Танти-байбача опустился на одеяло, ухарски сдвинув на висок тюбетейку, крикнул в дверь:
— Заходите, душа моя!
На пороге показалась молодая женщина лет двадцати. Это была Гюльандом. Она уже успела сбросить паранджу в передней и оказалась в широком атласном платье, в тонкой шелковой косынке и лаковых сапожках на низком каблуке.
Гюльандом действительно была красавицей. Высокая, стройная, с полной грудью и с тонким лицом: лицо смугловатое, точно подернутое легким загаром, и глаза — большие, внимательные и грустные. От нее веяло свежестью, красотой и изяществом — видно, «дом наслаждений» еще не успел наложить на ее облик своей дьявольской печ ати.
Прошелестев платьем, Гюльандом остановилась рядом с Танти, внимательным взглядом чуть прищуренных глаз посмотрела на Юлчи, кивнула в его сторону.
— Братец, видно, из простых кишлачных джигитов. Это хорошо.
Там, где простота, — там и сердечность. А я вот попала между знатных и… оказалась здесь.
— Что, в плохое место попали? Смотрите!.. — Танти-байбача повел вокруг рукой, указывая на убранство комнаты.
Гюльандом окинула взглядом михманхану и, не скрывая иронии, сказала:
— Чудно! Неужели это вы сами со своей ветреной головой столько добра нажили?
Юлчи невольно рассмеялся. Танти-байбача только ухмыльнулся, приняв слова Гюльандом за шутку.
Гюльандом, кивнув байбаче, вышла зачем-то в переднюю. Юлчи тоже повернулся было к двери, но Танти остановил его:
— Не торопись уезжать, успеешь еще. Подай-ка вон ту бутылку с красной головкой, выпьем. — Байбача помолчал, наблюдая за Юлчи, и вдруг ударил кулаком по колену. — А Салиму и Хакиму я еще наступлю на горло! Я терплю, пока старик не свалился, а закроет глаза — я их прижму! Они стараются лишить меня жениной доли наследства. Но я не сплошаю!
Юлчи подал Танти бутылку.
— Зачем раньше времени шум поднимать? — спокойно заметил он и снова повернулся к двери. — Ну, я поехал.
— Подожди, не торопись. Выпей пиалу!.. Не хочешь? Тогда вот это возьми! — Байбача вынул из кармана серебряный целковый и бросил его на ковер.
— Благодарствую, Мирисхак-ака. Только мне это ни к чему… я не возьму…
Танти рассердился:
— Погляди сюда, глупый! Зачем нос задираешь? Ты должен ценить деньги, потому — ты бедняк. Запомни — так ты не разживешься и никогда не будешь человеком. В наше время без денег не проживет и ангел. Если нужно, ради денег, как говорят, цыгану ишака не брезгуй напоить. Вокруг тебя все денежные люди. Вот дядя твой, Хаким, Салим, я и еще много баев. Склоняйся перед ними, оказывай им почет, и они тебя по головке гладить будут, озолотят. Знаю, ты не такой. Потому и советую: брось эту привычку! Возьми деньги!..
Юлчи сделал шаг к Танти-байбаче. Губы его дрожали.
— Спасибо за совет, Мирисхак-ака. Но, говорят, честь джигита дороже денег. Я хоть и мало добываю, но зато добываю честно, своим трудом.
Танти-байбача выпил пиалу вина, кивнул на дверь в переднюю.
— Эту красавицу видел? — сказал он насмешливо. — Она дочь такого же, как мы, мусульманина. Сейчас я для нее ничего не пожалею. Но если огорчит чем — вышвырну и еще лучшую найду. Вот! И все дело в деньгах. Ее с родителями тоже сила денег разлучила!.. Это у тебя все молодость, молодечество. Брось!
— По-моему, — горячо возразил Юлчи, — дело не только в деньгах. Дело и в людях. Вернее, в денежных людях. Вот все добро, что вы сделали для дочери бедняка! — он указал на корзину с вином и, даже не попрощавшись, шагнул через порог михманханы…
Улицы были темные, безмолвные. Редко где слышался свисток или колотушка какого-нибудь одинокого караульщика.
