Вторая трудность плана заключалась в следующем: если Кутбия согласится, то как ее выкрасть? Сначала мы подумали — ночью, потом отвергли этот путь. Летние ночи коротки и светлы, Кутбия может попасть кому-нибудь на глаза. Девушка ночью на улице! Неминуемо поднимется шум. Днем проще вывести ее со двора, но как потом доставить ее на станцию к поезду? В Ходженте было наперечет восемь извозчиков, женщины ездили на извозчиках очень редко и только в сопровождении мужей, конечно же, извозчик удивится таким диковинным седокам, как Юсуп и Кутбия, даже может не посадить их и поднять крик.

— Верхом! — предложил я.

Юсуп отрицательно пощелкал языком — где взять лошадей? Кроме того, Кутбия вряд ли умеет ездить верхом, ведь она узбечка, не киргизка. От побега верхом на французский манер в стиле Дюма пришлось отказаться. А как было бы хорошо: двое влюбленных, два коня, распластываясь, мчатся по дороге, уходя от погони!..

Пешком? Но до станции двенадцать верст, три часа хода на глазах у людей. Может быть, заранее войти в сговор с извозчиком? Да нет, продаст из корысти либо из страха.

Мы приуныли — эти двенадцать верст до станции оказались большой помехой.

— Если бы пришлось бежать мужчине, было бы легче, — сказал Юсуп. — Весной здесь, в Ходженте, судили одного басмача, он целый год прятался под женской одеждой, под черным покрывалом, и его не могли поймать.

Почему он вспомнил этого басмача? Видимо, он уже вступил на путь догадки, только с другого конца.

Басмач, мужчина под женской одеждой! Перевернем — пусть будет женщина, девушка в мужской одежде!

— В европейской мужской одежде! — подхватил Юсуп. — К нам в Ходжент, в райком комсомола, часто приезжают из области. Потом уезжают. Извозчики привыкли.

Так родился наш простой и фантастичный план; если он удался, то потому только, что был по-мальчишески фантастичным.

В ближайшую пятницу, в час предвечерней молитвы, мы пошли к дому Кутбии. Я остался на углу, на страже, а Юсуп нырнул в переулок, к забору, огораживающему сад.

Минут через десять он вернулся. Его брюки на коленях были выпачканы серой глиной. Я понял: забор высок, и он, чтобы заглянуть, подтягивался на руках.

— В саду ее нет, должно быть — в доме, — сказал он.

— Следи, Юсуп, может быть, она все-таки придет в сад.

— Меня могут заметить в переулке.

— Прыгни через забор, притаись в саду где-нибудь в кустах и жди.

Он исчез, я отошел на противоположную сторону дороги в тень старых верб над маленьким водоемом. Отсюда переулок хорошо просматривался, он был пустынен. Вот показался в глубине какой-то старик на сереньком ишаке, выехал на большую дорогу и повернул к базару, потом из переулка вышли две закрытые женщины и тоже повернули к базару, и я, глядя им вслед, старался по походке угадать, какая моложе, а какая старше. Ждал я долго, солнце садилось в золотой пыли, а на земле в затененных местах уже сгущался вечерний сумрак, от водоема потянуло на меня запахом тины. Юсупа все не было, уж не попался ли он?.. Наконец он появился, махнул мне рукой: пойдем. Он быстрым шагом шел по одной стороне дороги, я вровень с ним по другой, мы не сближались, даже не смотрели друг на друга. «Что это мы врозь идем, точно оставляем за собою труп», — подумалось мне. Я пересек дорогу, подошел к Юсупу, он был бледен.

— Ну? — спросил я.

— Чуть не попался, — ответил он. — Когда мы с нею разговаривали, в сад пришел ее дядя. Удивительно, что он не заметил меня в кустах, десяти шагов не было.

— Так ты говорил с нею?

— Конечно, говорил. Она согласна.

— Ты назначил день?

— Да, послезавтра, в это же время.

— Послезавтра! — воскликнул я. — Ты сошел с ума! У нас же еще ничего не готово и нет мужского костюма для нее! Почему ты назначил так быстро?

— Это не я, это она сама назначила. Ее хотят на лето отправить в горы, дядя за ней приехал.

Признаться, я удивился характеру Кутбии: сразу решила, в одну минуту. Вот вам и забитая, угнетенная женщина Востока! Но ведь и решила она так быстро потому, что и сам Восток уже изменился и она уже могла решать сама за себя.

