– И та дала?
Перешвынов горестно вздохнул, развел руками и, втянув голову в плечи, зыркнул глазами на дверь.
– А что она сделает?.. Ее, правда, пока не бьет, а раза два тоже за горло хватал. А в этот раз, вчера, пригрозил: если не даст трешку – напьется уксусной эссенции и подохнет у нее на глазах как собака. Так и заявил: «Напьюсь и подохну!.. Тогда вас привлекут… Да еще поплачете». Та отдала последние. А средь ночи еле ноги приволок. Да еще не один, а с дружком. И тоже, по всему видно, алкаш порядочный. Так и зырит, где что плохо лежит. А сегодня проснулись, взяли из книжного шкафа четыре тома Некрасова и смылись. Я даже не заметил, когда он лазил в шкаф. Эти книги мне подарил в день рождения друг, вместе служили в армии. Я очень люблю читать стихотворения Некрасова. Берег их от него как от огня, держал в шкапу под замком… Не знаем, что теперь делать с ним!..
Калерия впервые столкнулась с Перешвыновым года четыре назад, когда он запивал «по-темному», пил вместе с женой, продавщицей овощного магазина, и допивались иногда до того, что сын-пятиклассник целыми неделями не ходил в школу, о чем в комнату по делам несовершеннолетних сообщала классная руководительница. Приходилось принимать срочные меры, вызывать родителей мальчика и вести с ними нелегкие беседы, во время которых Перешвыновы чуть ли не клялись, что сын не ходит в школу из-за простуды, а вовсе не из-за того, что у них больше недели гостили приехавшие с Дальнего Востока родственники, по случаю чего пришлось их и «встретить» и по-родственному «проводить».
Знала Калерия, что отец Перешвынов не раз лечился от алкоголизма, но после лечения держался недолго, потом снова «развязывал», и опять начинался загул «по-новому».
– Сами-то как, держитесь? – доверительно спросила Калерия и улыбнулась так, что Перешвынов прочитал ее мысль правильно: «Давайте по душам, начистоту, уж коль сами пришли…»
– Да сам-то держусь… – виновато опустив голову, ответил Перешвынов.
– Давно?
– Да вот уже год.
– Не тянет?.. – В эту минуту Калерии было интересно знать, как относится к спиртному хронический алкоголик, год назад бросивший пить.
– Днем нет, а вот ночью, во сне, выпиваю почти каждый день. Иной раз аж расстроишься… Вот, думаю, год как бросил, а тут на тебе – ни с того ни с сего развязал. А когда проснешься и видишь, что это всего-навсего был сон, то даже рад-радешенек.
– Лечились на улице Радио? – спросила Калерия. За семь лет работы в милиции с пациентами этой лечебницы она сталкивалась много раз.
– Нет, – затряс головой Перешвынов. – Таблетки меня уже не берут. Последний раз лечился по-серьезному.
– Это как же?
– Я теперь «зашитик», – ощерившись беззубым ртом, жалко улыбнулся Перешвынов.
– Что значит «зашитик»? – Калерии показалось, что Перешвынов неловко пошутил.
– Хожу с «торпедой»… А она не таблетки. Она – ой- ой-ой… Она шуток не любит. «Развяжешь» – тут же дашь дуба. А жить-то и ежу охота. Вот теперь не знаем, что с сыном делать… А вижу, что дальше так нельзя, погибнет или в тюрьму сядет. – Перешвынов протяжно и шумно вздохнул и шершавой ладонью стер со лба мелкие капельки пота. – Вот и пришел к вам. Когда-то вы меня вызывали, а теперь вот сам явился. Помогите. Дальше мочи нету.
– Жена-то тоже «завязала»? – подстраиваясь под жаргон Перешвынова, спросила Калерия.
Перешвынов поморщился, как от зубной боли, и отрешенно махнул рукой.
– А-а-а!.. Дома еще кое-как держится, а с работы частенько приходит навеселе. Уговаривал ее: зашейся. Она ни в какую. Говорит, что в торговле без этого никак нельзя. А с «торпедой», говорит, там сразу концы отдашь: то ревизия, то комиссия, то премиальные… И все надо то обмыть, то вспрыснуть, то еще что-нибудь…
– Да, товарищ Перешвынов, плохие ваши дела… Вот и получается по пословице: что посеешь – то пожнешь. Помню, года три назад как я уговаривала вас, чтобы вы не втягивали сына в свои праздничные застолья, а вы еще тогда мне твердили: «Да он только пивко или красненькое…» Помните наш разговор после майских праздников, когда вашего сына пьяного домой привел дворник.
– Помню, как же не помнить?.. Все помню, товарищ инспектор. Если бы знать, где упасть… соломку бы подстелил… А вот теперь соломкой не обойдешься.
– Хорошо, товарищ Перешвынов, я постараюсь вам помочь. Начнем с того, что я с Анатолием побеседую одна. Постараюсь растолковать ему слова Горького, а вот насчет пьянства и побоев— решайте сами: кто мне об этом заявил, вы или соседи?
