Ванин постоял, хмурясь, потом подошел к двери, прислушался. Оркестр исполнял медленный вальс. Ванин слушал, подняв голову, и лицо его отражало простодушно-живое внимание.

— Соврал! — вдруг досадливо щелкнул пальцами, повернулся к Федору, будто ища сочувствия, заметил его улыбающийся пристальный взгляд и рассмеялся.

Потом они еще долго сидели за столом, просматривая план работы на месяц, сводки соревнования с московским вузом. Приезд бригады москвичей по проверке хода соревнования ожидался в ближайшее время.

— Учтите, Федя, вы будете отчитываться о работе комсомольской организации на том же заседании парткома, в присутствии москвичей. А работой вашей я недоволен, прямо вам скажу.

— Не знаю, Александр Яковлевич! Я делаю все, что нужно и что могу, и хочу сделать хорошо. Значит, не получается, не умею, — с досадой сказал Федор.

— Я верю в ваше желание сделать все хорошо, — мягко проговорил Ванин, — и вы можете! Но у вас получается все как-то односторонне, частности играют самодовлеющую роль. Зачем вы, например, убили столько времени и энергии на организацию сегодняшнего — второго по счету — литературного вечера? Мы с вами беседовали о литературе, помните? Я вовсе не хотел направлять ваши усилия только в эту сторону, я имел в виду общее образование. Вот вы литературный вечер организовали, а теоретическую конференцию по вопросам технологии производства и вторую — по истории партии — отодвинули на неопределенный срок… А ведь историей партии вы далеко еще не достаточно занимаетесь…

Внимательно взглянув на Федора, Ванин быстро закивал головой.

— Да, да! Многие из вас рассуждают так: я советский человек, мне все ясно и так, я верю своей партии, своему правительству, зачем мне теория? Это неправильно, вредно! Да, у большинства из вас есть хорошая советская интуиция. Но сколько я знаю в жизни примеров, когда человек, здоровый, сильный советский человек, но не вооруженный ясным коммунистическим мировоззрением, плавает, извините за грубое слово, в самых элементарных вопросах. И в конце концов теряется, оказывается банкротом. А ведь вы, кроме того, призваны руководить молодежью. Вы мне скажете, что сдали курс по истории партии, но ведь этого недостаточно, надо повседневно, глубоко изучать первоисточники марксизма-ленинизма.

Людям, выполняющим в институте роль преподавателей, учителей, не было ничего проще, считал Ванин, определить главную свою обязанность. Однако далеко не все представляли ее четко. Ванин пришел к этому убеждению, ближе познакомившись с работой кафедр.

Некоторые мыслили главную свою обязанность в общих и довольно туманных чертах. Попадались и такие, у которых война на Западе порождала нездоровое, пугливое беспокойство; подчиняясь ему, они увлекались одними вопросами и принижали другие. Могло ли таких людей всерьез занимать качество подготовки студентов? «В мире тревожно, никто не знает, что будет завтра», — вероятно, думали они.

Ванин знал, что таких людей мало, они не определяли общего взгляда на подготовку студентов. Но он хотел, чтобы главная и очень ясная задача — воспитывать студентов в духе спокойной, непоколебимой уверенности в победе коммунизма — была достоянием всех учителей. Ленинское указание: «Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали», — было, есть и будет компасом для всех, кто по призванию и по долгу гражданина учит молодежь.

Партийный комитет организовал при кафедре марксизма-ленинизма постоянный семинар для преподавателей; руководить им стал заведующий кафедрой профессор Ильинский. Несомненно, это было только первым шагом. Общественная жизнь института представлялась Ванину идущей самотеком, и в целесообразном направлении этой жизни, в повышении ее накала он видел первую свою задачу как секретаря партийного комитета.

Ванин с удовольствием обнаружил, что в этой работе он нашел немало ревностных помощников: в директоре, казавшемся раньше поглощенным лишь хозяйственными делами; в профессоре Ильинском, которого многие — по недоразумению, видимо, — считали догматически сухим человеком, далеким от живой жизни; в товарищах-коммунистах, коллегах по преподавательской работе, и, конечно, в студенчестве, жадном до всего нового.

