— Неужели ты думаешь, что я нке пытался сделать этого? — он поднял свой револьвер и посмотрел на него. — Я однажды уже приставил свой кольт к его виску, но так и не нажал на курок. Он весь покрылся потом, плакал и… В общем, я не знаю…

Его рука опустилась вниз. Ник подошел к нему и толкнул в плечо.

— Ты самый настоящий глупец. Он такой же, как и все остальные. Нельзя же в самом деле доверять детскому лепету о том, что он больше никогда не сделает этого.

— Я буду следить за ним.

— Все время?

Ник даже присвистнул от удивления, когда Джослин кивнул головой.

— Дешевле…

Джослин быстро повернулся к Нику:

— Я не могу, черт тебя побери! — он проглотил застрявший в горле комок и понизил голос. — Я не могу. Он брат моего отца, и когда-то я любил его, как родного отца. Я просто не могу, — добавил он, горько улыбнувшись. — Эйл знает, что за ним наблюдают, и поэтому будет сдерживать себя.

Ник равнодушно пожал плечами и вернулся к окну.

— Я все еще считаю, что тебе нужно покончить с этим, но я пришел к тебе не для этого. Ты знаешь, что у меня есть своя собственная жизнь. Я просто слышал, что два твоих всадника постоянно ссорятся, как будто находятся в состоянии войны друг с другом.

— Кто?

— Эшер и этот завистливый граф, как его там зовут, Холлоуэй. Холлоуэй бросил все и уехал домой.

Джослин подошел к шкафу и стал просматривать одежду, подыскивая себе утренний костюм.

— Холлоуэй всегда ссорится с кем-нибудь, — сказал он, — хотя я очень сомневаюсь, что он может справиться с Эшером.

— Почему? — спросил Ник. — Я не люблю старика Эшера. Он всегда старается всех очаровать.

— Эшер сможет принести немало пользы этой стране в Парламенте.

— Эшер может принести пользу только Эшеру, — едко заметил Ник.

Джослин снял с вешалки костюм и повесил его на руку.

— Уходи, Ник. У меня важная встреча.

— Ну, ладно. Не забудь, что в субботу уезжаем.

— Я не смогу, но, может быть, не в субботу, старик?

— Я покидаю это убежище в субботу, — твердо сказал Ник, — независимо от того, едешь ты или нет.

— Да, мой господин.

Джослин ухмыльнулся своему другу, и тот вышел из комнаты. В ту же минуту с подносом в руках на пороге появился Лавдэй. Джослин втянул носом запах свежего горячего чая. Лавдэй подошел к столу и поставил на него поднос с завтраком.

— Доброе утро, милорд.

— Прекрасное утро, Лавдэй, — весело сказал Джослин. — Мне нужно немедленно уходить.

— Очень хорошо, милорд, — размеренно сказал Лавдэй. — Вы поедете верхом?

— Да, и мне нужна самая лучшая экипировка.

Джослин залпом выпил половину чашки, быстро засунул в рот бутерброд и мгновенно проглотил его. Затем он поднял голову и посмотрел на своего камердинера, все еще неподвижно стоявшего рядом с ним. На лице Лавдэя была маска обиженного слуги, и Джослин тяжело вздохнул.

— Почему мне никогда не удается скрыть от тебя свои маленькие шалости?

— Если вы хотите что-либо сохранить в тайне, вам нужно больше внимания уделять своей одежде, милорд, — сказал слуга. — Тот вечерний костюм, который вы надевали прошлым вечером, пропах лимоном и помят самым неподобающим образом.

— О-о-о!

— Могу ли я быть откровенным, мой господин?

— Разве у меня есть выбор?

Густые брови Лавдэя поползли на лоб.

— Валяй! — сказал Джослин, в спешке поглощая яичницу с ветчиной.

— До сих пор ваши грехи не затрагивали хрупких и нежных представительниц женского пола. До сих пор вы были в высшей степени щепетильным, когда речь шла о чести и достоинстве тех женщин, репутация которых была безупречна во всех отношениях. До сих пор вы вели себя, скажем так, достойно, как и подобает аристократу.