Юсуп описал мне фигуру Кутбии: роста среднего, очень тоненькая, значит костюм нужен самого маленького размера, на подростка.

Жизнь в Ходженте из-за дневной жары начиналась рано, в семь часов магазины уже открывались. На следующее утро я пошел в центросоюзовский магазин. Там готовой одежды не оказалось, мне смогли предложить только мужскую соломенную шляпу и ботинки. В госторговском магазине оказался один-единственный парусиновый костюм — необъятный, сшитый на толстяка. Пришлось взять с расчетом на переделку.

Вблизи базара обитал русский портной: «Прием заказов, а также перелицовка и ремонт». Его вывеска была как и все другие, украшена золотой медалью и надписью «Фирма существует с 1862 года». Мы с Юсупом постучали в калитку. Никто не ответил. Мы вошли во дворик и увидели портного. Лохматый, в одних кальсонах, босой, он крался вдоль освещенной солнцем стены и ловил на ней кого-то невидимого. Прихлопнет ладонью, потом, сжав пальцами пустоту, долго и внимательно разглядывает ее.

В дверях показалась жена портного, подошла к нам.

— Какая там переделка! — неприветливо сказала она, выслушав нас. — Разве сами не видите — он в полосу зашел.

Тут я сообразил, что портной запил и сейчас ловит чертей на стене.

— Через неделю заходите, он к тому времени очухается! — сказала женщина.

Через неделю! Нам и одного часа нельзя было терять. Я стал уговаривать женщину самолично взяться за переделку.

— За качество не спросим, — говорил я. — Как выйдет, так и ладно, лишь бы в срок. Пять рублей… Шесть… Ну, семь хотите!

Она заколебалась.

— Да вот он, идол-то! Унесет он ваш костюм и пропьет!

Портной действительно уже заметил в моих руках сверток и хищным горящим взглядом примеривался к нему, позабыв о ловле чертей.

— Разве допоить? — нерешительно сказала женщина. — Купить ему, окаянному, еще бутылку, он до завтрева зенки зальет.

Была куплена бутылка самогона, портного допоили, заперли в курятнике, женщина взялась за работу, и на следующее утро мы получили перешитый костюм. Когда я отсчитывал женщине семь рублей, дверь курятника вдруг с треском открылась, и во двор выскочил портной, еще более всклокоченный, чем вчера, с куриными перьями и пухом в волосах.

— Стой! — заорал он, кидаясь к нам. — Стой! Кто такие?

И вдруг оцепенел, увидев деньги в руках у жены. Мы вышли на улицу. Вслед нам неслись со двора крики женщины:

— Не твои, не подходи, нечистый дух, не отдам!..

— Он изобьет ее, — сказал Юсуп.

Мы вернулись, приоткрыли калитку и ушли, успокоенные. Во дворе действительно шло избиение, только не портной бил жену, а она его. Она била его сырой коровьей печенкой, очень ловко и смачно, угадывая по щекам то справа, то слева и в то же время громко взывая о помощи — обычная женская тактика.

Весь день мы с Юсупом пробыли вместе, не зная куда себя девать, чем заняться. В саду мерцала солнечными искрами листва, шелестели крыльями горлинки, присаживались на землю удоды, поднимая свои хохолки, одиноким светлым голосом кричала иволга. День был ветреный, прохладный, с высокими тонкими облаками в синем небе, с веселой игрой на траве теней и солнечных пятен. После полудня ветер стих. Я взглянул на часы. Пора нужно браться за дело.

Час предвечерней молитвы и час отъезда извозчиков к вечерним поездам не совпадали. Я пошел в дом к одному извозчику, разбудил его. Поедет ли он на станцию через час? «Через час? Почему? — спросил он.

Ведь никаких поездов в это время нет». — «Уезжает один очень важный человек, — пояснил я. — На станции этого человека будет ждать вагон с паровозом». — «А что за человек?»— загорелся любопытством извозчик. «Секрет, — сказал я. — После его отъезда большой поднимется в Ходженте шум».

Этого вовсе не следовало говорить: ведь у извозчика есть и родичи и знакомые. Впрочем, за один час он разболтать не успеет. Я пообещал ему за поездку три рубля вместо двух, и он убедился, что человек действительно важный. «Запрягай, будь наготове, через час мы придем». — «Хоп, майли, — ответил извозчик, — еще успею вымыть коляску».