О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.

— Как поживаешь, сынок? — с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.

— Спасибо, папаша, всё в порядке, — как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чём пойдёт речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.

— А об отце ты уже знаешь? — остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.

— Что я должен о нём знать?

— Ну и времена! — покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. — Сын ничего не знает об отце…

— Простите меня, папаша…

— Не торопись, успеешь! Твой отец когда-то был мне закадычным другом… Так вот, как говорится, с коня сбросили. Что, не понял? Ну, согнали с трона, одним словом. Не председатель он уже…

— Это я понимаю, — спокойно ответил Аман. — Меня другое удивляет: ваше злорадство.

Молодой человек уже сделал шаг, чтобы обойти назойливого собеседника, как тот снова остановил его:

— Ты, сынок, на меня не сердись. Я ведь попросту, по-соседски. А соседям положено всякие вести сообщать — и добрые, и дурные. Я хотел как лучше…

— Спасибо, папаша…

— Да погоди ты! Второпях такие дела не делают. Наказ тебе хочу дать, — прижимая Амана животом к забору, упорствовал Гайип. — Когда поедешь домой, первым делом передай от меня Тойли Мергену большущий привет. А ещё скажи ему, — тут толстяк внезапно хихикнул, — пусть не печалится. Подумаешь, велика беда — выгнали! И без того пора на пенсию. Чего-чего, а белого амура, что в Каракумском канале плавает, на нашего брата хватит. Слава богу, ещё никто не запретил его ни ловить, ни продавать. Пусть в город переезжает — крыша-то над головой ведь есть, и не кибитка какая-нибудь, а прямо-таки дворец падишаха… Будем вместе на рыбалку ездить, уху варить. Что касается кубинского рома, то, к счастью, у нас его — хоть залейся… Словом, скучать не будем.

— Боюсь, что отец откажется от таких развлечений.

— А ты не бойся. Ты хоть и славный малый, хоть и инженер, а всё ещё дитя малое. Пойми, что если такой всадник с седла сковырнулся, ему уже больше на коня не влезть. Ты что думаешь, может, я по своей воле на пенсию вышел? Спровадили меня, дорогой товарищ, тоже спровадили…

— Не знаю, как там насчёт пенсии, а только вряд ли отец захочет с вами рыбу ловить…

Эти не слишком-то вежливые слова вырвались у Амана сами собой, но они-то и позволили ему ускользнуть от опешившего соседа. Впрочем, сквозь толстую, как копыто старого верблюда, кожу Гайли не проникали никакие обиды. Уже через мгновение до Амана донеслась ответная реплика, произнесённая не то чтобы злобно, а скорее даже ласково:

— Обязательно захочет. Ещё за счастье почтёт!

Хотя молодой инженер на протяжении всего разговора и держался с достоинством, всячески ограждая честь отца от пошлых намёков, завистливого соседа, но, честно говоря, дурная весть ошеломила его.

Аман никак не мог предвидеть такого исхода. Он слишком свыкся с мыслью о том, что его отец — человек, беззаветно преданный своему делу, совершенно чуждый всему, что связано с личной выгодой, на редкость справедливый и бескорыстный, способен преодолеть любую трудность. Ему действительно казалось, что должность председателя закреплена за его отцом пожизненно. И вдруг такое дело…

«Вероятно, отцу сейчас очень тяжело, — думал Аман, торопливо шагая в направлении автобазы. — Да и как может быть иначе? В один миг перечёркнута репутация, которая создавалась на протяжении целых восемнадцати лет. И все эти годы — самоотверженный труд изо дня в день. С тех пор, как я себя помню, не было случая, чтобы мы дома видели, когда отец ложится и когда встаёт, словно сон для него что-то запретное. И ведь не зря всё это. Благодаря стараниям отца отсталый, полуразвалившийся колхоз очень скоро вышел в передовые и вот уже сколько лет является гордостью республики… Такому человеку мало памятник при жизни поставить!.. Есть ли после этого справедливость?.. Хватит ли у отца душевных сил, чтобы выдержать такую передрягу?.. Ведь он — человек гордый и непреклонный…»

Когда Аман подходил к автобазе, из ворот выехал огромный самосвал и с шипеньем затормозил возле него. Курчавый смуглый паренёк, улыбаясь, выглянул из кабины:

— Доброе утро, инженер!

