— Тогда попроси мне еще поесть что-нибудь.
На часах был полдень. Я припарковалась около больницы, но не выходила, дослушивая радио. Пела Милен Фармер. Это была наша с Сержем музыка. В средневековом мужском платье с кружевными манжетами, с огненно-рыжими локонами до самой талии, она пела что-то пронзительно-равнодушное про войну. Всадники за ее спиной рубились на мечах, падали с лошадей, попадая под пушечные взрывы, а она ходила между ними с видом экскурсовода. Пока не влюбилась в генерала.
Водитель выглядел лучше. Он уже сидел на кровати и потихоньку разговаривал. Когда я вошла, он улыбнулся.
Никаких поведенческих изменений в его маме я не заметила.
Мужчина, шагнувший мне навстречу, был его брат.
Я не привезла икры. Я не привезла ничего.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, поздоровавшись.
— Выписываюсь, — прохрипел он. Трубка из его горла исчезла.
Говорить было не о чем.
Они, видимо, ожидали, что в связи с его переездом домой я разверну бурную деятельность.
— Что говорят врачи? — спросила я.
— Дело идет на поправку, — радостно отрапортовал брат.
Мама всем своим видом показывала, что делает мне одолжение, терпя меня в палате.
— Вы живете все вместе? — спросила я. Оказалось, что брат женат и живет с женой отдельно. А мой водитель живет с мамой в двухкомнатной квартире. Но брат собирается разводиться.
— По семейным обстоятельствам, — туманно пояснил он.
— А вы работаете? — максимально вежливо спросила я маму.
Неожиданно она набросилась на меня.
— Да я сорок лет работала! У меня пенсия! Мне до сих пор звонят, со всеми праздниками поздравляют! У меня вон каких два сына! Один из-за тебя чуть богу душу… — Она резко замолчала, шмыгнув носом.
Мой водитель чувствовал себя неловко. Но я понимала, что когда-нибудь она должна будет выговориться.
Я предложила выйти в коридор, поговорить.
— А мне от сынов скрывать нечего!
— Выздоравливайте, — очень вежливо произнесла я и вышла.
Брат догнал меня на лестнице.
— Вы извините ее, — попросил он, — она так намучилась.
Я кивнула.
— Раз ваша мама не работает, она наверняка сама будет сидеть с сыном. Я буду выплачивать ему его зарплату до тех пор, пока он не поправится. И оплачивать лекарства. Собирайте, пожалуйста, чеки. — Я отстранила его руку. — Всего доброго.
— А почему сняли охрану? — крикнул он вдогонку.
Этого я не знала. Но отсутствие скучающего человека в форме на табуретке у входа заметила сразу.
— Я узнаю, — пообещала я не оборачиваясь.
— До свидания!
Я остановилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Всего доброго.
Он улыбнулся в ответ.
Он начал звонить мне. Каждый день. И мне ничего не оставалось, кроме как обсуждать с ним их семейные проблемы. Он даже предлагал мне помощь.
— Вы смотрите, — говорил он в телефон, — если чего-нибудь нужно, не стесняйтесь, обращайтесь.
Я не брала трубку, когда определялся его номер. Он перезванивал с другого.
— Наш больной передает вам привет! — бодро говорил он, как будто его главная цель — порадовать меня с утра пораньше.
Когда он радостно сообщил мне, что больной самостоятельно ходит в туалет, я попросила его обойтись без физиологических подробностей. Все остальное я терпела.
Он каждый день удивлялся, отчего я не приезжаю к ним в гости.
— Больной спрашивает о вас, — говорил он многозначительно.
Звонки прекращались ненадолго после того, как он заезжал ко мне в офис, чтобы забрать очередную сумму на внеплановые расходы, которых становилось все больше. Дня через три звонки возобновлялись.
Я узнала у Вадима, почему сняли охрану.
— Пока их поймают, пока до суда дойдет — может год пройти. Ну кто будет целый год охранять какого-то водителя? — доступно объяснил Вадим. И успокоил: — Да ты не волнуйся. Кому он, в сущности, нужен?
«Своему брату», — подумала я.
