Спасительница программы! Маленькая, худенькая девушка, точь-в-точь с такими же косичками, как у этого сердитого диспетчера за стеклянной перегородкой, увидев директора, шмыгнула за гидравлический пресс… Он хорошо запомнил ее лицо, но как же ее фамилия? Степан Ильич несколько раз возвращался к этой мысли, хотел позвонить Федору Даниловичу, узнать, но дела отвлекали. Конечно, надо ее премировать. И того паренька, что обрабатывал детали — обязательно!

Сейчас, испуганный резким телефонным звонком, Степан Ильич сперва рассердился, но эти косички вдруг успокоили его; он опять вспомнил о своем решении. И, беседуя с Петром Сергеевичем, в отличном настроении, Степан Ильич размышлял о том, следует ли считать того директора хорошим, который удивляется, выполнив программу? Он не смог (не уклонился, а именно не смог) дать себе исчерпывающий ответ, но был уверен в следующем: если директор отмечает работницу, премирует ее, не откладывает в долгий ящик (заметьте! — сам, без ходатайства начальника цеха!), то этот пример, несомненно, заслуживает всяческого одобрения, и плохой директор, конечно, вряд ли сообразит так сделать. Точка.

Иногда, в трудные минуты жизни, чувство юмора помогает Степану Ильичу поддерживать бодрость своего духа; ну, а когда радуют глаз сводки…

Впрочем, что же говорит Петр Сергеевич? В его голосе Степан Ильич расслышал подозрительные нотки. Сперва Петр Сергеевич сообщил, что на вакантное место начальника цеха пластмасс министерство направило на завод Абросимова.

— Да, я знаю, — сказал Степан Ильич, — Фролов готовит цех к сдаче. Старик совсем выбился из сил, двумя цехами руководит. А тут еще — освоение тракторных катушек. Очень трудно идет…

— Ну вот, придет Абросимов и пусть сразу принимает цех.

Петр Сергеевич помолчал.

— Ну, а теперь — самое главное, — каким-то изменившимся, повеселевшим голосом сказал он, — ты только не пугайся… Мы еще раз взвесили твои возможности… Выходит, у тебя загвоздка в пластмассовом…

— А он цепляется за инструментальный… — добавил Степан Ильич, насторожившись.

— Да, конечно. Мы тут с Абросимовым все детально обсудили. У него есть ряд предложений, которые он обдумал еще на фронте, — как увеличить мощность пластмассового… И вот… — Он чуть помолчал и продолжал: — Дело вот в чем. Колхозы взяли на себя дополнительные обязательства и предъявили нам повышенный счет. На твою долю приходится 30 процентов увеличения плана выпуска сельскохозяйственных деталей.

— Еще… на 30 процентов?!

— Да, Степан Ильич! И этот план надо выполнить в срок!

Лиля Овчинникова подняла голову, удивленная тишиной в кабинете директора. Степан Ильич сидел, чуть привалившись грудью к столу, слушал, и на лице его было беспомощное выражение.

Потом он выпрямился, лицо стало решительным, поднял руку, хотел что-то сказать, но вдруг затих, будто прислушиваясь. Он хотел в очень сильных выражениях напомнить Петру Сергеевичу о крайнем напряжении на заводе, о том, что есть же, наконец, предел человеческим возможностям, что легче всего сочинять планы, но все слова застряли у него в горле.

Он внезапно подумал, что возражения его нелепы и смешны: цифра плана была произнесена и она уже существовала для него, как обязательная цифра, — единственным все-таки смыслом его возражений была надежда на получение помощи или — черт побери! — хотя бы на признание особой, невозможной трудности задания.

— Ну как, Степан Ильич? — то ли неторопливо, то ли в раздумье спросил Петр Сергеевич. Но Степан Ильич в его голосе различил вполне отчетливое сомнение. Он заволновался, вдруг представил, что Петр Сергеевич уже намерен пойти к министру и добиться снижения плана.

— Хорошо! — зазвеневшим голосом сказал Степан Ильич и твердым, сильным движением повесил трубку.