— Здравствуй, Джума! Ну, как дела?

— Да вот, сами видите. Ночку не поспали, зато ремонт закончили.

— Молодцы! Куда направляешься?

— За канал. Дамбу насыпать.

— И Бяшим тоже?

— Его тоже туда послали.

— Присматривайте там за ним. Говорят, его опять в шашлычной видели в рабочее время. Если он снова напьётся — весь коллектив опозорит. Парень он способный, а ведёт себя…

— Не беспокойтесь. Он теперь, кроме зелёного чая, ни на какую жидкость не глядит.

— Если бы… Ну, желаю успеха.

Во дворе автобазы всё сотрясалось от рёва моторов. Водители с путёвками в руках торопливо выходили из конторы и привычно вскакивали в кабины. В разных концах энергично хлопали дверцы, и тяжёлые машины одна за другой выползали за ворота. Пересекая двор, Аман то и дело приветственно помахивал шофёрам и механикам, славным загорелым парням, с которыми последний год ему довелось работать бок о бок.

Перешагнув порог конторы, он, не заходя к себе, направился прямо к директору, благо для главного инженера двери директорского кабинета были открыты в любое время. Но на этот раз, едва он вошёл в приёмную и поздоровался с секретаршей, как эта пожилая женщина торопливо встала из-за машины.

— Придётся обождать, сынок, — остановила она его.

— Разве директор ещё не пришёл? — удивился Аман.

— Прийти-то он пришёл и, как всегда, раньше нас всех… — словно оправдываясь, объясняла секретарша. — Ты уж не обессудь, но только мне приказано никого не пускать. Никогошеньки…

— Надеюсь, это ко мне не относится?

— Нет, и к тебе тоже. Если у тебя не горит, подожди немного. Посиди, покури, а там, глядишь, директор и освободится.

Озадаченный таким приёмом, Аман растерянно топтался на месте.

— Ладно, на мою ответственность! — внезапно бросил он секретарше и, решительно распахнув дверь, шагнул в кабинет.

Обычно директор, завидев входящего Амана, легко отрывал от сиденья своё грузное тело, приветливо поднимаясь ему навстречу. Но сегодня он даже не пошевелился, увидев инженера. Развалясь в своём мягком кресле, он, как ни в чём не бывало, продолжал лениво говорить в трубку какие-то ничего не значащие слова, лишь лёгким движением бровей предложив ему присесть. Судя по всему, телефонный разговор вовсе не носил делового характера и никак не являлся препятствием для приёма посетителей, а просто доставлял директору удовольствие. Бессодержательность его неторопливых реплик сразу стала очевидна Аману, едва он опустился на стул. Тем не менее директор ещё долго говорил, изредка посмеиваясь, как человек, не считающий нужным скрывать свою радость. Наконец эта непонятная для постороннего слуха беседа иссякла и трубка легла на рычаг.

— Ну, что скажете, инженер? — весело прищурясь, спросил он. — У вас, судя по всему, безотлагательное дело?

«Что-то у него, уж очень хорошее настроение сегодня, — не без досады подумал Аман. — Даже тогда, когда автопарк впервые выполнил план и получил премию, на лице у директора нельзя было прочесть такого довольства. Какая же добрая весть коснулась его слуха, какой ласковый ветер погладил его по лицу? Не иначе как он уже узнал об отце…»

— Вы торопитесь? — вежливо осведомился Аман.

— Я-то не тороплюсь, это вам сегодня, видно, некогда.

— У меня маленькая просьба, — оставив без внимания директорскую иронию, перешёл к делу Аман. — Разрешите мне на два дня съездить к родителям.