— Слышишь, Акнабат, что он тут говорит! — обратился Гайли за поддержкой к сестре. — Да я бы на твоём месте лучше умер, чем покаялся! — убеждённо воскликнул он.

— Это почему же?

— Если не знаешь, я тебе сейчас втолкую, почему! — Шурин со злостью бросил на стол обглоданную кость и так же ожесточённо стал излагать свою точку зрения. — Кто сделал колхоз «Хлопкороб» образцовым? Тойли Мерген или они? Когда двадцать лет назад тебя выбрали председателем…

— Не двадцать, а восемнадцать, — поправила его сестра.

— Какая разница! — свирепо посмотрел на неё Кособокий и встал из-за стола. — Сколько я тебе твердил — не ввязывайся в спор, когда я говорю! И вообще, если меня перебивает женщина, во мне бес просыпается…

— Ладно, ладно, — постарался утихомирить его Тойли. — Как говорится, не мсти Ахмеду вместо Али. Скажи лучше, что я такого особенного сделал, пока был председателем?

— Ого, сколько сделал! — воскликнул Гайли, меряя шагами комнату и возбуждённо размахивая руками. — Вспомни, сколько гектаров засевали у нас хлопчатником, когда тебя выбрали? От силы двести, а то и меньше, А теперь сколько? Две тысячи! Разве легко шагнуть от двух сотен к двум тысячам? — Он всё больше входил в раж. — А кто это сделал? Кто, я вас спрашиваю? Тойли Мерген, кому же ещё! Кто одним из первых во всём Мургабском оазисе стал носить на груди Золотую Звезду? Тоже он, Тойли Мерген! Не будем брать в расчёт птицу там разную: кур» гусей. Лошади и верблюды здесь тоже не в счёт. А вот знают ли те, кто бесстыдно лил тебе на голову помои, сколько у нас в колхозе стало овец? Да ведь наши отары уже Каракумы не вмещают! А кто их вырастил? Я, что ли?.. А кто построил этот утопающий в садах посёлок с прямыми улицами, с электростанцией, с гаражом на сотни машин, со школой, больницей… А клуб, словно дворец падишаха!.. А детские сады… Ай, разве всё перечислишь? Кто всё это сделал? Кто, я спрашиваю?

Едва дождавшись паузы в речи Кособокого, Тойли Мерген коротко, но твёрдо сказал:

— Люди.

— Кто, кто? — делая вид, что не расслышал, подскочил к столу и упёрся в него своими длинными руками Гайли.

— Народ! — глядя ему прямо в глаза, ответил Тойли. — Да, да, народ!

— Нет, мне с тобой не столковаться, — вдруг присмирел Кособокий и опять уселся за стол. — Народ, говоришь? — Он неожиданно умолк и долго сидел, погружённый в свои думы. — Ну, а теперь, — встрепенулся Гайли через некоторое время, — раз тебя сняли, придётся кого-то выбирать на твоё место?

— Уже выбрали.

— Кого же это?

— А тебе-то что? — с ехидцей ответил Тойли Мерген. — Ты ведь всё равно работать не станешь.

— Судьба — она изменчива, — многозначительно заметил Гайли. Теперь он сидел развалившись, хитро щурил глаза и нарочито беспечно ковырял в зубах. — Что ни говори, а всё-таки каждому хочется, чтобы председатель оказался человеком солидным, степенным, с пониманием…

— Не знаю, угодили тебе или нет, а только председателем у нас теперь Шасолтан.

— Кто? — изумился Кособокий. — Шасолтан? Дочь поливальщика Назара?..

— Что, не по душе?

— Не очень-то по душе, — откровенно признался Гайли. — Да и справится лиг она?

— Ещё как справится! — убеждённо ответил Тойли. — Девушка умная, агроном с высшим образованием. Понимает и землю, и воду. И народ понимает — уже год как парторг. Не беспокойся, знает она людям цену, и тебе, и мне, кому хочешь.

— Так ведь женщина! Женщина! — закричал Кособокий. — Если скажешь, что женщина может быть министром, я поверю. А вот председателем колхоза…

— Шасолтан хоть и молодая, а поумнее тысячи таких мужчин, как ты, — вмешалась Акнабат, убирая со стола.

— Слыхал! — улыбнулся Тойли Мерген, кивнув в сторону жены.

— Вы как хотите, а моё дело маленькое, — устранился от спора Гайли. Он решительно встал, нахлобучил на лоб свою островерхую шапку и шагнул к выходу. Но в дверях обернулся и с недоброй усмешкой произнёс: — Если тебе, дорогой Тойли, станет скучно дома сидеть, приходи, поможешь мне собирать с приусадебного участка капусту и морковь…

Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.

Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущённо спросила:

— Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?

Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.

— Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.

Близких и дальних родственников Тойли Мергену хватало, но в доме у него было малолюдно. Обе его дочери после замужества жили отдельно — у них уже были свои семьи. Сын Аман пока ещё не женился, но стал убеждённым горожанином. В прошлом году он окончил сельскохозяйственный институт и вернулся в родной колхоз инженером-механизатором. Однако проработал здесь недолго. После пяти лет учёбы в Ашхабаде его неудержимо тянуло в город. В конце концов он уехал из колхоза и поступил на работу в автопарк, обслуживающий Каракумский канал.

Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.

— Будет ли тебе хорошо, — говорил он жене, — если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идёт туда, куда влечёт его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живёт, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.

А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.

Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос об его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.

Аман бросился к телефону.

— Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?

Узнав голос сына, Акнабат, которая и без того не находила себе места с той минуты, как началось собрание, даже всхлипнула.

— Пока, сынок, ещё всё неясно.

— Мама, ты плачешь?

— Нет, сынок.

— Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.

— Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она всё-таки женщина.

— Мама, ты не только женщина, ты — жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.

— Постараюсь, сынок.

— Я вечером ещё позвоню.

— Позвони, сынок…

Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.

— Папа ещё не вернулся с собрания?

— Кет, пока не пришёл.

— А что всё-таки слышно? Что отец говорит?

— Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.

— Ну, а какое у него настроение?

— Откуда же мне знать. Придёт, попьёт чаю, поест и снова уйдёт.

— А ты бы спросила.

— Ай, сынок, спрашивай, не спрашивай — и без того всё выяснится.

— Когда?

— Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня-завтра кончат.

— Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…

В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.

— Салам, папа!

— А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?

— Ничего, папа. А как у тебя?

— Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.

— Собрание кончилось?

— В своё время и ему конец придёт.

— А как ты думаешь, что решат?

— Пока трудно сказать.

— И не чувствуешь, к чему дело клонится?

— Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.

— Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.

— А ты здесь зачем?

— Ну, всё-таки, папа…

— Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело — только зря мать тревожишь. Понял?

— Понял, папа.

— Ну, если понял, спокойной тебе ночи.

Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.