Юлчи гнал лошадь, не замечая дороги. Душа юноши кипела негодованием. Он очень жалел, что не ответил Танти еще резче. «Деньги для них — все. Мужчины их круга покупают за деньги честь жен и дочерей бедняков, а женщины — честь мужчины. Вот и Салим-байбача, наверное, обнимает за деньги дочь какого-нибудь бедняги… А его жди. Всю ночь без сна, а завтра с утра надо отправляться в поместье…»
Вспомнив о предстоящей поездке с семьей Ярмата, Юлчи повеселел. Он оглянулся вокруг: фаэтон катил по Урде, а над вершинами высоких тополей, выглянув из-за легкого облачка, уже повис серебряный осколок луны…
III
…Арба выехала за город. Домашний скарб семьи Ярмата умещался в нескольких узлах, на арбе было просторно, и Гульнар с матерью удобно расположились в передке.
Юлчи, счастливый тем, что везет любимую девушку, весело понукал коня и тихонько напевал какую-то песенку.
Гульнар, закутанная в паранджу, дрожащим от волнения голосом иногда перекидывалась словом-другим с матерью, но с Юлчи заговорить не смела, да и никак не могла найти предлога. Вчерашний разговор с Нури все еще тревожил сердце, но она старалась отогнать печальные мысли.
Ослепительно ярко сияет солнце. Воздух чистый, прозрачный. Над головой ясное голубое небо. А вокруг куда ни глянь — празднично одетая земля: зеленеют холмы, цветут сады: яблони, персиковые и урюковые деревья кажутся со стороны огромными букетами. На полях то там, то здесь дехкане ковыряют омачами землю, подгоняя ударами палок тощих, усталых волов. Возле самой дороги какой-то паренек рыхлит свою полосу кетменем. Время от времени он останавливается, звонким голосом затягивает песню. Ему подпевают птицы в садах. А подальше, на холмах, одиноко бродит мальчик-пастух…
Сгрузились они неподалеку от байского дома в маленьком дворике, окруженном невысоким дувалом. Посредине двора — открытый навес. Гульнар с матерью тотчас принялись подметать двор и раскладывать по местам свои пожитки.
Когда покончили с самым необходимым, Гульсум-биби велела поставить чай. В маленьком арычке рядом с дувалом воды не оказалось. Гульнар накинула на голову вместо паранджи материнский камзол, взяла ведра и отправилась к головному арыку. Шла она по прошлогодней тропинке. Вокруг — молодая весенняя зелень, вдали — синие горы, все знакомые с детства места…
Гульнар вдруг остановилась: на берегу арыка стоял Юлчи и поясным платком вытирал лицо — он только что умылся.
Девушка на мгновенье задумалась — идти или вернуться? — и пошла вперед.
Юлчи посторонился, несмело предложил:
— Оставьте здесь ведра, Гульнар, я принесу.
Гульнар стыдливо отвернулась:
— Спасибо, я привыкла сама. Да и вы устали, наверное.
— Устал? — улыбнулся Юлчи. — Нет, Гульнар, мне еще стыдно уставать. Особенно сегодня… когда я помогаю вам…
— Правда? — тихо спросила девушка. — Или это вы так, чтобы сказать что-нибудь приятное?
— Верьте, Гульнар, слова мои от чистого сердца.
Гульнар зачерпнула мутноватой воды, поставила ведра на берег арыка.
— Верю, — сказала она. — Все говорят, что вы любите правду и… хорошо работаете… Так хорошо, что я боюсь, как бы вас не забрали другие…
— Не понимаю, Гульнар, о чем вы? — Юлчи невольно шагнул к девушке. — Кто меня может забрать?
Гульнар чуть повернулась, на один миг приоткрыла лицо.
— Сказать вам?.. Нури-апа хвалилась: Юлчи, говорит, обязательно будет работать у нас. — Гульнар вздохнула. — Правда, уходите?
— Эх-ха, вон о чем вы? — улыбнулся Юлчи. — Нури-апа, наверное, во сне видела меня своим работником. Пусть же она прежде расскажет свой сон воде. Никуда я не уйду, хоть в цепи закуют и силой будут тащить! Верно, здесь у дяди нет ни дня покоя. Можно, конечно, найти место лучше. Но я не хочу…
— Почему? Каждый ищет, где ему спокойнее и легче. — Гульнар украдкой взглянула на джигита. — У Нури-апа хорошее место.
Юлчи замялся, помолчал немного.
— Если я прямо скажу, не обидитесь?
— Почему я должна обижаться? Может, даже обрадуюсь, кто знает…
— На вас не могу наглядеться, от вас не хочу уходить, Гульнар!..
Сердце Гульнар забилось часто-часто. Она отбросила камзол с лица и, сама того не замечая, шагнула к Юлчи. На длинных и густых ресницах девушки утренней росой заблестели слезинки.
— Правда? Правда, Юлчи-ака?