Черт побери, черт побери! В конце концов не Петру Сергеевичу и не министру нужны эти тракторные катушки. А Степан Ильич теперь был совершенно убежден в том, что сколько бы он ни сделал этих катушек, они все равно не будут лишними. Он еще не мог охватить одним мысленным взором всю величину предстоящей работы, — не потому, что не умел, а потому, что боялся окончательно убедиться в невозможности выполнения плана; но ему нужна была точка опоры, первый маленький успех, чтобы поверить в себя. Но все, что он мог сейчас сделать, — это, взяв трубку, приказать девушке-оператору разыскать Федора Даниловича.

— К счастью, он дежурный по заводу. Да, к счастью, — повторил Степан Ильич, хотя не знал толком, почему — к счастью, и зачем ему нужен сейчас Федор Данилович.

Лиля, разыскивая Фролова, звонила в цеха; Степан Ильич посидел несколько минут неподвижно, потом сказал:

— Утро вечера мудренее, — притушил свет на столе и твердой походкой направился к выходу. Но остановился.

Спать! Какой сейчас, скажите на милость, сон!

Степан Ильич сел на диван и начал думать.

В конце концов, трудность положения была не столько в том, что план высок, невозможно высок, а в том, что его надо выполнить к сроку. Весна — заказчик нетерпеливый — не захочет ждать ни одного дня. Где-то в пути находятся новые станки, в классах вечерней школы обучаются их будущие хозяева-мастера, но сейчас, сейчас… Прессформа для тракторной катушки будет готова завтра. Сроки, сроки! Хотя бы на день сдвинуть сроки! Ничего не придумаешь. Ночью инструментальный цех не работает. И поэтому что сможет предпринять сейчас Федор Данилович? Ничего не сможет, и незачем его вызывать — пусть дежурит да за порядком смотрит на заводе.

Вспомнив Абросимова, Степан Ильич оживился. Какие там у него предложения? Может, действительно что-нибудь дельное придумал там, на фронте, и без дополнительных затрат сумеет увеличить производительность пластмассового цеха?

Так думал, сидя на диване, Степан Ильич, стараясь найти выход, чтобы перехитрить время, хотя бы на день сократить сроки…

Но у времени неумолимый ход, оно не щадило Степана Ильича: шел четвертый час ночи, и голова директора все чаще клонилась к груди…

Сергей действительно вез кучу всяких предложений по рационализации работ на гидравлических прессах. Но он знал, что одни предложения дела не решают. Сергей думал о том, с кем предстоит ему работать. Он вспоминал сейчас не тех, кого оставил со спокойным сознанием: не подведут! — а тех, кто еще робко входил в цеховую семью.

Вообще все, что осталось незавершенным или неясным, особенно тревожило Сергея на фронте. Он много думал об Илюше, Лиле. Но, странное дело, размышляя о других, он в первую очередь вспоминал не тех людей, с которыми дружил, а тех, с которыми жил не в ладу. Много ему насолил Федор Данилович, бывало, кричал, как на мальчишку, в последнюю ночь совсем разругались — несносный старикан! А вот думает о нем сейчас Сергей с добрым чувством.

Веселую минуту пережил он, представляя, как Федор Данилович будет сдавать цех ему, «молодому и передовому»! Интересно, как будет выглядеть товарищ Фролов? Ну не заманчивая ли предстоит картина, когда Сергей, войдя в цех, начнет, — а это он сделает обязательно, назло! — начнет придираться к пустякам: это плохо, это нехорошо, а почему, например, такая-то прессформа не отремонтирована или не сделана новая. Ее, как я понимаю, обязан был изготовить тот же самый Федор Данилович Фролов?

Сергей вдруг расхохотался, поймав себя на этой мысли: она показалась такой же лишней, несерьезной, как и прошлые их ссоры и недоразумения. Потом он подумал: да полно, может, не было никаких ссор? Он удивился этому вопросу и не смог на него ответить.

Чем ближе подходил поезд к конечной остановке, тем сильнее росло нетерпение: скорее, скорее встретить всех, кого знал и о ком думал. И, конечно, что за чушь — это несерьезное желание поиграть на нервах Федора Даниловича. Сергей не станет, разумеется, придираться к пустякам, но требовательность и строгость… это уж будьте покойны, Федор Данилович! Можете кричать и размахивать руками, мы сперва разберемся, что вас тревожит. А потом… Ну, да увидим!