Противник вот уже четвертый раз заходил на бомбежку. В белесом небе стоял вой пикирующих «юнкерсов». Самолеты с крестами на фюзеляже и крыльях стремительно приближались к земле. И жутким был не сам бомбовый удар, приносивший смерти и разрушения, а ожидание удара, те томительные секунды, которые Начинались с выходом ведущего «юнкерса» на цель.

Зениток в низине еще не было, никто не мешал «юнкерсам». Эта безнаказанность фашистов бесила наших бойцов, которые из наспех вырытых ровиков и канав следили за набиравшими скорость бомбами.

Снова горели деревья и травы. Запах взрывчатки и дыма крепчал в низине, пока его понемногу не уносил ветер. И тогда появлялись раненые. Они шли группами и в одиночку, в повязках, с палками вместо костылей. Это были и пострадавшие от бомбежки, и раненые с передовой, которые где-то пережидали ухода вражеских самолетов.

Пятая батарея окапывала орудия. Уже к вечеру комбат дал связь на огневую позицию, и орудия открыли огонь по второй линии Миус-фронта, которую занимала сейчас вражеская пехота.

На закате солнца батарея отстрелялась. Пушки укрыли маскировочными сетками, а на сетки набросали веток. Это на случай, если еще пожалуют «юнкерсы».

— Побольше бы сюда наших истребителей, — сказал Егор Кудинов, глядя на алые, словно налитые кровью, облака. — Замешкались…

— Наверное, где-то на главном направлении, — ответил Алеша. — Конечно, обидно, когда фрицы хозяйничают в воздухе. Нам кажется, что у нас самые жаркие бои, а на самом деле они в другом месте. Там и авиация.

— А ежели поделить ее, чтоб никому обидно не было?

— Так это ж будут что за удары? Нет, авиация должна ударить так ударить!

— Да я ничего. Мы ведь обстрелянные. Мы и потерпеть можем, — и Кудинов вразвалку направился к видневшимся неподалеку тополям, под которыми располагался повар батареи со всем своим хозяйством.

Посмотрев вслед Кудинову, Алеша спохватился, что еще не ел сегодня. Завтракали ночью, до начала прорыва. Теперь засосало под ложечкой.

Подумал он и о Наташе. Что-то долго ее нет, Богдана тоже. Заблудиться тут никак нельзя: совсем рядом с переправой. Может, Наташу оставили в медсанбате, чтобы помогала перевязывать раненых? Ведь это не шутка — такое наступление.

Алеша отгонял от себя мысль о том, что с Наташей что-нибудь случилось. Она же поехала в тыл, за Миус. А тот берег немцы не обстреливали, не бомбили. Да и не маленькая лезть под обстрел. И ездовые — опытные бойцы…

От тополей донеслись радостные выкрики, кто-то засвистел, заулюлюкал. Алеша решил, что, наверно, это приехала Наташа и ребята ее приветствуют. И он поспешил туда по густой, посеченной осколками траве, обходя воняющие взрывчаткой бомбовые воронки.

Но Алеша ошибся. Это приехал старшина с ящиками водки, с табаком и американской тушенкой. Бойцы окружили повозку. Старшину теребили со всех сторон, а он объяснял Алеше:

— Ну кто бы мог подумать, что именно тут балка. Я уж и туда проехал, и в другую сторону, — показывал старшина. — Так и к немцу мог угодить.

— Выпейте, товарищ лейтенант, — сказал старшина, подавая граненый стакан водки. — Положено в наступлении по приказу Верховного.

Алеша молча выпил. Старшина взял из его рук пустой стакан и сунул Алеше красный пласт консервированной колбасы. Он так и светился самодовольством, словно угощал всех на свои собственные деньги. Мол, глядите, какой я добрый, пользуйтесь моей щедростью.

Вскоре Алешу сморило. Он прилег под куст тальника и сразу же погрузился в теплую, приятную темноту. Ничего не хотелось знать, ни о чем не хотелось думать.

Сколько Алеша проспал, он не смог бы сказать. Наверное, недолго, потому что подвыпившие ребята еще похваливали старшину и пели. А песня была душевная и совсем неизвестная Алеше:

— Песня-то откуда, товарищи? — спросил Алеша.

— Нравится? Еще вчера комсорг дивизиона напел.

— Да, хороша, — вздохнул Алеша.

