— А почему ты после армии дома не остался, сюда приехал? — спросил сосед.

— Да супруга так захотела. Давай, говорит, на стройку поедем. А мне что? Мне все равно. Моя специальность — механизация, так что на любой стройке дело найдется. Ну, собрались и поехали.

— Не жалеешь?

— А чего жалеть-то? Тут все бурлит, все кипит. Много увидишь и узнаешь. Тут кругозор!

Парень говорил почти без умолку, и, вдоволь его наслушавшись, Иван сказал Наде:

— Любопытный тип. Совсем молодой, а говорит — «супруга».

— Может быть, так и надо, — проговорила Надя, чуть улыбнувшись.

— Нет, «жена» все-таки лучше, проще, — не согласился Иван. И задал очень любимый всеми приезжими вопрос: — Часто у вас тут женятся?

— Каждую субботу и воскресенье в «Баргузине» свадьбы играют.

— А разводы как?

— Тоже бывают. Мы ни в чем не хотим уступать столицам… хотя, в общем-то, уступаем.

— Да, тут, пожалуй, семьей дорожат больше, чем в крупных городах.

— Кто как, — знающе отвечала Надя. — Все от людей зависит, а каждый человек — загадка.

— А семья — это уже уравнение со многими неизвестными.

— Обычно — с двумя, — с улыбкой поправила Надя ученого. И захотелось ей тут, к слову, поделиться с ним своей «загадкой», рассказать о своей судьбе-долюшке, но она не решилась. Все же не настолько хорошо они знакомы и близки, чтобы своим сокровенным — и больным! — делиться…

Катер в это время пристал к пустынному подмытому половодьями берегу, на котором всего только и было, что старый пень да ракитовый куст. Под днищем зашумел и затормозил движение песок. С носа катера спрыгнул на берег, попав на мелководье, молодой мужчина — рослый, красивый, русобородый — Илья Муромец с рюкзаком на плече. Помахав рукой капитану, он начал взбираться вверх по осыпи, по еле заметной тропинке, и стал за берегом укорачиваться: сперва ног его не стало видно, затем туловища. Он словно бы погружался в землю, удаляясь от катера. В степь погружался, к кому-то направляясь…

Следующая остановка — уже продолжительная, часовая, — была в большой деревне. Здесь экипаж «Звезды» обедал, а пассажирам предлагалось отдохнуть и погулять.

— Мы можем тоже перекусить, Иван Глебович, — показала Надя свою сумку с торчащим из нее стаканчиком термоса.

— Нет. Раз мы обеспечены, пойдем смотреть деревню.

Прямо от пристани вдаль, в степь, за которой опять рисовались горы, уходила просторная улица, и чуть ли не перед каждым домом на ней громоздились огромные кедровые кряжи и плахи. Некоторые дома были уже обложены, как защитным слоем, колотыми дровами и смотрели на дорогу маленькими добродушными амбразурами окон… По всей деревне шла заготовка топлива на долгую и строгую сибирскую зиму. В улице стоял запах ароматной кедровой древесины, свежих опилок, а сами дрова эти — свежие, чистые — выглядели как заготовки для какой-нибудь художественной работы. Чтобы изготовлять из них кующих деревянных медведей или старичков-лесовичков.

Надя бывала в этой деревне — наезжала вместе с другими женщинами в здешний магазин — и уверенно повела Ивана по улочкам и переулкам, а потом вывела обратно, на высокий берег, на бугор, с которого Река открывалась особенно далеко, широко, привольно. Здесь гуляли какие-то особые свежие ветры или, может быть, воздуха и в грудь ощутимо, вливался простор. Наступала легкая созерцательная отрешенность, все было чисто и ясно — и вокруг, и в душе, и впереди… Вот он, воздух открытых пространств!

— У-ди-вительно! — наслаждался Иван. — И как все меняется! У вас там, в глухой, труднодоступной глубинке, выстроился настоящий современный город с холодной и горячей водой, с электроплитами на кухне, с торговым центром, а здесь — добротная патриархальная деревня со своим укладом, с этими вкусными пахучими дровами и со своей жизнью за этими стенами. Удивительно! — повторил он.

— Это только для приезжих, — заметила Надя. — А когда здесь живешь, то другого и не представляешь.

— Наверно, — согласился Иван. — И все же… Город, в котором не встретишь ни одного толстого и ни одного старого человека, в котором все подъезды заставлены детскими колясками, город, который стоит в лесу и все-таки сохраняет одинокую березу на середине пешеходной дорожки… Мне даже захотелось пожить тут.

— Так за чем же дело стало? — подразнила Надя.

— Служба. Привычки. Дом.

Наде очень захотелось тут расспросить Ивана про его дом, потом подначить насчет странной службы, которая с природой связана, а проходит в Москве, но сказала она совсем другое:

— Можно и вот так почаще приезжать, как теперь приехали.

— Это уже решено. Мы выдвинем сюда наш пост, установим наблюдения за водохранилищем, за поведением Реки после накопления «моря». В европейской части мы многое поняли с запозданием, а тут все делается еще быстрее и в несравнимых масштабах, так что медлить никак нельзя. Надо набирать, как мы говорим, массив информации, чтобы надежнее действовать. Пора начинать паспортизацию малых рек и озер Сибири, без которых не живут и большие. Хорошо бы учредить здесь заповедник, пока человек еще не очень воздействовал на эту природу и пока она так хороша и разнообразна. Когда-то надо не только просить, но и заставлять человека быть человеком…

— Зверем-то он теперь уже не станет, — заметила тут Надя.

— Как знать, Наденька! Всякое с ним случается…

«Наденька…» Это неожиданное ласковое обращение не осталось незамеченным. Было даже удивительно, до чего Надя обрадовалась, придав этому бог знает какое значение. Она как-то еще раз ухитрилась услышать свое имя, произнесенное его голосом, и уже была уверена, что никто на свете, никто и никогда прежде не называл ее столь славно и мило. Хорошо бы и ей ответить как-то вот так же, да разве осмелишься!..

Дальше был старинный городок со старинным же музеем в краснокирпичном массивном здании, а потом обратный, уже более долгий путь против течения. Все сменялось теперь в обратном порядке: степь — предгорья — горы. Все сменялось и все сливалось — вчерашнее, сегодняшнее, и что-то вроде бы вызревало завтрашнее — неясное и загадочное, как звездная туманность.

В Сиреневый лог вернулись поздно, всего насмотревшись и вполне освоившись друг с другом. Каждый успел многое рассказать о себе, и Надя со странным чувством, похожим на радость, узнала, что Иван тоже не очень-то счастлив, что живет он отдельно от жены, и умной и красивой, но слишком властной и задиристой…

Когда пришло время расставаться, Иван сказал:

— Пойдем ко мне?

И Надя пошла за ним…

Ранним утром, еще до того как уходит первая смена на плотину, еще в холодные, отсыревшие за ночь сумерки она вышла из гостиницы. Конечно, ей не хотелось, чтобы ее кто-то увидел, но шла она по пустынному поселку, не спеша и не ежась: если и увидят, так ей никого и ничего не страшно! Она жила еще в легком тумане, и в голове ее повторялись странные стихи, которые она услышала от Ивана впервые, попросила повторить — и вот почти полностью запомнила. Вероятно, потому, что тут, в сущности, ничего не требовалось заучивать. Все, что в них сказано, было и с нею, если вспомнить вчерашний вечер и минувшую ночь.