— Что ты так быстро вернулась?

— А я не собиралась там ночевать! — сказала она и, грохоча чайниками, поднялась. — Два умника, отец и сын, хорошую вы невесту нашли, куда лучше!

— А что тебе не понравилась в невесте, которую мы нашли? Рост или фигура?

Спокойный вид мужа распалил Акнабат:

— Мы там лишние. Там желающих и без нас много.

Хотя Тойли Мерген видел Сульгун один раз, она понравилась ему. Поэтому он спокойно продолжал:

— Это нормально. Желающих жениться на хорошей девушке и должно быть много. Тут — кто победит.

— Будь она хоть золотая, а мне она и за грош не нужна! — разбушевалась Акнабат. — Мой сын не переступит порога её дома! Пусть только придёт с работы, я ему покажу!

— Ну, что ты ему сделаешь? — не в силах сдержать улыбки спросил Тойли Мерген.

— Ты ещё смеёшься! А мне плакать хочется!

— Ну, скажи, что ты ему сделаешь?

— За волосы оттаскаю!

— Поможет ли?

— Или от матери откажется, или от неё!

После того, как перед ним был поставлен чай, Тойли Мерген снова заговорил:

— Будь я на месте Амана, я бы ни с кем совето-ваться не стал. Дело не в том, сколько парней хотят на ней жениться.

Акнабат усмехнулась:

— Ты хочешь сказать — дело в любви?

— Конечно! — улыбнулся Тойли Мерген и решил пойти на уловку. — Я ведь женился на тебе, хотя твои родные не хотели. А почему? Потому, что любил.

— Коли бы не хотели, не стали бы ждать семь лет, пока ты выплатишь за меня калым. И, пожалуйста, не уводи разговор с сторону. Говори о сыне!

— Если говорить о сыне, то у меня есть кое-какие опасения.

— Что ещё?

— Я не уверен, что та девушка захочет стать женой твоего сына.

— Ещё как захочет! Да если Аманджан кликнет, десять таких, как она, придут. Ещё вприпрыжку прибегут.

— Не знаю, как другие, а она, пожалуй, не побежит. Ты хоть её видела?

— Не видела, а знаю!

— Ну, раз ты всё знаешь, я немножко прилягу, — сказал Тойли Мерген и, допив чай, ушёл в другую комнату.

Даже из-за закрытых дверей ворчание жены довольно долго не давало ему покоя.

Под вечер, когда он ушёл к Дурды Кепбану, Аман вернулся с работы.

Мать встретила сына со слезами на глазах:

— Боже мой, боже мой! Почему я не умерла весной, когда так тяжело болела! Я бы не испытала теперь такого позора!

— Мама, что с тобой? Я ничего не понимаю.

— Чего же тут не понять? — проворчала Акнабат и, глубоко вздохнув, сквозь слёзы посмотрела на сына. — Как мне не плакать, если на девушку, которую мой сын решил взять себе в жёны, с гордостью смотрит другой. А глупый отец тебя ещё одобряет.

— Мама, прошу тебя, перестань плакать, — рассердился Аман. — Никто, кроме меня, с гордостью на Сульгун не смотрит!

— Ах, так! А если я собственными ушами слышала, что жена Сервера из Геокчи уже договаривается с Дурсун насчёт свадьбы? Она сидит в их доме, словно привязанная, и через каждые два слова повторяет: «Мой Айдогдыджан любит Сульгунджан».

— Не может этого быть!

— Ты, значит, собственной матери не веришь?

— Ты была у них и сама видела мать Айдогды?

— Сынок! Разве бы я сказала, если б не видела! Когда я услышала, что болтает эта толстенная баба, меня озноб прошиб, волосы дыбом встали. Не помню, как я встала и ушла.

— Почему же ты ушла? Надо было хоть поговорить с матерью Сульгун.

— А зачем говорить, когда и так всё ясно. Если бы не хотели, жена Сервера не сидела бы хозяйкой в их доме. Ей бы сразу дали от ворот поворот.

— Значит, ты и Сульгун не видела?

— На что она мне сдалась? Я узнала, кто она такая, и мне этого достаточно!

Аман молчал, опустив голову. А мать решила — раз задумался, уже хорошо, и беззвучно вышла на кухню за чайником и чуреком. Но когда Акнабат вернулась, Амана и след простыл. Он бежал в сторону дороги, ведущей в город.

По вечерам в ресторане дяди Ашота бывало особенно многолюдно. Обычно люди заранее заказывали столики.