Профессор Ильинский обратил внимание Ванина на тех научных работников, которые, не имея прочной идеологической подготовки, годами не могут добиться ощутимых результатов в своей работе. Он указал на доцента Недосекина, несколько лет работавшего над проблемами кристаллизации.

— Я читал его последнюю работу, — сказал Ильинский. — Очень сомнительная позиция! Попытался побеседовать с ним, да ничего не вышло. Товарищ заносчив. Обратите на него внимание, Александр Яковлевич.

Все это вспомнил Ванин, беседуя с Купреевым. Комсомольская организация была главным его помощником, и поэтому с таким придирчивым вниманием он следил за ее работой. В особенности его занимали младшие курсы и те из комсомольских руководителей, которые были еще неопытны в работе. К таким относился Купреев.

Ванин не жалел, что рекомендовал его секретарем факультетской организации. Он не сомневался, что из Федора выйдет неплохой руководитель.

Правда, не все в Федоре удовлетворяло Ванина. Например, как ему показалось, Федор немного жестковат к людям, слишком прямолинейно судит о них. Это, вероятно, происходило от молодости и, может быть, от чрезмерной требовательности к окружающим. Федор не учитывает, что вокруг него молодые люди, с не установившимися еще характерами и привычками, и требовательность к ним должна быть умной и доброй. Впрочем, что с него взять, Купреев и сам еще далеко не «установился». Понимая это, Ванин следил за каждым его шагом. Он был уверен, — и этому были доказательства, — что Федор с успехом преодолеет трудный, первоначальный период своего роста, не будет нуждаться в опеке. Он уже и сейчас проявляет самостоятельность; скажем, до его прихода на факультете была запущена физкультурная работа. Федор за каких-нибудь два месяца изменил положение. Теперь физкультурники механического факультета первенствуют в институте. Много стараний Федор приложил к организации комнаты отдыха в общежитии. Комендант упрямился, он не находил нужной площади. Федор вытащил его на общеинститутское собрание, и там, под единодушным напором студентов — надо отдать им справедливость, они умеют это делать! — комендант был вынужден согласиться на выделение комнаты.

Плохо, что Федор не прошел очень полезного опыта работы в групповой комсомольской организации, а сразу стал во главе факультетской. Ну, ничего! Опыт, самостоятельность — дело наживное. У Федора есть напористость, горячее желание работать, и авторитетом среди товарищей он пользовался. Ему нужны знания, знания, знания… и еще больше внимания к каждому из товарищей, не по обязанности, а по внутреннему, естественному требованию. Так Ванин думает. Неужели он ошибается? Нет, вряд ли он ошибается, ибо трудно ошибиться в Федоре: он весь как на ладони. Он что думает, то и делает, а если что решил сказать, то и скажет, как отрубит.

Конечно, Ванину очень хотелось видеть секретарем факультетской организации кого-нибудь из ребят старшего курса, Ремизова, например. Но что поделаешь? Уходят ребята в инженеры. Беда! (Ванин лукаво усмехнулся при этом, — хорошо было знать, что уходят в инженеры настоящие ребята. В этом он видел естественный порядок вещей: не имело бы смысла пребывание их, преподавателей, в институте, если бы уходили в инженеры ненастоящие ребята.)

Федор рассчитывал пробыть у секретаря парткома недолго, но тот и не думал отпускать его. Скрывая нетерпение, Федор размышлял о том, что все, о чем говорил Ванин, хорошо и правильно, но главное ли это? Старые беспокойные мысли пришли к Федору. И Ванин с его добрым, мягким характером, и медлительность будней, и неожиданные трудности первых шагов в науке, и эта работа комсомольской организации «на ощупь», — частности играют самодовлеющую роль! — все это мешалось в один клубок, порождало тревогу. Надо было делать что-то большое, значительное, чтобы чувствовать, как копится сила, и тогда (Федор это знал!) все, что окружало его и наполняло тревогой, станет на свое место.