Джослин положил на стол вилку и молча уставился на чайные листья, прилипшие ко дну чашки. Через некоторое время он покачал головой:

— Ничего не могу с собой поделать, — сказал он. — Нет, не говори мне ничего, — он беспомощно махнул рукой. — Я уже пробовал, Лавдэй. Я боролся с собой с тех самых пор, когда я впервые увидел ее на пруду. Я не спал ночами, пытаясь побороть в себе это чувство. И я проиграл. А сейчас оказалось, что эта леди хочет меня так же сильно, как и я ее. Поэтому давай оставим этот разговор. Сперва я подумал, что мы оба просто поддались животному инстинкту, но сейчас я уже в этом не уверен. Нам очень хорошо вместе. Мы даже деремся с большим удовольствием. Но вот что делать, если это всего лишь похоть, если это простое вожделение? Господи, я ненавижу своего отца за то, что он наделил меня такой способностью страдать. Я ненавижу любую неопределенность. Откуда мне знать, та ли она женщина, которая мне нужна? — он прервал свою пылкую речь и посмотрел на Лавдэя. — У меня есть единственная надежда, что я смогу принять окончательное решение до того, как она окончательно одурманит меня.

— Боюсь, мой господин, что уже слишком поздно.

Лавдэй извлек из кармана своего сюртука запечатанный конверт. На нем почерком Лайзы был написан адрес Джослина. Удивленно переглянувшись с камердинером, Джослин распечатал конверт и начал читать: «В десять часов. Будь в комнате. Я приду».

Джослин облегченно вздохнул:

— Нет причин для тревоги, — сказал он и вернул записку Лавдэю, который тут же бросил ее в камин. — Здесь нет ни слова о восхищении, нет эмоций, нет напыщенности и претензий, нет сентиментальных стихов. Хорошо. При таком положении вещей мне несложно будет принять правильное решение.

Скептический взгляд Лавдэя рассердил его.

— Я смогу это сделать, — он повысил голос.

— Как скажете, милорд.

Джослин налил себе еще чашку чая, в то время как Лавдэй занялся подготовкой ванны. «Правильное решение — это именно то, что мне нужно сейчас. Мне необходимо все хорошенько обдумать, а для этого нужно прежде всего избавить себя от этих дурацких штучек типа вожделения и похоти».

Покинув зал Стрэтфилд-Корта, Джослин тихо прошел через служебный ход, комнаты прислуги и галопом поскакал по направлению к Уиллингхему. Там он сразу же нашел нужную комнату и с нетерпением стал дожидаться Лайзу. Прошло немного времени, но ему показалось, что он поседеет от столь долгого ожидания. Наконец раздался стук в дверь, и он бросился открывать ее.

— Я уже начал думать, что вы пошли не в ту комнату, мадам, — шутливым тоном сказал он.

Она быстро прошмыгнула мимо него, и он почувствовал знакомый запах лимона.

— Лайза, ты умница.

Он улыбнулся, когда она повернулась к нему, и подхватил ее тяжелую вуаль. Несколько ярдов черного сатина поблескивали в лучах утреннего солнца. Затем он развязал фиолетовую ленту на ее шляпе и снял ее. Отбросив шляпу подальше, Джослин обнял Лайзу и притянул ее к себе. Она стала что-то быстро говорить, но он не обращал на это никакого внимания, закрыв ладонью ее рот. Джослин осыпал ее поцелуями до тех пор, пока она не начала отвечать ему тем же. Она открыла рот и прикоснулась своим языком к его языку. Затем она просунула руку под его рубашку и погладила по груди. Он застонал от дикой страсти и забыл все премудрости обольщения, которым обучался столько лет.

— Джослин, — сказала она, прежде чем погрузиться в необъятное море страсти и любви.

Он еще сильнее прижал ее к себе, и они вместе опустились на ковер. Она, казалось, была не в состоянии хотя бы на минуту прервать поцелуи, чтобы сформулировать свой вопрос. Да и у него явно не было времени отвечать. Его пальцы уже достигли обжигающих своим жаром курчавых завитушек. Он с трудом оторвал свои губы от ее лица и опустил руки, так как, несмотря на свою увлеченность, не хотел пугать ее слишком быстрыми действиями.

Она тоже остановилась и с удивлением посмотрела на него. Увидев, что ему удалось пробудить в ней страстное желание, Джослин почувствовал спасительное облегчение.

Это чувство облегчения освободило его от чрезмерного напряжения. Он продолжал смотреть ей в глаза, а руки его тем временем снова гладили ее тело, постепенно продвигаясь к заветному центру. Когда она закрыла глаза и сладострастно застонала, его тело напряглось, и он вошел в нее. Он двигался ритмично, равномерно, наслаждаясь каждым так-том движения. Через некоторое время Лайза достигла высшего блаженства, о чем сказал ему ее крик, вырвавшийся из ее груди. В тот же самый момент он почувствовал, что освобождается от накопившейся за всю прошедшую ночь энергии.