикрывай, – говорит Герасимов. Голос у него глуховатый, лицо темное и строгое. – Держись шагов за сто.
Ползем. Колени и гимнастерка на груди промокают. Руки то и дело по локоть проваливаются в воду. Кисти черны и блестят на солнце.
На момент Герасимов исчезает из моего поля зрения. Ползу проворнее и чуть не напарываюсь носом на его сапог. Герасимов лежит в осоке метрах в пятидесяти от ельника. Пячусь до ближнего куста. Справа, как будто совсем рядом, строчит автомат. Никого не видно. Сапоги тоже исчезают. Опять переползаю вперед в примятое место. Герасимов, почти неразличимый в траве, скрывается в ельнике.