Он собирался было идти к орудиям, но услышал приближающийся скрип колес и голоса. Мелькнула догадка: вернулись ездовые. И с напряжением стал всматриваться в кусты, из которых показался фургон.

— Где лейтенант? — спросил ездовой, прыгая на землю.

— Здесь я, — выкрикнул Алеша с тревогой в голосе. — А второй фургон?

— В том-то и дело, — говорил ездовой, подходя к Алеше. — С мальцом мы приехали, товарищ лейтенант, — он показал на появившегося рядом с ним Богдана. — Беда-то какая приключилась!..

Оказывается, раненых они довезли благополучно. Сдали в медсанбат какой-то другой дивизии, но это неважно. Двоих сразу же на операцию. А сами поехали на батарею. В первом фургоне с ездовым ехала Наташа, а во втором — Богдан. И были уже совсем рядом с огневой позицией батареи, когда первый фургон налетел на мину. Противотанковая, конечно. Так рванула, что ездового наповал, коней тоже.

— А Наташа? Наташа? Жива? — закричал Алеша, чувствуя, как сжалось сердце.

— Ногу ей только напрочь. Так я ей култышку вожжой перетянул, чтоб кровь остановить. Она побелела, бедная. Потом вроде как полегче ей стало. И вот, значит, поехали мы обратно туда, где был медсанбат. Да попали не на ту дорогу, что ли. Никого не нашли. И возили ее, сердешную, по степи, пока не повстречали какого-то майора на «виллисе». Уж я просил его, уж я просил! Встал поперек дороги и говорю: дави, мол, стреляй, мол, мне все едино, а сестрицу нашу спасай. Взял.

Ездовой умолк, и Алеша услышал, как хлюпал носом Богдан. И самому Алеше вдруг стало трудно дышать, и он рванул ворот гимнастерки.

— Она жива? — переспросил у ездового.

— Была жива… — печально ответил тот. — А покойника похоронить бы надо. Его на куски искромсало. Послать бы кого со мною, чтоб закопать.

Алеша направил с ездовым двух солдат, сказал повару, чтобы накормили Богдана. А сам пошел, только теперь уже не к пушкам, а в ракитник, где тонко позванивал ручеек.

На рассвете Кенжебаев передал приказ: батарее выскочить на бугор, метров на восемьсот вперед, и занять позицию для стрельбы прямой наводкой. Ожидалась контратака немецких танков.

Расчеты вмиг привели орудия в походное положение, выдернули на усеянную спекшейся землей дорожку. Ездовые уже тут как тут. Подцепили передки, кони рванули и крупной рысью понеслись, вздымая пыль и пепел, мимо обгоревших деревьев, мимо черных печных труб.

Пот лился ручьями, соленый, липкий. Хотелось упасть на землю и перевести дыхание. Но люди бежали, не останавливаясь. Нужно было успеть занять огневую позицию до начала контратаки.

Когда выскочили на бугор, в нос ударил невыносимый запах тления, и Алеша увидел трупы наших бойцов. Это были останки героев, погибших в рукопашном бою в июле. Рядом с трупами валялись винтовки и автоматы. По всей вероятности, здесь была жестокая схватка. Немцы похоронили своих, а наших оставили.

Батарея с ходу заняла позицию, удобную для стрельбы прямой наводкой. Место открытое со всех сторон, и враг мог легко разбить и с земли, и с воздуха оставшиеся три орудия. Но окапывать, прятать их было некогда — танки противника могли появиться в любую минуту.

Когда ездовые уже увели конные упряжки в укрытия, обнаружилось вдруг, что не захватили подкалиберных снарядов. Алеша, негодуя на командиров орудий и на самого себя, крикнул Кудинову:

— Ты привезешь, Егор. Бери фургон — и аллюр три креста! На это тебе — десять минут.

Кудинову не надо было говорить дважды. Он нашел ездовых, и вот один фургон запылил в сторону прежней огневой позиции. Ездовой, заливисто покрикивая, стегал коней плетью и с опаской поглядывал на небо. Если «юнкерсы» нагрянут, пиши пропало — спрятаться негде.

— Расчетам рыть ровики, — скомандовал Алеша, поднимая с земли лопату. Земля была неподатливой. Но Алеша копал и копал, окопчик углублялся понемногу, вскоре в нем уже можно было укрыться.