— Правда, Гульнар! Вы не верите мне?
— Я… не знаю. — Девушка на миг опустила глаза, потом радостно взглянула на Юлчи: — Нет, верю!.. Я вам верю больше, чем себе.
Вы правдивый, открытой души джигит… знаю…
Юлчи привлек девушку, дрожащей рукой нежно погладил ее по волосам. Оба они, любящие и счастливые, долго глядели друг Другу в глаза…
IV
Нури по себе судила о нравах и поведении всех девушек и женщин и была уверена, что между Юлчи и Гульнар есть тайная связь. «Это она вскружила голову Юлчи, встала помехой на пути моих желаний, — решила Нури. — Только эта батрачка радуется раньше времени. Как она смеет! Да я ей глаза выцарапаю, подлой рабыне! Ее ли дело увлекаться любовью!..»
Нури не стала долго раздумывать и дня через два побежала к своим. «Вот расскажу обо всем Гульсум, тогда увидишь, как заниматься шашнями!» — думала она.
Острая досада охватила Нури, когда оказалось, что семья Ярмата уже выехала в загородное поместье, но она не отступила от задуманного и решила разоблачить девушку с помощью своей матери.
После угощения Нури с матерью остались вдвоем и по обыкновению принялись перешептываться, делясь новостями. Лутфиниса, охая и вздыхая, жаловалась на невесток. Изливала перед дочерью все свои обиды и огорчения, рассказывала обо всем, что случилось за последнее время в семье и у родни.
Нури, чуть ли не с детства привыкшая к сплетням и пересудам, слушала с большим вниманием. Она то смеялась, то сердилась вместе с матерью, то поучала ее.
Наконец Лутфиниса умолкла. Тогда «книгу злословия и клеветы» раскрыла и без запинки принялась читать дочь. Заговорив о Гульнар, Нури придала своему голосу особую таинственность. Озираясь по сторонам, словно ворона, опасающаяся за свою добычу, она зашептала:
— Жаль, Гульсум-апа нет. Надо было бы кое-что рассказать ей. Вы тут сидите, айи, и не знаете, какие дела творятся у вас под боком!
— Э-э! — насторожила уши Лутфиниса, еще ближе придвигаясь к дочери.
— Гульнар, подохнуть бы ей, оказалась настоящей развратницей!
— Что?! Что ты говоришь? — заиграла белками глаз Лутфиниса.
— Совсем, говорю, развратилась! С Юлчи вот так связалась. — Нури крепко сцепила указательные пальцы перед глазами матери. — Любятся они… И, по-моему, Юлчи тут не виноват. Во всем виновата эта чертовка… Гульнар. Если девушка навязывается сама, джигит разве откажется!
— Вай, подохнуть бы ей маленькой! — Лутфиниса поджала губы, покачала головой. Старуха так была уверена в словах дочери, что даже не сочла нужным спросить, откуда Нури знает эту новость. — Ах, бесстыжая! А если родит?! — вдруг вспыхнула она, будто пламя на ветру.
Нури не думала, что дело могло зайти так далеко, но промолчала.
— Хотя бы не понесла! — продолжала мать, хрипя и мучаясь от одышки. — Ну и девушка, зачахнуть ей! Ну и распутная! А посмотришь — с виду как будто скромная, разумная…
— Такие-то, айи, всегда развратные. В груди у них шайтан сидит, — ответила Нури.
— Правду говоришь, доченька, правду, — поспешила согласиться Лутфиниса. — Ты вот шумливой росла, словно мешок с орехами. И сестра твоя была веселая и озорная. А обе, слава богу, выросли чистыми и непорочными, что сахар, завернутый в бумажку. Глаза ваши лица мужчины не видали… Конечно, Гульнар низкого рода, оно и сказывается. Кто у нее отец? Кто мать? Малай и рабыня… Порода-то низкая, вот и тянет в грязь. Вот что, Ярмат пусть пока не знает. А Гульсум я шепну на ушко. «Дочь свою, скажу, выдавай куда-нибудь на сторону, пока не поздно. Ищи, скажу, ровню».
Нури помолчала, задумавшись. Она теперь боялась, как бы мать не разболтала обо всем в семье. «Если отец и братья узнают, они прогонят Юлчи. Тогда я уже не смогу взять его к себе в работники и расстанусь с ним навсегда. Да и Юлчи в гневе может рассказать о наших встречах и опозорить меня».
Она тронула колено матери.