– Что вы!.. Что вы, товарищ инспектор!.. – взмолился Перешвынов. – Да если он узнает, что я у вас был, он меня в такой нокаут бросит по пьянке, что я потом сам не рад буду, что пришел к вам.
– Соседи знают о его пьяных дебошах?
– Не только знают, а ждут, чтобы его поскорее забрали в армию или посадили за что-нибудь в тюрьму.
– Напомните ваш адрес, я зайду к вам, поговорю с соседями, а потом повесткой вызову сына. Нужно, чтоб картина была полнее, да и вас постараюсь обезопасить. – Калерия озабоченно нахмурилась, записывая адрес Перешвынова, потом встала, давая понять, что разговор окончен.
Попрощавшись с инспектором, Перешвынов с порога, приложив руку к сердцу, с мольбой в голосе, переходя на шепот, проговорил:
– Прошу вас, товарищ инспектор… Только на вас осталась одна надежда.
Когда за Перешвыновым закрылась дверь, Калерия посмотрела в свой рабочий календарь. После фамилии «Перешвынов» стояла запись: «Классный руководитель 10 А кл. 122-й шк. Ираида Андреевна Манькович. 13.30». Времени было 13.40.
Калерия хотела выйти в коридор, чтобы пригласить учителя Манькович, но не успела она сделать несколько шагов от стола, как на пороге ее кабинета, открыв дверь, появилась уже немолодая, лет сорока пяти, высокая, стройная женщина в платье спортивного покроя и с короткой стрижкой. Вместе с вошедшей в кабинет инспектора как бы вплыла освежающая волна тонких французских духов. «Модница», – подумала про себя Калерия, окинув с ног до головы вошедшую. Лицом своим, статью, прической и ростом она чем-то сразу же напомнила Калерии Зою Космодемьянскую, портрет которой висит у нее дома в гостиной.
– Вы Ираида Андреевна?
– Да, – улыбнулась Ираида Андреевна, обнажив ровный ряд белых зубов.
– Прошу, садитесь. – Калерия чисто по-женски оценила ее модное платье и красивый серебряный перстень.
– Я к вам давно уже собираюсь, Калерия Александровна, да как-то все не решалась. Считала, что визит в ваше учреждение – это последний и крайний шаг, чтобы как-то вытащить из трясины моего в прошлом хорошего ученика.
– Как его фамилия и имя?
– Его фамилия Ротанов Юрий, из-за поведения с горем пополам перетянула в десятый. И то под нажимом роно и по просьбе родителей. Прислали директору школы такое письмо, что не помочь было нельзя. По письму видно: прекрасные люди. Отец – заслуженный строитель, в этом году получил орден Трудового Красного Знамени. Мать – педагог, литератор.
– Письмо?.. Почему письмо?.. Откуда письмо? – недоуменно спросила Калерия.
– Из Индии. Они там в долгосрочной командировке. Отец Юрия строит какой-то важный объект в Калькутте.
Со свойственной педагогу неторопливостью, делая значительные паузы, где они усиливали впечатление, Ираида Андреевна рассказала причину своего визита к инспектору милиции по делам несовершеннолетних:
– Поведение Юрия меня начинает крайне тревожить. Все у него есть: прекрасная четырехкомнатная квартира, в Зеленограде – дача, его покойный дед был видным академиком-физиком, так что он единственный сын у родителей – баловень судьбы и богатый наследник. И он знает об этом, неглупый молодой человек, к тому же внешне интересен – девчонки за ним бегают, но он строит из себя разочарованного в жизни денди. Я преподаю литературу. В девятом классе прошлой весной я дала ребятам сочинение на тему: «Мой любимый литературный герой». Ребята, как на исповеди, раскрыли свои души. Писали четыре часа. У одного любимый герой – Павел Корчагин, у другого – Мартин Иден, у третьего – Олег Кошевой, у четвертого – Артур из «Овода» Войнич… Когда я проверяла сочинения, я была рада, что мы правильно воспитывали свою молодежь. А один мальчик написал об Александре Матросове. Причем в начале сочинения он оговорился, что ни романов, ни повестей, ни поэм он не читал об Александре Матросове, он знает о нем только из документальных статей в газетах и журналах, но написал пламенное сочинение и кончил его примерно так: «Если писатель или поэт создаст об Александре Матросове произведение, достойное его подвига, так, как это сделал скульптор Вучетич в скульптурном портрете Матросова, – то он обязательно будет лауреатом Нобелевской премии». И объясняет это тем, что подвиг Александра Матросова – это подвиг интернациональных масштабов, особенно в век освободительных войн, когда о Матросове, о его подвиге должны знать люди в странах колониальных и порабощенных. – Увлеченная рассказом об ученике, написавшем сочинение о легендарном герое войны, и на минуту забыв, зачем она сюда пришла, Ираида Андреевна, словно опомнившись, извинилась: – Простите, я увлеклась. Я педагог. Вы знаете, кто у Юрия Ротанова его любимый литературный герой?