Звонки брата возымели-таки действие. Когда он захотел меня познакомить с племянницей, я твердо отказалась. Но пришлось поделиться с ним своим мнением обо всех высших учебных заведениях Москвы: племянница поступала в институт. Я посоветовала ей стать технологом пищевой промышленности.
— Если будет хорошо учиться, зарплата в две тысячи долларов ей обеспечена, — объясняла я брату своего водителя. — Это очень перспективная профессия.
— А сколько нужно заплатить, чтобы поступить? — спросил он многозначительно.
Я торжествующе улыбнулась.
— Нисколько, — ответила я. — Этот институт пока не востребован.
Я все чаще стала забывать свой мобильный на работе. Он беспокоился и обижался. Больной беспокоился тоже. В последнее время даже их мама стала передавать мне приветы.
Я много узнала о детстве своего водителя. Оказывается, он родился с заячьей губой. В детстве его дразнили. У родителей не было денег на операцию. Он хорошо учился, особенно по истории. Мечтал писать исторические романы. Но в институт не поступил: брали только «блатных». А денег на взятку у родителей не было. Еще я узнала от заботливого брата, что денег у родителей не было также на теплую одежду, поэтому он постоянно простужался; на цветы его девушке, поэтому она его бросила… Словом, денег не было ни на что, отчего он и ступил на ту дорожку, которая в итоге привела его под дула пистолетов (понимай: к нам в водители).
Если бы мы знали все эти печальные факты биографии водителя, мы бы наверняка его не взяли. Но он никогда не производил на меня впечатления несчастного человека. У него было полно девушек, мы ему хорошо платили, он весело гонял на своей «шестерке» и за три года работы болел всего пару раз. Хотя, конечно, всего этого слишком мало для человека, который собирался писать исторические романы.
А если бы он закрыл Сержа собой, их бы все равно убили. Только сначала его, а потом Сержа. Контрольным выстрелом.
* * *
Светлана родила. Мальчика, три килограмма пятьсот пятьдесят граммов. Оценка по десятибалльной шкале — 9 баллов.
Она поехала в больницу сама, чтобы лечь пораньше, на всякий случай. Но в дороге начались схватки. Очень слабые. Поэтому ее, не торопясь, стали оформлять в приемном покое.
— Клизму будем делать? — спросила старенькая медсестра.
— А можно не делать? — с надеждой поинтересовалась Светлана.
Медсестра принесла горшок и поставила посередине комнаты.
— Только не тужься, — сказала она строго и вышла.
Задрав больничную рубашку, Светлана сидела на горшке, когда в приемную зашли практиканты.
— Здесь мы оформляем рожениц, — объяснила им женщина с властным взглядом и посмотрела на Светлану.
— Вы не тужитесь?
— Нет, — пробормотала Светлана. Десять пар глаз изучающе уставились на нее. Она хотела встать и убежать, но горшок был полон, и она осталась сидеть, боясь расплакаться.
Практиканты ушли, старушка вернулась и отвела ее на второй этаж, в предродовое отделение.
— Так… — пробормотал молодой доктор, листая ее медицинскую карту, — у вас кесарево планировалось?
Светлана кивнула.
— Но у вас открытие на три пальца. Вы сами родите, за час максимум. Попробуем?
— Но у меня шейка… Загиб… Врач говорил, мне кесарево нужно делать, — слабо возразила Светлана.
— У всех шейка, — уверял доктор, — родите и глазом не моргнете. Договорились?
Светлана кивнула.
Через шесть часов схватки стали жестокими. Светлана плакала не переставая, ее подсоединили к двум капельницам.
— Сделайте мне укол в позвоночник! — умоляла она, когда боль отпускала на несколько секунд.
— Невозможно, миленькая, — объясняла медсестра, — эпидуральную анестезию нужно было делать раньше, а сейчас уже нельзя.
— Я хочу кесарево! — кричала Светлана.
Ей говорили, что она вот-вот родит, но она все не рожала.
— Позовите моего врача! — рыдала она.
Но оказалось, его смена закончилась и он ушел домой.
Мимо Светланы две медсестры везли пустую каталку. Резким движением Светлана вырвала иголки от капельниц из своих рук, проворно вскочила с постели, поддерживая руками огромный живот, и, надеясь успеть, пока схватка отпустила, кинулась к каталке и вскарабкалась на нее под недоуменными взглядами медсестер.