— Айи, вы смотрите не расскажите отцу и братьям. И невестки не должны об этом знать. Зачем поднимать в доме шум из-за какой-то батрачки? Расскажите только Гульсум. Ладно?..
— Подожди, Нури, — нетерпеливо перебила дочь Лутфиниса. — А почему бы им не выдать Гульнар за Юлчи, раз они уже спутались? Так принято: если девушка свихнулась, ее выдают за ее любезного.
Такого предложения со стороны матери Нури никак не ожидала. Она сначала растерялась, но быстро нашлась и возразила:
— Не говорите пустого. Юлчи пришел к нам работать, и пусть работает. У него ни денег, ни места своего здесь нет, и сам еще совсем молодой — зачем ему жена? Как говорится: «Мышь и так чуть пролезет в нору, зачем же ей еще решето к хвосту привязывать?» Через пять-шесть лет он в своем кишлаке женится. — Нури решительно взмахнула рукой. — Об этом и рта не раскрывайте! Кто знает, может, Юлчи-бая мы возьмем в работники. Зять ваш очень хвалил его, спрашивал: «Не уступят ли они этого парня нам?»
— Да я думала только соединить этих двух беспутных, — оправдывалась мать. — Ты верно говоришь. И отец твой не любит, когда работники женятся. Раз Гульнар испорченная девушка, лучше будет, если она исчезнет подальше с глаз. Найдет какого-нибудь босяка по себе.
Лутфиниса тяжело поднялась и, схватившись за спину, охая и приговаривая на каждом шагу «Товба!», направилась совершать омовение.
V
Уже две недели Гульнар вместе с отцом и матерью с утра до ночи работает в саду. К приезду хозяев в поместье все должно цвести и блистать как в раю.
А сад прекрасен. Каждый уголок его радует своей особой прелестью. Целыми днями в нем не прекращается веселая игра солнца и легкого ветерка, цветов и зелени. В арыках серебрится вода. Хауз, отороченный зеленой травкой, переливает мелкой рябью и кажется наполненным не водой, а светом. Яблони, вишни, персики — все плодовые деревья слились в один сплошной цветник, поднятый высоко над землей. В конце сада беспрестанно трепещут выстроившиеся в ряд высокие, стройные тополя. Поют птицы, поет вода в арыках, поют листья на деревьях, и вместе с ними поет Гульнар. Поет она тихо, чуть слышно. Большой грех, если посторонние хотя бы издали услышат голос девушки… При отце и при матери Гульнар и на это не решилась бы. Но сейчас она одна. Мать ушла в город к хозяевам. А отец запряг лошадь и уехал куда-то по спешному делу.
Гульнар поднимает освобожденные из-под земли виноградные лозы и тонкими лентами талового лыка привязывает их к дугам подпорок. Девушке радостно, девушке весело. Вот уже несколько дней в груди у нее не грусть и не печаль, а светлые надежды.
Вдруг со стороны главных ворот послышался знакомый голос:
— Ярмат-ака!
Сердце Гульнар затрепетало. Взволнованная, она только на миг застыла на месте. Потом побежала, непокрытая, с развевающимися по ветру косами. Миновала внутренний двор, устремилась к воротам — и тут увидела Юлчи: он входил во двор, ведя в поводу коня.
Девушка остановилась, отступила за калитку, но оставила приоткрытой одну створку, чтобы видеть Юлчи. На губах ее, свежих, как бутон розы, расцвела улыбка.
А джигит стоял в нескольких шагах от калитки и, поглаживая шею коня, отвечал ей ласковым взглядом.
— А где Ярмат-ака?
— Отец уехал куда-то на арбе. Наверное, за подпорками для винограда. — Девушка улыбнулась. — Вы откуда? Вас не слышно и не видно.
— Я на главном участке, — не отрывая глаз от Гульнар, взволнованно заговорил Юлчи. — Работы много. От хозяина каждый день приходят новые и новые приказы: делай так, делай вот этак… Но мысли мои и сердце мое здесь, в этом саду… Приехал я с надеждой услышать ваш голос. Да вот — на счастье и увидел вас…
Гульнар, застыдившись, опустила голову.
— Не за этим приехали. Дело, видно, какое-нибудь есть…
Юлчи подошел к ней совсем близко:
— Правда, только ради вас приехал. Людям сказал, что за кетменем поеду. Кетменей у нас и в самом деле не хватает. Пожалуй, увезу кетмень Ярмата-ака.
— Вынести? — Гульнар уже прямо взглянула на Юлчи.
— Несите.