На счастье Амана, Ашот Григорьевич ещё не ушёл и, увидев, что парень растерянно топчется в дверях в поисках места, подошёл к нему, поблёскивая золотыми зубами.

— Проходи, Аман, проходи! — приветливо сказал он на хорошем туркменском языке.

— Спасибо, Ашот-ага, а то я уж собрался уходить — вижу сесть негде.

— Для тебя мы найдём местечко! — И Ашот Григорьевич распорядился поставить в углу маленький столик. — Как дела?

— Неплохо.

— Почему такой грустный?

— Работы много, Ашот-ага.

— Когда человек много работает, у него лицо бывает усталое, а не грустное.

Подошла черноглазая молоденькая официантка и прервала их разговор. Аман заказал коньяк и люля-кебаб.

Снова сверкнув золотыми зубами, Ашот Григорьевич спросил:

— У тебя плохо на душе. Угадал?

— Угадали, — сознался парень.

— Когда я был в твоём возрасте, то мечтал только о двух вещах на свете, — начал Ашот Григорьевич. — Сказать?

— Скажите.

— Первое — о настоящих друзьях, которым молено было бы доверить сердечные тайны. И второе — о верной и, конечно, красивой девушке. Ни о чём другом я не печалился. А теперь, слава богу, и друзей у меня хороших достаточно, и на семью не обижаюсь. Только одно кажется обидным. Годы уходят. Тут уж ничего не поделаешь. Сие, как говорится, от нас не зависит. А всё остальное хорошо. Будь счастлив, Аман. Заходи. Большой привет моему другу Тойли!

После ухода Ашота Григорьевича Аман быстренько выпил коньяк, немного поковырял люля-кебаб, закурил и вышел из ресторана.

Всю дорогу до дома Сульгун он дымил, прикуривая одну сигарету от другой.

«Зайти или не зайти? А, может, позвонить из автомата?» — раздумывал он, но тут из подъезда неожиданно вышла Сульгун.

— Аман, что ты здесь делаешь?

— Да вот, пришёл.

— Ты выпил?

— Может быть.

— Зайдём к нам.

— Нет, не пойду.

— Почему? Я несколько раз приглашала тебя, но ты говорил, что стесняешься. Сегодня, слава богу, ты сам пришёл. Заходи. Я познакомлю тебя с мамой. Ну, чего ты? По телефону ведь разговариваешь с ней. У меня очень хорошая мама. Сам увидишь, как с ной легко и просто. Пока попьёшь чай, я сбегаю в больницу.

— Не зови меня сегодня, Сульгун, — сказал Аман, а сам не двинулся с места. — Иди в больницу, а я тут поброжу, подожду тебя.

— Аман, как ты себя ведёшь? — Девушка начала сердиться. — Утром была у нас тётя Акнабат. Моя мама обрадовалась ей, хотела принять получше, но тётя Акнабат, не выпив даже чаю, ушла. Теперь ты. Что всё это значит?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Хочешь, чтобы я сказал?

— Говори.

— Почему у тебя от меня секреты?

— Какие секреты?

— Не делай вид, что не знаешь, Сульгун!

— Честное слово, не знаю.

— Тогда скажи: зачем приходила мать Айдогды?

Только теперь-Сульгун поняла, что к чему, и от всей души рассмеялась.

Вернувшись сегодня днём с работы, Сульгун застала свою мать опечаленной. И на вопрос дочери, не заболела ли она, Дурсун рассказала, что приходила мать Амана и ни с того ни с сего, отказавшись от чая и обеда, ушла. Мать и дочь были в полном недоумении, тем более, что тётушка Акнабат много лет не бывала у них.

«Значит, мать Айдогды внесла такую сумятицу в головы этих хороших людей!» — подумала Сульгун, а вслух сказала:

— Обо всех сватах я должна тебе сообщать?

— А их много?

Девушка не ответила.

— Ты почему молчишь?

— Ну, что я могу тебе сказать?

Аман махнул рукой и зашагал прочь от дома.

— Ты куда?

— Не знаю. Мне надо успокоиться. Потом как-нибудь зайду.

— Как хочешь! — крикнула ему вдогонку Сульгун и засмеялась.

— Ты что смеёшься?

— Потом поговорим, когда ты успокоишься.

Аман шёл, не оглядываясь, Сульгун смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Куда он идёт? Неужели опять в ресторан? Может быть, догнать его? А если не послушается? Может быть, она сумеет ему объяснить? А что, собственно, надо объяснять? Что тут непонятного? Пусть делает, что хочет! А ей надо бежать в больницу.